Жареные зелёные помидоры
На днях мне напомнили про мою рубрику "Кулинарное чтиво", и я подумала, что как-то ее забросила.
Я дико извиняюсь(с) и исправляюсь.
Не знаю, заинтересуют ли кого зеленые помидоры, но иногда они встречаются на нашем жизненном пути, а солить-мариновать или лень, или уже банок не осталось.
Готовить это блюдо меня научила соседка: она с Крита, этот там так делают.
Когда муж покупает на рынке зелёные помидоры, редкий продавец не спросит его: "Наверно, ваша жена с Крита?"
Ответ "Нет, из Москвы" повергает их в культурный шок. Видимо, они думают, что помидоры в Москве только красные, как завещал великий Ленин(с) и как уж исторически сложилось при коммунизме.
Готовить это блюдо легко и быстро, никаких особенных ингредиентов не требуется, зелёные помидоры продаются часто и стоят всего-ничего, но главное - то, что моя Мыш (ни разу не травоядная, настоящий хищник, любитель мяса и рыбы) любит эту зеленую еду до мурлыканья и вылизывания тарелки.
Полкастрюли может съесть.
Так что попробуйте - вдруг и у вас оно приживётся?
И, как водится, рассказ - в нагрузку к рецепту, как же без этого-то...
Да, сразу предупреждаю: просьба параллелей не проводить, я там, конечно, слегка из автобиографии зачерпнула, но не так, чтобы много... как будто нам уж невозможно писать поэмы о другом, как только о себе самом!(с)))
В нашем Доме-с-мезонином никаких зеленых помидор не готовили. :)
Синдром Катерины Ивановны - вот что это такое.
Непременные поминки, похороны по высшему разряду… ну какие могут быть в этом разряды, что за дикость?! И ладно бы религиозными были, там свои дела, свои игры, там всё регламентировано и кем-то так устроено, а если просто гражданская панихида, то почему нужно соблюдать…
«Это нужно не мертвым, это нужно живым!» - поучительно сказала мать.
«Особенно моим детям!» - молча возразила Аня. Она всегда так возражала - мысленно. Вслух это делать было бессмысленно и самой себе больнее. Когда ей было лет двенадцать-тринадцать, она иногда начинала что-то рассказывать матери: о школе, о подружках, о том, что сказала учительница географии, о новой англичанке, которая…
«Зачем ты мне это рассказываешь?! - обрывала мать. - Мне это неинтересно!»
Аня пыталась придумать что-то интересное, но интересного как-то не получалось, вот и сейчас - разве матери интересно, откуда могут взяться деньги на похороны и поминки в ресторане? Интересно другое: обсудить меню. Чтобы как у людей и даже лучше. Как есть Катерина Ивановна у Достоевского.
Ане было очень интересно, у каких людей сейчас, в девяносто очередном году, могут быть поминки в ресторане с каким-то шницелем, на котором особо настаивала мать… или лучше все-таки шашлык? Аня пересчитала деньги, переложила их в карман и побежала к станции - в Москву, в Москву, где же еще найти работу? Муж тоже работал в Москве, мать обещала присмотреть за младшей, пока старшая дочь не придет из школы, а там муж вернется, если ему удастся закончить пораньше… шницель на ужин было бы неплохо.
Аня никогда не жаловалась, что у них почти совсем нет денег: кто бы ей поверил? Мать так хорошо умела пускать пыль в глаза, производить впечатление, брать взаймы у родных и друзей, кому-то отдавать долги, кому-то нет; родной сестре, например, не отдавала никогда. Аня узнала об этом совершенно случайно, тётя проговорилась, потому что ей нужны были деньги на какую-то очередную шубу, а их не было. И если бы твои родители отдали мне долг… какой долг? сколько? господи, неужели так много?! Аня ужаснулась, вытянула из тёти всю правду: получалось, что их семья постоянно жила в долг.
При этом ни в чем себя (и ее, Аню!) не ограничивая. Ей было так стыдно, что до сих пор неприятно вспоминать тот разговор. Она набрала еще уроков, платили ей по тем временам неплохо, но… сумма была совершенно неподъемной - тысячи советских рублей, машину можно купить, а Аня, конечно, хороший репетитор, качественный, но ни ученого звания, ни положения, да и вид несолидный, совсем девчонка, а родителям тех деток, кому надо в престижные вузы, профессоров подавай. При этом тот профессор может тупо надиктовывать лекции, а Аня с каждым учеником нянчится, каждую запятую в диктанте объясняет, каждую фразу в сочинении обсуждает… ладно.
Долг она отдала. Думать об этом было тоже стыдно. Пришлось взять деньги бывшего мужа… да, конечно, теоретически говоря, он что-то там должен-обязан, на алименты Аня не подавала, он работал за границей, но ей казалось, что она сама справится - и справлялась ведь. Но если начать откладывать рубли и десятки, тысячи образуются очень нескоро. Она попросила, бывший муж дал две тысячи - огромные деньги! - она сказала, чтобы он ни в коем случае ничего не давал ей на ребенка еще лет… да сколько хочешь лет, дальше я сама справлюсь, у тебя своя семья, о нас больше не беспокойся.
