не мой мужчина
вот. подготовила к чтению в Мастерской. и решила выложить здесь.
не мой мужчина
..................
удивительно, как в воздухе пахнет армянскими травами и я слышу дудук. вспоминая историю. одну из волшебных историй своей жизни.
ночь. жук-кабриолет сорокового года с прекрасным водителем-эстетом, каким можно представить себе очень красивого армянина знатной фамили. любителя роскошных авто и тех, кого он в них катает.
- и я сажаю громадную охапку цветов на переднее сидение, и цветы полностью заполяют всё переднее место,
а на заднее - садимся мы.под цветочный навес. и этот дорогой запах машины и ноябрьских цветов. бок чувствует перегородку. подлокотник, делящий сидение на двое. жуткий аппендикс этого совершенства...
ты убираешь его.
я, полностью обмякнув телом, от взглядов, благодарностей и прочего, что всегда вернисажу поддакивает, спиной к тебе жмусь. ты - принимаешь меня.и я знаю, что сегодня - это дозволено.
мы плывём по огневой Москве. эти длиннющие огни, размазанные скоростью и дождём. всё - свет. один свет. и искры.
У меня сводит ноги и руки. как сейчас...помню: словно кисточкой с акварелью по нам водят. и я поддаюсь кисточке, и ты поддаёшься. и ничего не сделать. потому что это - особая ночь в наших жизнях.
огни. машина гонит вдоль ночных секунд. я пытаюсь вытянуть время, чтобы не выходить в другой цвет другого мира. и ещё слышу звуки людей - гул, море кровавой мэри, около ста человек гостей - всё становится неважным. первый и последний раз меня обнимает он. мой милый друг. как благодарность за трёхнедельный приют. этот последний вечер, которому никогда не суждено повториться.
О, никогда не суждено повториться! так - с чистым сердцем, как по договору - приехать ко мне и быть там, в моём поместье.
в моей хижине.
в ужасе моего одиночества. в моей обители, где я пишу картины и стихи. где я скрываюсь.
где прячусь от всех. где полна духами тех людей,
которые меня мучают. мучают, пытают, насилуют - а я их в краски. в эту разноцветную боль.
чтобы как-то выживать.
нет. дальше - любые встречи будут с оттенком интимности, неоднозначности... потому что здесь, вдруг,
мы соединились его судьбой. не моей. в этой машине и этими тремя неделями до -
тремя неделями перед вернисажем.
словно кто-то наверху взял и подытожил меня. на, мол, ты же хотела отвлечься - на твоему сердцу половодья.
как он там? что он там? что он сейчас, в эту минуту, делает? увидел ли квартиру? встретился ли с женой?
такая глупая и желанная для меня судьба - сразу пресечение всякой интимности. этого женского и мужского. этой гадости общей постели. общего дыхания. общего тела. Нет!
о, подарок вечности - эту безмерную нежность растянуть по нашим жизням,
и умирая где-то там в будущем, быть безмерно благодарными друг дружке.
только глаза и губы. и больше ничего. и рот с вечным арсением тарковским внутри.
да, в ту ночь мне невероятно шёл чёрный. тёмные волосы, собранные как-то там, как-то так, что
- повторение какого-то иного времени. чёрная юбка в пол. чёрная блуза. на все пуговицы закрытая.
Ан где-то гордился такой своей подругой. а я - никем не гордилась, я была так добра и светла. и благодарна.
и за кабриолет, и за доверие. и за то, что моя просьба безупречно выполнена. и даже больше, чем безупречно. я просила его всего на один день повременить. не бросать меня перед выставкой. не бросать. а довести меня до вернисажа. отать меня вернисажу и навсегда уехать.
...дорога плыла. а я - не смотрела на него, но смотрела в глубину его добрых глаз - этой нежной смеси дружества и любви. мы были совершенны! как дети, только что поцеловавшие друг друга.
и знала ли я тогда, что случится перед самым утром...
а оно случилось. этот выдох осени. перед наступающей зимой.
