Моё детство прошло в психушке
Когда я была маленькой, меня звали Луиза. Правда, Луизой звали меня не все, а только один человек. Он был моим поклонником, носил какую-то то ли больничную, то ли рабочую робу и нередко встречался мне в моих прогулках по Территории. "Здравствуй, Луиза!" - радостно кричал он, завидев меня еще издали. И мне, чрезмерно воспитанному шестилетнему ребенку, ничего не оставалось, как подойти и поздороваться. Человек доставал откуда-то из-за пазухи или из кармана замызганный узелок, а то и газетный свёрток, из которого извлекал свой нехитрый перекус: варёное яйцо, ломтик чёрного хлеба с салом, соль. Однако вместо того чтобы съесть, он неизменно пытался всучить всё это мне. Возражения не принимались, воспитание не позволяло мне просто сбежать и уклониться от общения, которое, к счастью, длилось несколько недолгих минут. После чего я шла к своим друзьям - бездомным больничным дворнягам у гаражей, чтобы скормить им «гостинцы» (благо, здоровой брезгливостью я, похоже, была наделена от рождения).
Photo by Nick Bolton on Unsplash
Сало и хлеб собаки съедали, а вот яйца почему-то нет (а может, я просто не догадывалась их почистить?). Выкинуть их посреди дороги мне было неловко, возможно из-за того, что мой «поклонник» увидит их на обратном пути и обидится на меня за это. Поэтому яйца я приносила домой и прятала в коробке с игрушками под кроватью. До тех пор, пока мама не обнаружила их по запаху.
Мама не знала, что у меня есть поклонник. Будучи чрезмерно воспитанным ребенком, мне неловко было ей об этом сказать. Потому что мне строго запрещались взаимоисключающие пункты: 1) говорить с незнакомыми на Территории и 2) вести себя невежливо по отношению ко всем встреченным на Территории людям, чтобы не подумали, что дочка моей мамы дурно воспитана. Мама работала в той больнице врачом-психиатром. А таинственный незнакомец, возможно, был пациентом из местного ЛТП, которому за хорошее поведение и умелые руки позволили свободное перемещение по Территории. Хотя кто его знает.
Как и сказано выше, моё детство прошло в психушке. Это была очень хорошая, добротная психиатрическая больница, по тем временам даже, кажется, республиканского уровня и, как я узнала позже, там успели поработать самые выдающиеся светила отечественной психиатрии. Но тогда я об этом не знала.
В дневные рабочие часы в моём распоряжении была почти вся её огромная Территория - чудесное место для игр, ведь психбольницы всегда или чаще всего размещались в тихом загородном местечке. Иногда ко мне присоединялись местные дети - дочка одной из медсестёр и какие-то мальчишки, приблудившиеся из близлежащего к Территории посёлка. От них я вскоре узнала, откуда берутся дети и что такое «ругаться матом», но на самом деле ни того, ни другого так и не поняла (до лучших времён).
А жили мы с мамой в поликлиническом корпусе. В бывшем кабинете
физиотерапии. Дело в том, что в эту больницу мама приехала работать сразу после развода с папой-психиатром, из другого города, где они работали по распределению после мединститута. В больнице была и общага - в корпусе детского отделения, - но отдельную комнату могли предоставить только в корпусе поликлиники, совмещённом с приёмным покоем. За стенкой в прилегающем крыле здания находилось хроническое отделение, но там было тихо и спокойно, и только лица, которые иногда можно было увидеть в окнах, пугали отсутствием на них всего.
В рабочие часы войти можно было через главный вход поликлиники. А после трёх часов дня корпус пустел, и заходить надо было с другой стороны, через приемный покой больницы. Комнатка была у нас небольшая. Зато когда заканчивался рабочий день, а также в выходные, у меня был огромный длинный коридор, по которому можно было кататься на велосипеде, на роликах, а еще там можно было играть в бадминтон и тому подобные игры. Чем и занимались то я, то мама, то ее многочисленные друзья-врачи-психиатры, заходившие на огонек. Отправив меня спать, они уютно располагались в холле на диванах и креслах за журнальными столиками с напитками и закусками, какие можно было себе позволить в столь экзотической ситуации.