«Аньк, ты ненормальная, честное слово! - говорила подруга. - Ну дал он тебе денег, подумаешь! Что ты страдаешь-то? И на алименты надо подать, и он должен…»
«Маш, чего он должен, если я сама от него ушла? И вообще… я не знаю, кто кому что должен, не люблю я этого. Я знаю только, что я, я сама, должна. А остальные пусть как хотят. У меня есть работа, нам с Муркой всего хватает…»
И вот опять - на те же грабли, думала Аня, вцепившись в зонт.
Похороны по высшему разряду… теперь вот сорок дней.
Аня не понимала, почему из смерти отца нужно делать такое… развлечение.
Даже если признать, что смысл всех этих традиций - поминок с непременной едой, потом отсчет девяти, а потом сорока дней, обустройство и украшение могилы, забота о памятнике, о решетке, о «чтоб-не-хуже-чем-у-людей» - если даже смысл всего этого в отвлечении оставшихся здесь от мыслей о самом страшном, черном, непоправимом, то всё равно… всё равно ум отказывался признавать, что можно доходить в этом до такой суетности, до такой крайности, до такого абсурдного смешения всего: и любви к умершему, и желания всем что-то доказать, и страсти к показному, ненастоящему, и фальши… Ане постоянно чудилась фальшь, мишура, хотя она знала, что мать любила отца и ей действительно сейчас тяжело, но…
Но обсуждать меню и настаивать на непременно дорогих блюдах, когда денег почти совсем нет, когда мужу постоянно нужны дорогие лекарства, когда в доме двое детей - кому нужны такие поминки: умершему? живым? Ей уж точно не нужны.
Мать настаивала на большом числе гостей, недовольно поджала губы, когда Аня попыталась возразить, да и водки будет немало, и все напьются, и мать потом будет плакать отвратительными пьяными слезами - а считать их отвратительными нельзя и неправильно, потому что она оплакивает мужа… господи, какая путаница.
Сколько же лжи вокруг нас, сколько всякой ерунды, а умершие, если на минутку поверить, что они нас видят, наверняка пытаются нам сказать, чтобы мы не беспокоились о ерунде, о пустом и суетном, и они знают, что мы их любили, и что не в меню для поминального стола дело, и что не нужно тратить последние деньги на роскошный памятник - лучше вылечить больного мужа и нормально кормить детей.
Если подсчитать, сколько будет стоить задуманное матерью мероприятие под названием «сорок дней», то получается, что на эти деньги они могли неплохо прожить целый месяц. Интересно, такие подсчеты безнравственны или нет?
Аня не заметила, как дошла до станции.
Туфли были все в грязи - в Москве надо будет их протереть: это за городом понятно, что в такую погоду других и быть не может, а в Москве преподавателю надо иметь приличный вид. Аня всегда возила с собой салфетки и протирала туфли: надо иметь вид… всё в мире должно иметь товарный вид.
Преподаватели, похороны, поминки.
Семья.
Надо, например, быть замужем. Быть замужем за иностранцем совсем хорошо.
А быть замужем за турком - это похуже.
Мать так всем и говорит: «Он турок, но его семья с Крита, поэтому он почти грек!» - или еще лучше: «Он турок, но очень хороший человек!»
«А этот, как его? Он турок или грек? Тот черномазенький на ножках журавлиных…» - давно знакомая, такая родная русская классика принялась поворачиваться к Ане каким-то другим боком… что это вы так пренебрежительно, Александр Андреич? или это сам Александр Сергеич так проговаривается? Ладно, эта фраза никому не нужна - сейчас Аня приедет к ученице и будет диктовать другие цитаты, и разыгрывать небольшой спектакль, и чертить очередную красивую схему… ученики и родители от нее в восторге, ах, как нам повезло с репетитором.
«Он турок или грек?» никак не желало уходить из головы. Хорошо хоть, есть что почитать в электричке, синяя книжка, нечитанный роман про другую, американскую жизнь, где ни турок (мать выговаривала «турков»!), ни греков.
«Мы вообще-то с Крита… «гиритли». Это по-турецки нас так называют, от слова «Гирит» - «Крит». В двадцатые годы всех переселяли, стали выяснять, кто тут турок, кто грек, кто христианин, кто мусульманин. Дед говорил, раньше-то, до той войны они как-то нормально так жили, не смотрели, турок ли, грек… а потом этих туда, тех сюда, моя семья и попала в Гюзельбахче. Там много наших, которые с Крита. В этом районе даже рестораны есть с нашей кухней, в Теосе, вот поедем летом… если поедем…» - вот именно, что «если».
Муж болел, старался заработать, делал то, что умел - руками, всякие мелкие ремонты, нормальной работы ему теперь, похоже, не видать… черт, какое неудачное слово! «Не видать»… зрение у мужа портилось, в клинике Гельмгольца разводили руками, кололи какие-то лекарства, лекарств нужно было много, есть тоже нужно, и детям всё время что-то нужно… теперь вот, как назло, похороны и поминки в жанре «шоу маст гоу он»… хорошо хоть, есть что почитать в электричке.
На платформе было мокро, ветрено и стояла очередь за билетами.