мы входим в дом. в нём за долгие годы - вдруг какая-то жизнь не меня одной и не моих пресловутых подруг. дом на две комнаты. оставленный когда-то моей мамой. я в этом доме - в ночь с воскресенья на понедельник - рисую. мне двадцать два года. я живу в Москве. сюда же - чтобы запереться и заглушить все возможности меня отыскать. потому что здесь я встречаюсь с самой собой.
теперь, вдруг, здесь, я встретилась ещё и с ним.
теперь здесь запахло армянской едой. всё как-то распушилось, поднялось. даже кактус..и тот засцвёл. зажил.
мы входим в дом. темно. без картин. диван мычит от тоски. и комната гаснет пустыми стенами.
потерять сначала картины, а потом тебя - что это значит для комнаты, в которой они стали хозяевами?!
Водитель с известной армянской фамилией уезжает. нас наконец оставили одних. вся суета вернисажа, посторонние взгляды и люди, этого сделать не давали. а теперь - наконец-то! наконец-то. я смогу с тобой проститься.
ведь главный итог этих недель - не моя выставка, а твоё внезапное и единственное в своём роде пристутсвие. на таком коротком расстоянии.
Я разбираюсь с огромным фонтаном цветов - вся любовь к моим картинам. - твои цветы ставлю в своей комнате.
... все остальные - в ведро. на кухню.
сначала ты просишь сыграть для тебя. мы ещё раз выпиваем по рюмке коньяку и уходим в окмнату, где ты спал всё это время.
я вытаскиваю из чехла синтезатор. кладу себе на колени, как ребёнка. вдруг проявляется гудящая тишина. подмосковной ночи. берёз, которые по-ноябрьски обречённо стучат в стёкла.
и гудит где-то холодильник.
и капает кран в ванной.
и вдруг через эти созвучия...люьтся песни, как ручейки, мои песенки. через это неизбывную грусть.
никогда, о, дорогой мой друг, никогда они не лились так, как к тебе.
к тебе туда, в самое сердце, где я, вдруг, окажусь. окажусь вдруг. на миг. и сразу выпорхну.
о, дорогой мой человек. я умею дружить! я умею дружить. больше и лучше, чем любить.
и тут ты признаёшься, что видел эту сцену. кресло - и меня в чёрном. в юбке до пят и блузе, играющую и поющую. и, тишину эту видел.
и шелест последней листвы за окном.
от той самой берёзы, которая золотилась, когда ты приехал сюда.
ровно три недели назад. а теперь она совсем жалкая. совсем такая, что хочется укрывать её и обнимать.
и ты говоришь мне беззвучно, что всё это - тебе родное. и я родная.
эта ночь - итог всех бесед до утреннего крика птиц. итог всех дымных холодных набегов на балкон.
и опять с томиком Арсения Тарковского. и опять невозможно расстаться. и я плетусь в свою комнату. и запираю дверь от себя самой, чтобы сомнабулой её не вытолкнуть .
о, нас наконец оставили одних. вся суета вернисажа, посторонние взгляды и люди, этого сделать не давали. а теперь - наконец-то! наконец-то. я смогу с тобой проститься. ведь главный итог этих недель - не моя выставка, а твоё внезапное и единственное в своём роде пристутсвие. на таком коротком расстоянии.
о... клавиши поддавались мне, как мармелад,
я иногда поднимала глаза и видела, как тебе хорошо. как тебе было хорошо...
наверное, потом мы пошли курить. наверное, потом мы пили кофе.
и, наконец, ты совсем опустился на диван, а я села на пол, боком к тебе, сложила рядом с тобой руки, и мы стали выстраивать друг в друге тишину.
и какие же бархатные глаза на меня смотрели! пушистые бархатные глаза. ничего общего ни с какими глазами.
бесконечно тёплые, усталые. влажные от дымного вернисажа и коньяка.
нестерпимо близкие, потому что - в последний раз.
и что мне мешало сесть на диван и обнять тебя? что? заветное продолжение?
