Колымская повесть
Последние сутки страстно плескался в аромате кочевой жизни эвенков и коряков. К сожалению (или благодоря?) лишь в книге Станислава Михайловича Олефира "Колымская повесть". Ценности общины, духи, ритуалы, совершенно иной уклад жизни, принципиально иное миро- и жизнеощущение, судьбы, юмор, характеры... Все другое!!! Но все же все какое-то близкое и трогательное. .. Притягательное, интересное, захватывающее...
Тем, кому понравился "Хохот Шамана", я полагаю, эта повесть тоже понравится.
Под катом выдержки... но в отрыве от текста они не особо читаются... Но все же:
"Вот тогда-то я окончательно уверился, что поймаю Тышкевича в ловушку, и пришел в испуг от этой уверенности. В то же время где-то под сердцем теплым комочком шевельнулось так мне необходимое: выполню все, что должен был давно сделать, и в моей жизни останется только хорошее и спокойное…
Так бывает, когда еще издали заметишь поймавшуюся в настороженный тобою капкан чернобурку. Ты ужасно рад, что наконец-то попался дорогой и редкий зверь, но вместе с тем накатывает тоска, потому что сейчас придется лишать его жизни. Пойманная в капкан чернобурка никогда не вырывается и даже не подает голоса. Просто сидит, словно Полкан у конуры, смотрит и…ждет смерти. Можешь погладить ее, можешь почесать за ухом - не шелохнется. То ли у нее шок, то ли понимает, что вырываться не имеет смысла. А может, и вправду надеется, что появившийся на тропе человек выручит ее лапу из стальных тисков."
"- Зеков стрелять надо, - спокойно, словно о тех же белках или зайцах сказал мой гость. - Я молодой их всегда стрелял. Один раз пастух Беячан расстроенный пришел, говорит, ездового оленя у него кто-то убил, и еще две важенки ножом порезанные прибежали. Мы по следу пошли, смотрим, возле костра мужик сидит, мясо в огне жарит. Я в него выстрелил, он сразу упал и в нору из снега лезет. Мы подошли совсем близко. У него морда и глаз в крови. Вот здесь тоже кровь течет. Говорит: «Зачем вы меня убили?» Я еще раз выстрелил, он совсем упал и больше не шевелился. Мы в костер сухих палок наломали, его за руки взяли и на костер положили. Хорошо горел. Больной человек горит плохо. Бывает, больное место совсем не сгорит, а этот молодой, упитанный был. Прямо как дрова горел.
Потом мы приехали в Наяхан, говорим милиционеру: «Мы там вашего зека убили». «А труп где дели?» - спрашивает. «В костер бросили». «Правильно сделали» - говорит. «А-то мы думаем, где он бегает?»"
"- Мы с тобою, Мишенька, сегодня обязательно напьемся, но сейчас не нужно. Ты после тайги так хорошо пахнешь. Не стоит перебивать водкой. Сейчас положи руку сюда. У меня груди тугие, как у семнадцатки. Где угодно щипни - не ухватишь. Только не торопись. Ой! До чего же ты вкусно пахнешь! Я тебе тоже хорошо пахну? У меня в зоне была книжка про Наполеона, я ее наизусть выучила. Он перед тем, как ехать к своей Жозефине, посылал ей маляву: «Не купайся! Приезжаю в гости». Мне это почему-то больше всего нравилось. А может, так легче было привыкать ко всем тамошним ароматам. Но вообще - то, все правильно. Мужик должен мужиком пахнуть, а женщина - само собой…"
"- Мы с Абрамом ей яму копали. Глубокая! На дне стоишь, и пальцы вот сколько до верха не доставали. Все равно ОН могилу разрыл, гроб разломал, а ее утащил до самого распадка. Там немного скушал, остальное даже закапывать не стал. Так бросил. Мы потом два раза на ней оленя раскалывали. Понимаешь, приведем оленя к тому месту, где бабушка Веем лежит, разрежем его вот так по животу и накроем им бабушку. Все равно звери оленя съедят, а бабушку Веем кушать не желают. Потом, однако, съели.
- А почему вы ее снова не похоронили? Толик удивленно смотрит на меня:
- Разве так можно? Я же говорю, ОН ее из ямы вытащил. Если ОН чего-нибудь лапой коснется - трогать ни за что нельзя. ОН потом обязательно мстить будет. Сколько раз уже так было. ОН и бабушке Веем мстил. Только никто не знает за что. Может, она на ЕГО след наступила или сказала о НЕМ что-то нехорошее. ОН, хотя и далеко живет, все равно хорошо слышит и знает…"
"Передник-кукашка у бабы Маммы пошит из тщательно выделанной кожи-ровдуги. Этой одежде, наверное, лет двести. Ее носила мама бабы Маммы, бабушка, прабабушка и прапрабабушка. Если в ровдуге протиралась дырка, это место вырезали и вшивали новый кусок. Делали это очень искусно, до того мелкими стежками, что, казалось, на кукашке появлялся новый узор, от которого она еще нарядней…
Каждая из преемниц старалась добавить к нашитым на кукашку украшениям новые. Не удивительно, что сейчас она больше походит на панцирь витязя, чем женский наряд. Здесь серебряные, медные, бронзовые и стальные пластинки, всевозможные бусы, монеты и даже солдатские пуговицы. Среди монет я узнал американский цент, венгерский форинт, старинные русские деньги с двухглавым орлом, наши советские копеечки и двушки. Но больше всего удивило, что на кукашку пришивали и медали. Совсем новая «Участника Выставки Достижения Народного Хозяйства» и потемнее «За трудовое отличие в Великой Отечественной войне». Медали отцепили от колодок, просверлили еще по отверстию и пристроили между ефимком Алексея Михайловича (описывается время начала девяностых) и небольшой пластинкой, вырубленной из винчестерного патрона."
Спасибо magadansky за наводку на Колымская повесть.