Аня снова пересчитала монетки: только на дорогу - туда и обратно.
По идее ей должны были немало заплатить за урок, но... родители учеников - люди богатые, им невдомек, что у кого-то денег может не быть вообще, они могут и забыть - и расплатиться в следующий раз, не напоминать же.
К очереди подошла плохо одетая дама и заныла: «Помогите, люди добрые, кто сколько может... у меня двое детей... муж болеет...»
Все безропотно доставали деньги и, отводя глаза, расплачивались - с собственной совестью. Аня не могла выдать даме положенную ей монетку. И ей, если честно, и не хотелось.
Дама медлила и смотрела укоризненно: ты же хорошо одета, стоишь в очереди за билетом, ты мне должна.
Ане стало как-то машинально не по себе, она собралась с духом и тихо сказала:
- У меня тоже двое детей. И больной муж. И я еду работать. И моим детям никто ничего не подаст.
Очередь как-то нехорошо обрадовалась: по-прежнему отводя глаза, люди перестали подавать попрошайке, а некоторые даже осмелились поддержать Аню.
- Ходят, клянчат… цыганка, небось! Понаехали, черномазые, деньги им подавай…
«Тот черномазенький на ножках журавлиных» - классика, да.
Ане стало стыдно.
За всё: за то, что кто-то попрошайничает, за то, что ей не хотелось и нечего было подать, за эту поддержку - не надо мне такой поддержки! - за классика с его отвратительным в сущности словечком.
Хорошо, что подошла электричка и нашлось место.
Хорошо, что есть что почитать… в глазах у Ани намечались слезы, как некстати.
«Я позвонила Танечке… Таня так плакала, так кричала, когда узнала!» - мать говорила нарочито небрежно, но с подтекстом: дальняя родственница плакала и кричала, а ты, узнав о смерти отца, даже не удосужилась отменить урок. И молчала, не плакала даже на похоронах, а все приличные люди плачут на похоронах.
«Я не могла отменить урок, мама! - молча возражала Аня. - Нам нечем было бы платить за похороны, если бы я всё отменяла… и я потом плакала, но одна, без тебя!»
Всё, доставай платок, вытирай глаза, перестань шмыгать носом, читай книжку, отвлекайся.
«Жареные зеленые помидоры» - странное название для романа, но издательство «Текст» плохого не предложит. Фэнни Флэг, как выяснилось через несколько страниц и станций, писала о том же. Тамошние «черномазенькие» не были ни турками, ни греками, ни цыганами, они понаехали не по своей воле… господи, что за мир такой странный? Грек лучше турка, русский лучше цыгана, блондин лучше брюнета… вот ведь мерзость какая.
На похоронах надо плакать и кричать, на сорок дней надо ресторан и хороший шницель.
А вернется она поздно, позже мужа, хотя лучше бы им идти от станции вместе… мало ли что. Раньше Аня боялась ходить одна, а теперь стала бояться, когда один возвращался муж: видит он плохо, драться совсем не умеет, убежать не сможет… когда-то он бегал по десять километров, но эти лекарства… и потом он просто не побежит, из-за всяких глупых понятий. Гордость и предубеждение и всякое такое.
…Только бы он был дома.
Аня поставила сумку с книгами и прислушалась-принюхалась: кто дома, кто нет, что вообще творится, какое тут настроение.
Раньше у них в доме всегда было только одно настроение, можно было даже не задумываться, вот какое хорошее оно было, а теперь в доме жили всякие настроения, и Аня, входя, примеривалась к ним, как кошка.
Мать была на кухне и разбирала какие-то овощи.
Она не повернулась, не посмотрела на Аню, ничего не сказала, как будто не заметила ее прихода - нехороший знак. Но зато - самое главное: овощи, значит, муж уже пришел и с ним всё в порядке.
Наверху работал телевизор, наверняка дети смотрели какие-то бесконечные мультики, как всегда в ее отсутствие… побежать бы наверх, обнять мужа и девчонок…
- Мам, привет, я пришла! - осторожно выговорила она тем искусственным голосом, которым почти всегда разговаривала с матерью. Чтобы не слишком жизнерадостно: скоро сорок дней, отец умер, и вообще всё плохо, как ты можешь веселиться?! И чтобы не слишком мрачно: что ты так со мной разговариваешь, как будто это я уже умерла?!
Сколько же вокруг всякой ерунды, мелкой лжи, каких-то хитростей и надуманных сложностей… зачем это всё, мама?
- Ты бы ему сказала все-таки, - начала мать с такой ноты, как будто они продолжали только что прерванный разговор. Зятя она всегда называла «он» - и почему-то всегда как-то этак… с легким намёком и недовольством: мол, мне его турецкое имечко не выговорить. - Ты бы ему сказала, чтобы он не тратил деньги зря! Сама говоришь, что денег нет, а он покупает всякую ерунду! Вот посмотри, что за помидоры, это разве помидоры? Что он не видит, что они все в пятнах каких-то?!
«Да, он не видит, мам!» - молча ответила Аня, продолжая слушать.
- Но эти ладно еще, хоть в салат годятся…
«Если годятся, то зачем же ты…» - молча, молча, только молча, у тебя и так болит горло, ты сегодня уже наговорилась, оставь сил для детей.