Все удобства, однако, у нас были. На этаже был общедоступный туалет, а еще закрытая на ключ душевая, но ключ от нее у нас, естественно, имелся. А в самом торце длинного коридора, в противоположном от нашей комнаты конце, находилась большая двустворчатая дверь с надписью над ней круглосуточно светящимися буквами "Операционная". Это было пугающе. Появлявшиеся порой в туалете окровавленные бинты я связывала именно с наличием на этаже операционной, отчего страх подступал ещё ближе. Чем это было на самом деле, до меня дошло не так-то уж и давно.
Однажды случилось совсем страшное. Как-то вечером ко мне на третий этаж поднялись простые, но добрые медсестры из приёмного покоя и сказали, что мама задерживается на работе: ее срочно вызвали в какую-то командировку и отправили на вертолёте в область. Мне принесли нехитрой больничной снеди и сказали укладываться спать. Пытаясь уснуть на своей раскладушке, я слушала звуки бушующей за окном грозы. В кромешной тьме непрерывно грохотало, сверкало, а вскоре к этим звукам присоединился еще один, опознать который я не была в состоянии.
Это был пугающий, низкий, хриплый, вибрирующий звук, от которого сердце проваливалось куда-то в пятки, и даже включённый от страха свет не помогал. Не выдержав, я в панике бросилась вниз, в приемный покой (он ведь работал круглосуточно). "Аааа, ха-ха, да это же Василий Валентинович играет на трубе", - развеяли мои страхи добрые женщины. Василий Валентинович был очень заслуженным врачом-невропатологом и частенько задерживался на работе допоздна. В своем кабинете на втором этаже он занимался научной работой, а для души и отдыха играл на фаготе. Не на трубе. Кто что-то понимает в музыке, не может не оценить всю гамму моих ощущений от этого концерта в грозовую ночь.
Когда я была маленькой, мне привили четкое убеждение, что врать - самое плохое дело на свете. И я училась не врать. Иногда меня на улице во время прогулки останавливал кто-то из взрослых знакомых вопросом, дома ли мама. Это, как правило, был воскресный день, часов после 12-ти. Я знала, что врать нехорошо, но также и знала, что еще большая кара меня будет ждать, если кто-то заявится повидать маму в то время, как она намеревалась провести день не вставая с постели (её можно понять, она очень много работала и недосыпала). А также, если кто-то вообще узнает, что в такое время суток мама еще в постели. И я всячески изворачивалась. Поговорив со мной минут 5 - 10, человек уходил, довольный, но озадаченный, а потом при встрече восторженно рассказывал маме, как чудесно пообщался с таким вежливым и воспитанным ребенком. Но только, добавлял несостоявшийся гость, "когда мы уже распрощались и разошлись, я остался со странным ощущением, что так и не понял, дома ты или нет".
Как и многим другим детям похожего возраста, мне ужасно хотелось иметь домашнее животное, а лучше всего собаку. Но мы не могли завести собаку, живя в поликлинике. И тогда я, преодолев свою природную инсектофобию, нашла жука, которого назвала "Ну, скажем, Полуэкт" - так его и звали полным именем. Ну, скажем, Полуэкт жил в спичечной коробке, правда недолго - вскоре ему удалось сбежать. В те годы окружающие взрослые зачитывали до дыр "Понедельник начинается в субботу" Стругацких, передавая его из рук в руки. Я тоже читала и очень смеялась, думая, что всё понимаю.
А вот собаку удалось завести несколько позже, когда мы переехали: нам предоставили улучшенную комнату - точнее, двухкомнатный бывший рентгеновский кабинет, в корпусе психосоматики. Там жили и другие семейные психиатры, и у меня появилось много друзей. Но это уже совсем другая история.
Моё детство прошло в психушке. С тех пор многое изменилось. Но некоторые вещи остаются неизменными.
Памяти всех