но было бы разве оно? что бы было? ничего не могло случиться... с нами ничего не могло случиться. потому что эту явь - не подтвердишь. не подытожишь телом. она - больше и значительнее всего, что могло бы быть. больше любых касаний и объятий.
но меньше одного единственного движения твоей руки.
которое я запомню так же ясно, как помню вкус маминого молока.
всего лишь движение твоей руки к моей. движение руки от тебя ко мне. от твоего к моему.
ты... берёшь мою ладонь. и себе............ - под сердце.
под сердце.
в сердце.
и ложишься на неё. ложишься на живот и на неё. о, и она под твоей грудью!
я где-то вдруг кричу. потом так же - абсолютно плотная тишина давит в уши.
тяжесть маленького кружевного туловища и толчки твоего ювелирного армянского сердца.
какая роскошь северному человеку. какое утешение!
и вдруг... в эту тишину - отчётливые, ясные, как крик ребёнка, врываются толчки твоего сердца!
дар!
кто бы мог подумать... кто бы мог подумать. об этом даре. даре. биться в моей большой ладони твоим маленьким мужским сердцем!
и ровно вечность проходит перед тем, как случается главное событие моей той несчастной жизни - они прирастают друг к другу. моя ладонь и твоё сердце.
срастаются. и моя рука колотится под тобой, и я вся в неё вмещаюсь. ты меня всю в неё вмещаешь.
......................
я сильно жмурила глаза. от сладости мне было больно. вся грудь болела. всё тело болело. боль была невыносимой.
огромный океан, где волны - в десятки километров - и всё это - ему! ему!
потом он возьмёт мою ладонь совсем иначе - крепко. так, что я почувствую его власть и его силу. но это будет уже неважным. и этого я не запомню.
а запомню, как была продолжением внезапно поселившегося у меня мужчины. как я стала - им! мы перетекали друг в друга. малыши! чистые маленькие создания, вдруг столкнувшиеся друг с другом.Ему тридцать. мне - двадцать два. У него - два ребёнка. у меня - сотня картин. У него - жена-красавица, Армения, где горный воздух и шумит речка прямо в саду. У меня - подмосковный дом с елями и соснами за окном. И ветрами. и батареей. тёплой. и большой комнатой, где живут цветы и где ещё живёт он. последние несколько часов.
мой и не мой мужчина.
я - глубоко внутрь себя топлю глаза. чтобы полностью этим чудным, этим вымоленным у неба жестам отдаться.. и от неизбежности их и неизбежности скорой разлуки, и неизбежности абсолютно полного осознания, что ничего сделать - нельзя! нельзя! ничего сделать нельзя. и слава богу.
сколько прошло минут? дней? лет? сколько промелькнуло у меня - поцелуев? жизней. нет...! не было поцелуев. эта покорность перед мужчиной. безбрежная верность ему. безбрежная верность его семье. его жене.я говорила только о сердце. о том, что там так сладко, что и - ни выплакать, ни вылюбить.
...усталость прошла. Выставка стала забыта. стало забыто всё. и сиял только маленький мужской огонёк, к которому я прикоснулась, чобы отправить его - обратно? в его новую старую жизнь. с женой-красавицей, с детьми, которых я бы очень-очень хотела увидеть и обнять...
...
утром я проснулась около десяти. прислушалась, не скрипит ли его дверь, нет ли шагов. сначала думала, что вдруг он уехал, не разбудив меня.
Потом выползла из своей кровати, оделась - зашла в его комнатку. в который раз полюбовалась, что он - в ней - на ожившем диване, среди оживших цветов, среди нескончаемого моего одиночества там...
потом какой-то час. прошёл. и он ушёл.
и я долго дышала в его подушку. и думала, что бесконечно счастлива.
...
а сегодня я полностью выбита из жизни. громадные камни, которые я еле волоку в резиновой коже - вот кто я. не могу двигаться. не могу работать и не могу дышать. всё случилось.
и я знаю, что через много лет, когда я буду так же смотреть в твои глаза, а я буду в них смотреть всю жизнь,
я буду видеть там, в них, благодарность, за такое недодарованное счастье любить друг друга.