- А вот эти вообще совершенно зеленые, что с ними делать-то? Солить? Я лично этим заниматься не собираюсь. Нет, ты посмотри, какие они зеленые, как яблоки!
«Жареные зелёные помидоры», ага. Очень кстати. Может, их и правда, пожарить? Интересно, зачем он их купил - неужели действительно перепутал с яблоками? Если так, то с глазами у него хуже, а врачи обещали, что… надо его спросить. Только как-нибудь не прямо, а как будто про яблоки…
- Что-нибудь придумаем, мам. Я могу их засолить, кстати и на сорок дней пригодится, многие же любят… как закуску, - она договаривала уже на лестнице, зная, что мать за ней не пойдет. Она никогда не ходила на бывший чердак, который Аня с мужем превратили в своё жильё.
- Видела зелёные помидоры? - спросил муж.
Слава богу, выдохнула Аня. Значит, с глазами всё не так плохо и лекарство действует, и может быть… ох, вот бы он выздоровел, и можно было бы от души отругать его за никому не нужные…
- А зачем ты их купил-то? - недовольство, пришедшее из благополучного будущего… ну почему мы все вот так разговариваем друг с другом? Мать расстроила меня, я готова отплатить за это ему - не ответить матери же, а начать выяснять про эти несчастные помидоры. Господи, ну купил, и ладно, сколько они там стоят, наверняка всего ничего, переживем.
- Да мне их почти даром отдали, вместе с красными, рынок закрывался, они торопились продать. Я их приготовлю, как наши, гиритли, делают. В Турции так не делали, только на Крите. Тебе понравится. А я как увидел, сначала думал, что яблоки…
Всё правильно: ее муж ничего не перепутал, не принес бесполезные и плохие помидоры, он всегда знает, что делает, даже если плохо видит.
- Я сначала думала: яблоки, - говорила мать светским тоном, забирая у Ани еще одну миску с зелеными помидорами. - Зачем, думаю, он их принес, как будто у нас в саду яблок нет! Потом вижу: помидоры. Аня и говорит: солить, а он… это у них на Крите, он же с Крита, хоть и турок… и сам готовит всегда, и в саду всё делает, и перец вот вырастил, и морковку, всё своё, из нашего сада.
«Перестань, мам! - молча говорила Аня, забирая у гостей грязные тарелки и расставляя чистые, для шницеля. - Все и так знают, что у нас всё хорошо, не нужно так… унижаться…и никого не волнует, что мы не в ресторане…»
Жареные зелёные помидоры - звучит странно, не по-настоящему, а все говорят, что очень даже вкусно. Прекрасный гарнир или холодная закуска - сказала мать, одобрив наконец меню для сорока дней.
Сорок дней прожиты.
Ане хотелось остаться одной и повспоминать отца, но надо было носить еду, тарелки и бутылки, участвовать в разговоре, слушать речи и тосты, не замечать, как мать разыгрывает роль этакой помещицы, делать вид… всё время делать какой-то вид.
Когда все разошлись, ей уже расхотелось думать и только безумно хотелось есть. Жаль, что зеленых помидор не осталось, ей их и попробовать не удалось. Она мыла посуду, муж укладывал младшую дочь, старшая делала уроки, мать закрылась в своей комнате, унеся туда оставшуюся бутылку водки.
Ну вот и всё. Посуда вымыта, нужно что-то съесть и жить дальше.
Следующие сорок дней и сорок лет. Вряд ли они будут проще.
- Устала? - она и не заметила, как он спустился. - Или ты плачешь?
- Нет, - солгала она, - не плачу.
- Я же вижу.
- Это хорошо. Это очень даже хорошо… а сейчас что видишь?
- А сейчас ты улыбнулась и подмигиваешь, но слёзы я тоже вижу, да-да. На, поешь, я тебе тут спрятал, - муж достал откуда-то мисочку, - хоть попробуй наши зелёные помидоры. Нравится?
Было вкусно. Или это потому, что она весь день не ела?
«Жареные зелёные помидоры - это самое вкусное блюдо на свете! Вам покажется, что вы уже в раю!» - цепкая память филолога привычно подбросила подходящую цитату.
Из совсем другого (не моего!) романа, из совсем другой, американской жизни.
Мы-то, конечно, не в раю.
Но зеленые помидоры у нас есть, а муж видит ее почти невидимые миру слёзы.
Значит, можно жить дальше.
Еще сорок дней. И еще сорок лет.
Зеленые помидоры по-критски.
Нужно: зелёные помидоры, репчатый лук, зеленый или красный перец, немного риса.
Зелёные помидоры вымыть и почистить от кожицы - ножом, как яблоки.
Порезать их на довольно крупные куски, если помидоры среднего размера, то примерно на четвертинки.
Мелко нарезать репчатый лук и зеленый или красный перец.
Слегка обжарить лук и перец в оливковом или любом другом (на ваш вкус и выбор) масле.
Бросить туда же немножко риса и еще немного обжарить - не до темного цвета.
Добавить помидоры, перемешать, чуть поджарить и оставить тушиться на медленном огне. Периодически помешивать.
