Как я дошла до жизни такой. Часть первая. Атеистичка.
В студенческие годы мы дружили вчетвером - в лучших традициях американского телемыла. Две Ольги и две Марины: молодые, красивые, энергичные и морально неустойчивые. Наши приключения дали бы сто очков вперед каким-нибудь «Desperate Friends and the City». Перестройка и лихие девяностые придавали им особый колорит.
Страна разваливалась на части, постреливали неулыбчивые парни в черной коже, по-кроличьи множились нули на ценниках, змеились километровые очереди за едой по талонам. Это вовсе не мешало наслаждаться жизнью, лишь придавало остроты и без того гремучей смеси молодости, неопытности и бескрайнего оптимизма. Мы грызли гранит германистики и веселились на всю катушку.
На лекциях или в ресторанах было не до разговоров, поэтому духовная жизнь сосредотачивалась на кухне. Мы собирались у кого-нибудь дома, закуривали роскошные по тем временам Бонд или Магну, тухловатые Стерву или Родопи, а то и вовсе папиросы или самокрутки из деревенского самосада. Выпивали добытый в пику Горбачеву алкоголь и наслаждались роскошью общения.
В рейтинге перманентно лидировали три темы: любовь, политика и Бог. Первые две особых разногласий не вызывали, а вот по поводу религии разгорались жаркие дебаты.
На прокуренной кухне, в слоистом белом дыму, я митинговала, как Ленин на броневике. Подсевшие на народный опиум подруги упорно отказывались признать: никакого бога нет, и не надо. Я, в свою очередь, оставалась глуха к призывам влиться в стройные ряды правоверных.
Однажды я услышала нечто новенькое:
- Знаешь, Некрасова, - заявила моя подруга Маринка, - надоело мне слушать твои богохульства. Я теперь каждый вечер буду молиться, чтобы тебе Боженька дал веру.
От смеха я рыдала:
- Молись-молись, только не сотри коленки!
Маринка в нашем созвездии была самой яркой звездой. Дружелюбная, но при этом независимая, стильная красавица и сердцеедка. Странно было слушать ее рассказы о «Боженьке»: какой Он добрый, как отвечает на молитвы. При этом Библию Маринка не читала, в храм ходила редко, а ее образ жизни практически не отличался от моего.
В одно прекрасное утро, недели через две после нашего разговора, я проснулась в сюрреальности. Мир изменился, пока я спала. Все было другое. Я сидела на кровати и пыталась сообразить, что произошло, нащупать какую-то важную, ускользавшую от меня мысль.
Меня окутало невидимое облако. Оно медленно пролилось откуда-то сверху. Пока я гадала, что это, перед мысленным взором будто отдернули занавес. В ослепительной, прямо-таки катарсической вспышке я увидела четыре факта. Они вбивались в мой мозг, словно гвозди.
Бог есть.
Он меня любит.
Я должна Его любить.
Я должна Ему служить.
Мне не требовались доказательства. Я просто это знала - так же хорошо, как собственное имя. Нельзя было это игнорировать, нельзя жить дальше, как если бы ничего не случилось.
(To be continued)
Страна разваливалась на части, постреливали неулыбчивые парни в черной коже, по-кроличьи множились нули на ценниках, змеились километровые очереди за едой по талонам. Это вовсе не мешало наслаждаться жизнью, лишь придавало остроты и без того гремучей смеси молодости, неопытности и бескрайнего оптимизма. Мы грызли гранит германистики и веселились на всю катушку.
На лекциях или в ресторанах было не до разговоров, поэтому духовная жизнь сосредотачивалась на кухне. Мы собирались у кого-нибудь дома, закуривали роскошные по тем временам Бонд или Магну, тухловатые Стерву или Родопи, а то и вовсе папиросы или самокрутки из деревенского самосада. Выпивали добытый в пику Горбачеву алкоголь и наслаждались роскошью общения.
В рейтинге перманентно лидировали три темы: любовь, политика и Бог. Первые две особых разногласий не вызывали, а вот по поводу религии разгорались жаркие дебаты.
На прокуренной кухне, в слоистом белом дыму, я митинговала, как Ленин на броневике. Подсевшие на народный опиум подруги упорно отказывались признать: никакого бога нет, и не надо. Я, в свою очередь, оставалась глуха к призывам влиться в стройные ряды правоверных.
Однажды я услышала нечто новенькое:
- Знаешь, Некрасова, - заявила моя подруга Маринка, - надоело мне слушать твои богохульства. Я теперь каждый вечер буду молиться, чтобы тебе Боженька дал веру.
От смеха я рыдала:
- Молись-молись, только не сотри коленки!
Маринка в нашем созвездии была самой яркой звездой. Дружелюбная, но при этом независимая, стильная красавица и сердцеедка. Странно было слушать ее рассказы о «Боженьке»: какой Он добрый, как отвечает на молитвы. При этом Библию Маринка не читала, в храм ходила редко, а ее образ жизни практически не отличался от моего.
В одно прекрасное утро, недели через две после нашего разговора, я проснулась в сюрреальности. Мир изменился, пока я спала. Все было другое. Я сидела на кровати и пыталась сообразить, что произошло, нащупать какую-то важную, ускользавшую от меня мысль.
Меня окутало невидимое облако. Оно медленно пролилось откуда-то сверху. Пока я гадала, что это, перед мысленным взором будто отдернули занавес. В ослепительной, прямо-таки катарсической вспышке я увидела четыре факта. Они вбивались в мой мозг, словно гвозди.
Бог есть.
Он меня любит.
Я должна Его любить.
Я должна Ему служить.
Мне не требовались доказательства. Я просто это знала - так же хорошо, как собственное имя. Нельзя было это игнорировать, нельзя жить дальше, как если бы ничего не случилось.
(To be continued)