в бесконечности, в неоконченной вечности бытия.
не мой мужчина
..................
удивительно, как в воздухе пахнет армянскими травами и я слышу дудук. вспоминая историю. одну из волшебных историй своей жизни.
ночь. жук-кабриолет сорокового года с прекрасным водителем-эстетом, каким можно представить себе очень красивого армянина знатной фамили. любителя роскошных авто и тех, кого он в них катает.
- и я сажаю громадную охапку цветов на переднее сидение, и цветы полностью заполяют всё переднее место,
а на заднее - садимся мы.под цветочный навес. и этот дорогой запах машины и ноябрьских цветов. бок чувствует перегородку. подлокотник, делящий сидение на двое. жуткий аппендикс этого совершенства...
ты убираешь его.
я, полностью обмякнув телом, от взглядов, благодарностей и прочего, что всегда вернисажу поддакивает, спиной к тебе жмусь. ты - принимаешь меня.и я знаю, что сегодня - это дозволено.
мы плывём по огневой Москве. эти длиннющие огни, размазанные скоростью и дождём. всё - свет. один свет. и искры.
У меня сводит ноги и руки. как сейчас...помню: словно кисточкой с акварелью по нам водят. и я поддаюсь кисточке, и ты поддаёшься. и ничего не сделать. потому что это - особая ночь в наших жизнях.
огни. машина гонит вдоль ночных секунд. я пытаюсь вытянуть время, чтобы не выходить в другой цвет другого мира. и ещё слышу звуки людей - гул, море кровавой мэри, около ста человек гостей - всё становится неважным. первый и последний раз меня обнимает он. мой милый друг. как благодарность за трёхнедельный приют. этот последний вечер, которому никогда не суждено повториться.
О, никогда не суждено повториться! так - с чистым сердцем, как по договору - приехать ко мне и быть там, в моём поместье.
в моей хижине.
в ужасе моего одиночества. в моей обители, где я пишу картины и стихи. где я скрываюсь.
где прячусь от всех. где полна духами тех людей,
которые меня мучают. мучают, пытают, насилуют - а я их в краски. в эту разноцветную боль.
чтобы как-то выживать.
нет. дальше - любые встречи будут с оттенком интимности, неоднозначности... потому что здесь, вдруг,
мы соединились его судьбой. не моей. в этой машине и этими тремя неделями до -
тремя неделями перед вернисажем.
словно кто-то наверху взял и подытожил меня. на, мол, ты же хотела отвлечься - на твоему сердцу половодья.
как он там? что он там? что он сейчас, в эту минуту, делает? увидел ли квартиру? встретился ли с женой?
такая глупая и желанная для меня судьба - сразу пресечение всякой интимности. этого женского и мужского. этой гадости общей постели. общего дыхания. общего тела. Нет!
о, подарок вечности - эту безмерную нежность растянуть по нашим жизням,
и умирая где-то там в будущем, быть безмерно благодарными друг дружке.
только глаза и губы. и больше ничего. и рот с вечным арсением тарковским внутри.
да, в ту ночь мне невероятно шёл чёрный. тёмные волосы, собранные как-то там, как-то так, что
- повторение какого-то иного времени. чёрная юбка в пол. чёрная блуза. на все пуговицы закрытая.
Ан где-то гордился такой своей подругой. а я - никем не гордилась, я была так добра и светла. и благодарна.
и за кабриолет, и за доверие. и за то, что моя просьба безупречно выполнена. и даже больше, чем безупречно. я просила его всего на один день повременить. не бросать меня перед выставкой. не бросать. а довести меня до вернисажа. отать меня вернисажу и навсегда уехать.
...дорога плыла. а я - не смотрела на него, но смотрела в глубину его добрых глаз - этой нежной смеси дружества и любви. мы были совершенны! как дети, только что поцеловавшие друг друга.
и знала ли я тогда, что случится перед самым утром...
а оно случилось. этот выдох осени. перед наступающей зимой.