Добавить соль и черный перец. Другие специи - на ваш вкус.
Приятного аппетита.
Я дико извиняюсь(с) и исправляюсь.
Не знаю, заинтересуют ли кого зеленые помидоры, но иногда они встречаются на нашем жизненном пути, а солить-мариновать или лень, или уже банок не осталось.
Готовить это блюдо меня научила соседка: она с Крита, этот там так делают.
Когда муж покупает на рынке зелёные помидоры, редкий продавец не спросит его: "Наверно, ваша жена с Крита?"
Ответ "Нет, из Москвы" повергает их в культурный шок. Видимо, они думают, что помидоры в Москве только красные, как завещал великий Ленин(с) и как уж исторически сложилось при коммунизме.
Готовить это блюдо легко и быстро, никаких особенных ингредиентов не требуется, зелёные помидоры продаются часто и стоят всего-ничего, но главное - то, что моя Мыш (ни разу не травоядная, настоящий хищник, любитель мяса и рыбы) любит эту зеленую еду до мурлыканья и вылизывания тарелки.
Полкастрюли может съесть.
Так что попробуйте - вдруг и у вас оно приживётся?
И, как водится, рассказ - в нагрузку к рецепту, как же без этого-то...
Да, сразу предупреждаю: просьба параллелей не проводить, я там, конечно, слегка из автобиографии зачерпнула, но не так, чтобы много... как будто нам уж невозможно писать поэмы о другом, как только о себе самом!(с)))
В нашем Доме-с-мезонином никаких зеленых помидор не готовили. :)
Синдром Катерины Ивановны - вот что это такое.
Непременные поминки, похороны по высшему разряду… ну какие могут быть в этом разряды, что за дикость?! И ладно бы религиозными были, там свои дела, свои игры, там всё регламентировано и кем-то так устроено, а если просто гражданская панихида, то почему нужно соблюдать…
«Это нужно не мертвым, это нужно живым!» - поучительно сказала мать.
«Особенно моим детям!» - молча возразила Аня. Она всегда так возражала - мысленно. Вслух это делать было бессмысленно и самой себе больнее. Когда ей было лет двенадцать-тринадцать, она иногда начинала что-то рассказывать матери: о школе, о подружках, о том, что сказала учительница географии, о новой англичанке, которая…
«Зачем ты мне это рассказываешь?! - обрывала мать. - Мне это неинтересно!»
Аня пыталась придумать что-то интересное, но интересного как-то не получалось, вот и сейчас - разве матери интересно, откуда могут взяться деньги на похороны и поминки в ресторане? Интересно другое: обсудить меню. Чтобы как у людей и даже лучше. Как есть Катерина Ивановна у Достоевского.
Ане было очень интересно, у каких людей сейчас, в девяносто очередном году, могут быть поминки в ресторане с каким-то шницелем, на котором особо настаивала мать… или лучше все-таки шашлык? Аня пересчитала деньги, переложила их в карман и побежала к станции - в Москву, в Москву, где же еще найти работу? Муж тоже работал в Москве, мать обещала присмотреть за младшей, пока старшая дочь не придет из школы, а там муж вернется, если ему удастся закончить пораньше… шницель на ужин было бы неплохо.
Аня никогда не жаловалась, что у них почти совсем нет денег: кто бы ей поверил? Мать так хорошо умела пускать пыль в глаза, производить впечатление, брать взаймы у родных и друзей, кому-то отдавать долги, кому-то нет; родной сестре, например, не отдавала никогда. Аня узнала об этом совершенно случайно, тётя проговорилась, потому что ей нужны были деньги на какую-то очередную шубу, а их не было. И если бы твои родители отдали мне долг… какой долг? сколько? господи, неужели так много?! Аня ужаснулась, вытянула из тёти всю правду: получалось, что их семья постоянно жила в долг.
При этом ни в чем себя (и ее, Аню!) не ограничивая. Ей было так стыдно, что до сих пор неприятно вспоминать тот разговор. Она набрала еще уроков, платили ей по тем временам неплохо, но… сумма была совершенно неподъемной - тысячи советских рублей, машину можно купить, а Аня, конечно, хороший репетитор, качественный, но ни ученого звания, ни положения, да и вид несолидный, совсем девчонка, а родителям тех деток, кому надо в престижные вузы, профессоров подавай. При этом тот профессор может тупо надиктовывать лекции, а Аня с каждым учеником нянчится, каждую запятую в диктанте объясняет, каждую фразу в сочинении обсуждает… ладно.
Долг она отдала. Думать об этом было тоже стыдно. Пришлось взять деньги бывшего мужа… да, конечно, теоретически говоря, он что-то там должен-обязан, на алименты Аня не подавала, он работал за границей, но ей казалось, что она сама справится - и справлялась ведь. Но если начать откладывать рубли и десятки, тысячи образуются очень нескоро. Она попросила, бывший муж дал две тысячи - огромные деньги! - она сказала, чтобы он ни в коем случае ничего не давал ей на ребенка еще лет… да сколько хочешь лет, дальше я сама справлюсь, у тебя своя семья, о нас больше не беспокойся.
