1968
1968-ой. Год как год. Правда, родители мои закончили филфак со специализацией в чешском языке, и - в силу специфики работы - у них к этому времени образовалось много друзей-чехов. Очень хорошо помню, как одна такая чешская пара, работавшая в Москве, уезжала домой. Прощаясь с моими родителями, они сказали: "Не пытайтесь связаться с нами, так будет безопаснее".
А чуть-чуть до того, в августе, отдыхали мы всей семьей на озере Балатон. Двуязычный венгр, который был приставлен к нам венгерским Союзом Писателей, использовал любую возможность, чтобы попрактиковаться в "великом и могучем". И когда в Праге все началось, он предсказывал, как оно будет развиваться, обращаясь к своему опыту 1956-го.
А потом началось небольшое закручивание гаек в городах и весях моей исторической родины. Отца вызвали в военкомат. Кто не знает, это был один из способов приглашать на разговор в КГБ, не привлекая внимания. И отцу сказали довольно откровенно: "Теперь вся работа с иностранцами будет еще более тщательно контролироваться КГБ. Поскольку Вы работаете с иностранцами, начинайте работать на нас." И что? Отказываться нельзя, соглашаться нельзя. И отец-таки предложил им компромисс: он не будет связываться с КГБ, а вот замов ему давайте, каких хотите.
Должен заметить, что времена были совсем вегетарианские. 68-ой, не 38-ой все-таки. Да и оттепель еще не кончилась (то есть кончилась как раз с чешскими событиями, но последствий еще не было видно). И отца не сослали, даже с работы не уволили. За последующие годы сменилось у него четыре зама. Только вот КГБ как было бардачной организацией, так и осталось, как мы знаем, и до сегодняшнего дня. Замы приходили и уходили. Один сильно пил, никак нельзя было держать на ответственной работе, один - карьерист и сам ушел на более сытное место. Еще один, написавший, кстати, донос на отца размером с маленькую диссертацию, попался на спекуляции валютой то ли в Египте, то ли в Турции. Крови, правда, они отцу попортили немало.
Вчера читал воспоминания одного из них, более известного публике в качестве третьесортного советского поэта и переводчика. Того, который сам ушел. Как он написал в этих воспоминаниях - мой отец его "не держал", т.е. не препятствовал уходу. Я хохотался.
В первой половине 70-х годов, когда мать моя работала журналистом в Югославии (а я был школьником при ней), она подружилась с одной чешско-словацкой журналисткой. А потом, при прощании, опять - "не ищи меня, спокойнее будет".
Грустно все это.
А чуть-чуть до того, в августе, отдыхали мы всей семьей на озере Балатон. Двуязычный венгр, который был приставлен к нам венгерским Союзом Писателей, использовал любую возможность, чтобы попрактиковаться в "великом и могучем". И когда в Праге все началось, он предсказывал, как оно будет развиваться, обращаясь к своему опыту 1956-го.
А потом началось небольшое закручивание гаек в городах и весях моей исторической родины. Отца вызвали в военкомат. Кто не знает, это был один из способов приглашать на разговор в КГБ, не привлекая внимания. И отцу сказали довольно откровенно: "Теперь вся работа с иностранцами будет еще более тщательно контролироваться КГБ. Поскольку Вы работаете с иностранцами, начинайте работать на нас." И что? Отказываться нельзя, соглашаться нельзя. И отец-таки предложил им компромисс: он не будет связываться с КГБ, а вот замов ему давайте, каких хотите.
Должен заметить, что времена были совсем вегетарианские. 68-ой, не 38-ой все-таки. Да и оттепель еще не кончилась (то есть кончилась как раз с чешскими событиями, но последствий еще не было видно). И отца не сослали, даже с работы не уволили. За последующие годы сменилось у него четыре зама. Только вот КГБ как было бардачной организацией, так и осталось, как мы знаем, и до сегодняшнего дня. Замы приходили и уходили. Один сильно пил, никак нельзя было держать на ответственной работе, один - карьерист и сам ушел на более сытное место. Еще один, написавший, кстати, донос на отца размером с маленькую диссертацию, попался на спекуляции валютой то ли в Египте, то ли в Турции. Крови, правда, они отцу попортили немало.
Вчера читал воспоминания одного из них, более известного публике в качестве третьесортного советского поэта и переводчика. Того, который сам ушел. Как он написал в этих воспоминаниях - мой отец его "не держал", т.е. не препятствовал уходу. Я хохотался.
В первой половине 70-х годов, когда мать моя работала журналистом в Югославии (а я был школьником при ней), она подружилась с одной чешско-словацкой журналисткой. А потом, при прощании, опять - "не ищи меня, спокойнее будет".
Грустно все это.