мы входим в дом. в нём за долгие годы - вдруг какая-то жизнь не меня одной и не моих пресловутых подруг. дом на две комнаты. оставленный когда-то моей мамой. я в этом доме - в ночь с воскресенья на понедельник - рисую. мне двадцать два года. я живу в Москве. сюда же - чтобы запереться и заглушить все возможности меня отыскать. потому что здесь я встречаюсь с самой собой.
теперь, вдруг, здесь, я встретилась ещё и с ним.
теперь здесь запахло армянской едой. всё как-то распушилось, поднялось. даже кактус..и тот засцвёл. зажил.
мы входим в дом. темно. без картин. диван мычит от тоски. и комната гаснет пустыми стенами.
потерять сначала картины, а потом тебя - что это значит для комнаты, в которой они стали хозяевами?!
Водитель с известной армянской фамилией уезжает. нас наконец оставили одних. вся суета вернисажа, посторонние взгляды и люди, этого сделать не давали. а теперь - наконец-то! наконец-то. я смогу с тобой проститься.
ведь главный итог этих недель - не моя выставка, а твоё внезапное и единственное в своём роде пристутсвие. на таком коротком расстоянии.
Я разбираюсь с огромным фонтаном цветов - вся любовь к моим картинам. - твои цветы ставлю в своей комнате.
... все остальные - в ведро. на кухню.
сначала ты просишь сыграть для тебя. мы ещё раз выпиваем по рюмке коньяку и уходим в окмнату, где ты спал всё это время.
я вытаскиваю из чехла синтезатор. кладу себе на колени, как ребёнка. вдруг проявляется гудящая тишина. подмосковной ночи. берёз, которые по-ноябрьски обречённо стучат в стёкла.
и гудит где-то холодильник.
и капает кран в ванной.
и вдруг через эти созвучия...люьтся песни, как ручейки, мои песенки. через это неизбывную грусть.
никогда, о, дорогой мой друг, никогда они не лились так, как к тебе.
к тебе туда, в самое сердце, где я, вдруг, окажусь. окажусь вдруг. на миг. и сразу выпорхну.
о, дорогой мой человек. я умею дружить! я умею дружить. больше и лучше, чем любить.
и тут ты признаёшься, что видел эту сцену. кресло - и меня в чёрном. в юбке до пят и блузе, играющую и поющую. и, тишину эту видел.
и шелест последней листвы за окном.
от той самой берёзы, которая золотилась, когда ты приехал сюда.
ровно три недели назад. а теперь она совсем жалкая. совсем такая, что хочется укрывать её и обнимать.
и ты говоришь мне беззвучно, что всё это - тебе родное. и я родная.
эта ночь - итог всех бесед до утреннего крика птиц. итог всех дымных холодных набегов на балкон.
и опять с томиком Арсения Тарковского. и опять невозможно расстаться. и я плетусь в свою комнату. и запираю дверь от себя самой, чтобы сомнабулой её не вытолкнуть .
о, нас наконец оставили одних. вся суета вернисажа, посторонние взгляды и люди, этого сделать не давали. а теперь - наконец-то! наконец-то. я смогу с тобой проститься. ведь главный итог этих недель - не моя выставка, а твоё внезапное и единственное в своём роде пристутсвие. на таком коротком расстоянии.
о... клавиши поддавались мне, как мармелад,
я иногда поднимала глаза и видела, как тебе хорошо. как тебе было хорошо...
наверное, потом мы пошли курить. наверное, потом мы пили кофе.
и, наконец, ты совсем опустился на диван, а я села на пол, боком к тебе, сложила рядом с тобой руки, и мы стали выстраивать друг в друге тишину.
и какие же бархатные глаза на меня смотрели! пушистые бархатные глаза. ничего общего ни с какими глазами.
бесконечно тёплые, усталые. влажные от дымного вернисажа и коньяка.
нестерпимо близкие, потому что - в последний раз.
и что мне мешало сесть на диван и обнять тебя? что? заветное продолжение?
но было бы разве оно? что бы было? ничего не могло случиться... с нами ничего не могло случиться. потому что эту явь - не подтвердишь. не подытожишь телом. она - больше и значительнее всего, что могло бы быть. больше любых касаний и объятий.