«Аньк, ты ненормальная, честное слово! - говорила подруга. - Ну дал он тебе денег, подумаешь! Что ты страдаешь-то? И на алименты надо подать, и он должен…»
«Маш, чего он должен, если я сама от него ушла? И вообще… я не знаю, кто кому что должен, не люблю я этого. Я знаю только, что я, я сама, должна. А остальные пусть как хотят. У меня есть работа, нам с Муркой всего хватает…»
И вот опять - на те же грабли, думала Аня, вцепившись в зонт.
Похороны по высшему разряду… теперь вот сорок дней.
Аня не понимала, почему из смерти отца нужно делать такое… развлечение.
Даже если признать, что смысл всех этих традиций - поминок с непременной едой, потом отсчет девяти, а потом сорока дней, обустройство и украшение могилы, забота о памятнике, о решетке, о «чтоб-не-хуже-чем-у-людей» - если даже смысл всего этого в отвлечении оставшихся здесь от мыслей о самом страшном, черном, непоправимом, то всё равно… всё равно ум отказывался признавать, что можно доходить в этом до такой суетности, до такой крайности, до такого абсурдного смешения всего: и любви к умершему, и желания всем что-то доказать, и страсти к показному, ненастоящему, и фальши… Ане постоянно чудилась фальшь, мишура, хотя она знала, что мать любила отца и ей действительно сейчас тяжело, но…
Но обсуждать меню и настаивать на непременно дорогих блюдах, когда денег почти совсем нет, когда мужу постоянно нужны дорогие лекарства, когда в доме двое детей - кому нужны такие поминки: умершему? живым? Ей уж точно не нужны.
Мать настаивала на большом числе гостей, недовольно поджала губы, когда Аня попыталась возразить, да и водки будет немало, и все напьются, и мать потом будет плакать отвратительными пьяными слезами - а считать их отвратительными нельзя и неправильно, потому что она оплакивает мужа… господи, какая путаница.
Сколько же лжи вокруг нас, сколько всякой ерунды, а умершие, если на минутку поверить, что они нас видят, наверняка пытаются нам сказать, чтобы мы не беспокоились о ерунде, о пустом и суетном, и они знают, что мы их любили, и что не в меню для поминального стола дело, и что не нужно тратить последние деньги на роскошный памятник - лучше вылечить больного мужа и нормально кормить детей.
Если подсчитать, сколько будет стоить задуманное матерью мероприятие под названием «сорок дней», то получается, что на эти деньги они могли неплохо прожить целый месяц. Интересно, такие подсчеты безнравственны или нет?
Аня не заметила, как дошла до станции.
Туфли были все в грязи - в Москве надо будет их протереть: это за городом понятно, что в такую погоду других и быть не может, а в Москве преподавателю надо иметь приличный вид. Аня всегда возила с собой салфетки и протирала туфли: надо иметь вид… всё в мире должно иметь товарный вид.
Преподаватели, похороны, поминки.
Семья.
Надо, например, быть замужем. Быть замужем за иностранцем совсем хорошо.
А быть замужем за турком - это похуже.
Мать так всем и говорит: «Он турок, но его семья с Крита, поэтому он почти грек!» - или еще лучше: «Он турок, но очень хороший человек!»
«А этот, как его? Он турок или грек? Тот черномазенький на ножках журавлиных…» - давно знакомая, такая родная русская классика принялась поворачиваться к Ане каким-то другим боком… что это вы так пренебрежительно, Александр Андреич? или это сам Александр Сергеич так проговаривается? Ладно, эта фраза никому не нужна - сейчас Аня приедет к ученице и будет диктовать другие цитаты, и разыгрывать небольшой спектакль, и чертить очередную красивую схему… ученики и родители от нее в восторге, ах, как нам повезло с репетитором.
«Он турок или грек?» никак не желало уходить из головы. Хорошо хоть, есть что почитать в электричке, синяя книжка, нечитанный роман про другую, американскую жизнь, где ни турок (мать выговаривала «турков»!), ни греков.
«Мы вообще-то с Крита… «гиритли». Это по-турецки нас так называют, от слова «Гирит» - «Крит». В двадцатые годы всех переселяли, стали выяснять, кто тут турок, кто грек, кто христианин, кто мусульманин. Дед говорил, раньше-то, до той войны они как-то нормально так жили, не смотрели, турок ли, грек… а потом этих туда, тех сюда, моя семья и попала в Гюзельбахче. Там много наших, которые с Крита. В этом районе даже рестораны есть с нашей кухней, в Теосе, вот поедем летом… если поедем…» - вот именно, что «если».
Муж болел, старался заработать, делал то, что умел - руками, всякие мелкие ремонты, нормальной работы ему теперь, похоже, не видать… черт, какое неудачное слово! «Не видать»… зрение у мужа портилось, в клинике Гельмгольца разводили руками, кололи какие-то лекарства, лекарств нужно было много, есть тоже нужно, и детям всё время что-то нужно… теперь вот, как назло, похороны и поминки в жанре «шоу маст гоу он»… хорошо хоть, есть что почитать в электричке.
На платформе было мокро, ветрено и стояла очередь за билетами.
Аня снова пересчитала монетки: только на дорогу - туда и обратно.
По идее ей должны были немало заплатить за урок, но... родители учеников - люди богатые, им невдомек, что у кого-то денег может не быть вообще, они могут и забыть - и расплатиться в следующий раз, не напоминать же.
К очереди подошла плохо одетая дама и заныла: «Помогите, люди добрые, кто сколько может... у меня двое детей... муж болеет...»
Все безропотно доставали деньги и, отводя глаза, расплачивались - с собственной совестью. Аня не могла выдать даме положенную ей монетку. И ей, если честно, и не хотелось.
Дама медлила и смотрела укоризненно: ты же хорошо одета, стоишь в очереди за билетом, ты мне должна.
Ане стало как-то машинально не по себе, она собралась с духом и тихо сказала:
- У меня тоже двое детей. И больной муж. И я еду работать. И моим детям никто ничего не подаст.
Очередь как-то нехорошо обрадовалась: по-прежнему отводя глаза, люди перестали подавать попрошайке, а некоторые даже осмелились поддержать Аню.
- Ходят, клянчат… цыганка, небось! Понаехали, черномазые, деньги им подавай…
«Тот черномазенький на ножках журавлиных» - классика, да.
Ане стало стыдно.
За всё: за то, что кто-то попрошайничает, за то, что ей не хотелось и нечего было подать, за эту поддержку - не надо мне такой поддержки! - за классика с его отвратительным в сущности словечком.
Хорошо, что подошла электричка и нашлось место.
Хорошо, что есть что почитать… в глазах у Ани намечались слезы, как некстати.
«Я позвонила Танечке… Таня так плакала, так кричала, когда узнала!» - мать говорила нарочито небрежно, но с подтекстом: дальняя родственница плакала и кричала, а ты, узнав о смерти отца, даже не удосужилась отменить урок. И молчала, не плакала даже на похоронах, а все приличные люди плачут на похоронах.
«Я не могла отменить урок, мама! - молча возражала Аня. - Нам нечем было бы платить за похороны, если бы я всё отменяла… и я потом плакала, но одна, без тебя!»
Всё, доставай платок, вытирай глаза, перестань шмыгать носом, читай книжку, отвлекайся.
«Жареные зеленые помидоры» - странное название для романа, но издательство «Текст» плохого не предложит. Фэнни Флэг, как выяснилось через несколько страниц и станций, писала о том же. Тамошние «черномазенькие» не были ни турками, ни греками, ни цыганами, они понаехали не по своей воле… господи, что за мир такой странный? Грек лучше турка, русский лучше цыгана, блондин лучше брюнета… вот ведь мерзость какая.
На похоронах надо плакать и кричать, на сорок дней надо ресторан и хороший шницель.
А вернется она поздно, позже мужа, хотя лучше бы им идти от станции вместе… мало ли что. Раньше Аня боялась ходить одна, а теперь стала бояться, когда один возвращался муж: видит он плохо, драться совсем не умеет, убежать не сможет… когда-то он бегал по десять километров, но эти лекарства… и потом он просто не побежит, из-за всяких глупых понятий. Гордость и предубеждение и всякое такое.
…Только бы он был дома.
Аня поставила сумку с книгами и прислушалась-принюхалась: кто дома, кто нет, что вообще творится, какое тут настроение.
Раньше у них в доме всегда было только одно настроение, можно было даже не задумываться, вот какое хорошее оно было, а теперь в доме жили всякие настроения, и Аня, входя, примеривалась к ним, как кошка.
Мать была на кухне и разбирала какие-то овощи.
Она не повернулась, не посмотрела на Аню, ничего не сказала, как будто не заметила ее прихода - нехороший знак. Но зато - самое главное: овощи, значит, муж уже пришел и с ним всё в порядке.
Наверху работал телевизор, наверняка дети смотрели какие-то бесконечные мультики, как всегда в ее отсутствие… побежать бы наверх, обнять мужа и девчонок…
- Мам, привет, я пришла! - осторожно выговорила она тем искусственным голосом, которым почти всегда разговаривала с матерью. Чтобы не слишком жизнерадостно: скоро сорок дней, отец умер, и вообще всё плохо, как ты можешь веселиться?! И чтобы не слишком мрачно: что ты так со мной разговариваешь, как будто это я уже умерла?!
Сколько же вокруг всякой ерунды, мелкой лжи, каких-то хитростей и надуманных сложностей… зачем это всё, мама?
- Ты бы ему сказала все-таки, - начала мать с такой ноты, как будто они продолжали только что прерванный разговор. Зятя она всегда называла «он» - и почему-то всегда как-то этак… с легким намёком и недовольством: мол, мне его турецкое имечко не выговорить. - Ты бы ему сказала, чтобы он не тратил деньги зря! Сама говоришь, что денег нет, а он покупает всякую ерунду! Вот посмотри, что за помидоры, это разве помидоры? Что он не видит, что они все в пятнах каких-то?!
«Да, он не видит, мам!» - молча ответила Аня, продолжая слушать.
- Но эти ладно еще, хоть в салат годятся…
«Если годятся, то зачем же ты…» - молча, молча, только молча, у тебя и так болит горло, ты сегодня уже наговорилась, оставь сил для детей.