но меньше одного единственного движения твоей руки.
которое я запомню так же ясно, как помню вкус маминого молока.
всего лишь движение твоей руки к моей. движение руки от тебя ко мне. от твоего к моему.
ты... берёшь мою ладонь. и себе............ - под сердце.
под сердце.
в сердце.
и ложишься на неё. ложишься на живот и на неё. о, и она под твоей грудью!
я где-то вдруг кричу. потом так же - абсолютно плотная тишина давит в уши.
тяжесть маленького кружевного туловища и толчки твоего ювелирного армянского сердца.
какая роскошь северному человеку. какое утешение!
и вдруг... в эту тишину - отчётливые, ясные, как крик ребёнка, врываются толчки твоего сердца!
дар!
кто бы мог подумать... кто бы мог подумать. об этом даре. даре. биться в моей большой ладони твоим маленьким мужским сердцем!
и ровно вечность проходит перед тем, как случается главное событие моей той несчастной жизни - они прирастают друг к другу. моя ладонь и твоё сердце.
срастаются. и моя рука колотится под тобой, и я вся в неё вмещаюсь. ты меня всю в неё вмещаешь.
......................
я сильно жмурила глаза. от сладости мне было больно. вся грудь болела. всё тело болело. боль была невыносимой.
огромный океан, где волны - в десятки километров - и всё это - ему! ему!
потом он возьмёт мою ладонь совсем иначе - крепко. так, что я почувствую его власть и его силу. но это будет уже неважным. и этого я не запомню.
а запомню, как была продолжением внезапно поселившегося у меня мужчины. как я стала - им! мы перетекали друг в друга. малыши! чистые маленькие создания, вдруг столкнувшиеся друг с другом.Ему тридцать. мне - двадцать два. У него - два ребёнка. у меня - сотня картин. У него - жена-красавица, Армения, где горный воздух и шумит речка прямо в саду. У меня - подмосковный дом с елями и соснами за окном. И ветрами. и батареей. тёплой. и большой комнатой, где живут цветы и где ещё живёт он. последние несколько часов.
мой и не мой мужчина.
я - глубоко внутрь себя топлю глаза. чтобы полностью этим чудным, этим вымоленным у неба жестам отдаться.. и от неизбежности их и неизбежности скорой разлуки, и неизбежности абсолютно полного осознания, что ничего сделать - нельзя! нельзя! ничего сделать нельзя. и слава богу.
сколько прошло минут? дней? лет? сколько промелькнуло у меня - поцелуев? жизней. нет...! не было поцелуев. эта покорность перед мужчиной. безбрежная верность ему. безбрежная верность его семье. его жене.я говорила только о сердце. о том, что там так сладко, что и - ни выплакать, ни вылюбить.
...усталость прошла. Выставка стала забыта. стало забыто всё. и сиял только маленький мужской огонёк, к которому я прикоснулась, чобы отправить его - обратно? в его новую старую жизнь. с женой-красавицей, с детьми, которых я бы очень-очень хотела увидеть и обнять...
...
утром я проснулась около десяти. прислушалась, не скрипит ли его дверь, нет ли шагов. сначала думала, что вдруг он уехал, не разбудив меня.
Потом выползла из своей кровати, оделась - зашла в его комнатку. в который раз полюбовалась, что он - в ней - на ожившем диване, среди оживших цветов, среди нескончаемого моего одиночества там...
потом какой-то час. прошёл. и он ушёл.
и я долго дышала в его подушку. и думала, что бесконечно счастлива.
...
а сегодня я полностью выбита из жизни. громадные камни, которые я еле волоку в резиновой коже - вот кто я. не могу двигаться. не могу работать и не могу дышать. всё случилось.
и я знаю, что через много лет, когда я буду так же смотреть в твои глаза, а я буду в них смотреть всю жизнь,
я буду видеть там, в них, благодарность, за такое недодарованное счастье любить друг друга.
в бесконечности, в неоконченной вечности бытия.