- А вот эти вообще совершенно зеленые, что с ними делать-то? Солить? Я лично этим заниматься не собираюсь. Нет, ты посмотри, какие они зеленые, как яблоки!
«Жареные зелёные помидоры», ага. Очень кстати. Может, их и правда, пожарить? Интересно, зачем он их купил - неужели действительно перепутал с яблоками? Если так, то с глазами у него хуже, а врачи обещали, что… надо его спросить. Только как-нибудь не прямо, а как будто про яблоки…
- Что-нибудь придумаем, мам. Я могу их засолить, кстати и на сорок дней пригодится, многие же любят… как закуску, - она договаривала уже на лестнице, зная, что мать за ней не пойдет. Она никогда не ходила на бывший чердак, который Аня с мужем превратили в своё жильё.
- Видела зелёные помидоры? - спросил муж.
Слава богу, выдохнула Аня. Значит, с глазами всё не так плохо и лекарство действует, и может быть… ох, вот бы он выздоровел, и можно было бы от души отругать его за никому не нужные…
- А зачем ты их купил-то? - недовольство, пришедшее из благополучного будущего… ну почему мы все вот так разговариваем друг с другом? Мать расстроила меня, я готова отплатить за это ему - не ответить матери же, а начать выяснять про эти несчастные помидоры. Господи, ну купил, и ладно, сколько они там стоят, наверняка всего ничего, переживем.
- Да мне их почти даром отдали, вместе с красными, рынок закрывался, они торопились продать. Я их приготовлю, как наши, гиритли, делают. В Турции так не делали, только на Крите. Тебе понравится. А я как увидел, сначала думал, что яблоки…
Всё правильно: ее муж ничего не перепутал, не принес бесполезные и плохие помидоры, он всегда знает, что делает, даже если плохо видит.
- Я сначала думала: яблоки, - говорила мать светским тоном, забирая у Ани еще одну миску с зелеными помидорами. - Зачем, думаю, он их принес, как будто у нас в саду яблок нет! Потом вижу: помидоры. Аня и говорит: солить, а он… это у них на Крите, он же с Крита, хоть и турок… и сам готовит всегда, и в саду всё делает, и перец вот вырастил, и морковку, всё своё, из нашего сада.
«Перестань, мам! - молча говорила Аня, забирая у гостей грязные тарелки и расставляя чистые, для шницеля. - Все и так знают, что у нас всё хорошо, не нужно так… унижаться…и никого не волнует, что мы не в ресторане…»
Жареные зелёные помидоры - звучит странно, не по-настоящему, а все говорят, что очень даже вкусно. Прекрасный гарнир или холодная закуска - сказала мать, одобрив наконец меню для сорока дней.
Сорок дней прожиты.
Ане хотелось остаться одной и повспоминать отца, но надо было носить еду, тарелки и бутылки, участвовать в разговоре, слушать речи и тосты, не замечать, как мать разыгрывает роль этакой помещицы, делать вид… всё время делать какой-то вид.
Когда все разошлись, ей уже расхотелось думать и только безумно хотелось есть. Жаль, что зеленых помидор не осталось, ей их и попробовать не удалось. Она мыла посуду, муж укладывал младшую дочь, старшая делала уроки, мать закрылась в своей комнате, унеся туда оставшуюся бутылку водки.
Ну вот и всё. Посуда вымыта, нужно что-то съесть и жить дальше.
Следующие сорок дней и сорок лет. Вряд ли они будут проще.
- Устала? - она и не заметила, как он спустился. - Или ты плачешь?
- Нет, - солгала она, - не плачу.
- Я же вижу.
- Это хорошо. Это очень даже хорошо… а сейчас что видишь?
- А сейчас ты улыбнулась и подмигиваешь, но слёзы я тоже вижу, да-да. На, поешь, я тебе тут спрятал, - муж достал откуда-то мисочку, - хоть попробуй наши зелёные помидоры. Нравится?
Было вкусно. Или это потому, что она весь день не ела?
«Жареные зелёные помидоры - это самое вкусное блюдо на свете! Вам покажется, что вы уже в раю!» - цепкая память филолога привычно подбросила подходящую цитату.
Из совсем другого (не моего!) романа, из совсем другой, американской жизни.
Мы-то, конечно, не в раю.
Но зеленые помидоры у нас есть, а муж видит ее почти невидимые миру слёзы.
Значит, можно жить дальше.
Еще сорок дней. И еще сорок лет.
Зеленые помидоры по-критски.
Нужно: зелёные помидоры, репчатый лук, зеленый или красный перец, немного риса.
Зелёные помидоры вымыть и почистить от кожицы - ножом, как яблоки.
Порезать их на довольно крупные куски, если помидоры среднего размера, то примерно на четвертинки.
Мелко нарезать репчатый лук и зеленый или красный перец.
Слегка обжарить лук и перец в оливковом или любом другом (на ваш вкус и выбор) масле.
Бросить туда же немножко риса и еще немного обжарить - не до темного цвета.
Добавить помидоры, перемешать, чуть поджарить и оставить тушиться на медленном огне. Периодически помешивать.
Добавить соль и черный перец. Другие специи - на ваш вкус.
Приятного аппетита.