Как я была стюардессой
За что так повезло отечественному театру - не понимаю, но так случилось, что я (книжное беспозвоночное по образованию) в эти сказочные январские дни существовала на сцене.
Роль досталась сложная, вдумчивая, без слов. Сыграть я должна была безупречно, в противном случае мне рисовалась унылая старость с множеством орущих кошек и полным отсутствием сладких минут воспоминаний.
От начала спектакля до моего выхода времени была прорва - около 42 с половиной минут - этого вполне хватило бы, чтобы сойти с ума от напряжения и добровольно сдаться белым хлопковым рукавам смирительной рубашки. Но я решила быть стойкой, у меня с собой был коньяк.
После четвёртой рюмки на мягких, слегка танцующих ногах я спустилась в гримёрку. Костюм висел аккурат на той самой вешалке, с которой привык начинаться театр, и ощутимых признаков жизни не подавал. Лишь изредка покачивалась от сквозняков тихая, почти хрустальная ткань стюардесского шейного платка.
Костюм сел как влитой, а небольшую впалость в том месте, где у обыкновенных женщин располагаются молочные железы, я легко устранила двумя сморщенными носками - эффект был ошеломляющий! Я даже присела от восторга - истинная дочь облаков, королева поднебесья!
Начала обуваться, и представьте: замшевые, пахнущие одним сплошным искусством туфельки оказались форменными галошами, и плевать они хотели на заявленный 39-й, который мой. Если такие «в трамвае потерять - святое дело», то на сцене всё-таки немного конфузно. Но и тут я не растерялась, колготы на мысках завязала узлом, туфли стали впору.
Боевой раскрас, я решила, стюардессе ни к чему. Поэтому обошлась лёгкой коралловой ретушью своих излишне худых скул, подвела синим глаза и оставила нежно алеющий поцелуй на чьём-то бесхозном билетике.
Несколько нервных минут пришлось провести возле зеркала: оценить мою красоту и полное соответствие образу было некому, кроме рыжего шарфа, кем-то забытого под столом. Когда шарф зашевелился и произнёс вялое «мё-оу», я узнала в нём кота, явно удовлетворённого моим отражением. Это придало сил и уверенности в светлом будущем.
Причёску я себе навертела пышную, пугачёвскую, но потом собрала таки в пучок - так оно хотя и сдержанно, зато выдержанно. Пока дрожащими пальцами короновала себя заключительным аккордом - великолепной тёмно-синей пилоткой - рыжий шарфокот со скучающим видом любовно вонзил коготь в мои колготки и, с интересом третьеклассника на уроке труда, потянул. Колготки не выдержали подобной наглости и пустили обиженную стрелку.
Я не унывала.
Из прочего реквизита, под ответственность главного по спектаклю, мне был выдан поднос, начинённый до отказа карамельками. Всё искусство меня как актрисы, вероятнее всего, должно было проявиться в том, чтобы эти злобные камешки в фантиках не ухнулись разом на всепрощающий театральный пол.
И вот прозвучали ключевые слова из бутафорного салона самолёта: «Les dames et messieurs… ».
И я пошла.
За первые два шага на одной колготине узел, преследуемый рыдающей стрелкой, съехал куда-то в западную область туфли на ПМЖ, благодаря чему я незамедлительно обрела сходство с подбитой шальной пулей куропаткой; за вторые два шага смятый носок, наречённый мною «грудь левая», выбился в лидеры и принялся агитировать остальной народ на бунт. Поднос с карамельками в тот же момент достиг точки бифуркации и не знал, что ему делать дальше: опрокидываться навзничь или оставаться параллельным земле. Единственным членом моего «экипажа», сохраняющим верность отчизне, оставалась причёска - проверенная смесь из пенки и лака защитила бы её и не от таких напастей.
Успех был очевиден. С неожиданной помощью моей нежно алеющей помады актёр, который по сценарию бабник и ловелас и должен во время "полёта" меня, то есть стюардессу, страстно целовать, имел на весь остаток спектакля яркий, насыщенный цвет губ. И мимику, будоражащую искушённое сердце тайландскими мотивами. В театре такое ценилось всегда.
К концу моей сцены из гримёрки вырвался сквозняк и, с визгами налетев на гордую стюардессную шею, снёс тщедушный платок.
Я удалилась под бурные хлопки кого-то из третьего ряда.
После своего триумфа я окунулась в аффективное состояние, неудержимо стремящееся к эйфории. Первое, что произошло, было безотчётное поедание карамелек с моего алюминиевого реквизита. Второй волной накрыло чуть позже, когда рот уже существовал отдельно от меня, купаясь в сладком карамельном море под сахарно-фруктовым солнцем. Надо мной вдруг возобладали все мои клептоманские наклонности: потому я, убедившись, что никто, за исключением шарфа, не смотрит, тихо и бережно опустила себе в карман красивый, слегка изогнутый гвоздь от самых настоящих театральных подмостков. И грозно посмотрела в рыжие глаза, как бы намекая, что в театре нет места предательству.
Подарю этот гвоздь кому-нибудь - пусть знают, какая я великая актриса!
з.ы. Мужчина из третьего ряда! Если вы это читаете, прошу, отзовитесь! Это ведь я для вас тот поцелуй на билетике оставила!
з.з. ы. это был спектакль"Любовь по системе Станиславского" .
Режиссер: Михаил Козаков
Артисты: В. Смирнитский, Елена Шанина, Инна Милорадова, Алексей Шадхин, Антон Шагин, Александр Песков.
Стюардессу я действительно играла, но половину наврала, конечно.
Роль досталась сложная, вдумчивая, без слов. Сыграть я должна была безупречно, в противном случае мне рисовалась унылая старость с множеством орущих кошек и полным отсутствием сладких минут воспоминаний.
От начала спектакля до моего выхода времени была прорва - около 42 с половиной минут - этого вполне хватило бы, чтобы сойти с ума от напряжения и добровольно сдаться белым хлопковым рукавам смирительной рубашки. Но я решила быть стойкой, у меня с собой был коньяк.
После четвёртой рюмки на мягких, слегка танцующих ногах я спустилась в гримёрку. Костюм висел аккурат на той самой вешалке, с которой привык начинаться театр, и ощутимых признаков жизни не подавал. Лишь изредка покачивалась от сквозняков тихая, почти хрустальная ткань стюардесского шейного платка.
Костюм сел как влитой, а небольшую впалость в том месте, где у обыкновенных женщин располагаются молочные железы, я легко устранила двумя сморщенными носками - эффект был ошеломляющий! Я даже присела от восторга - истинная дочь облаков, королева поднебесья!
Начала обуваться, и представьте: замшевые, пахнущие одним сплошным искусством туфельки оказались форменными галошами, и плевать они хотели на заявленный 39-й, который мой. Если такие «в трамвае потерять - святое дело», то на сцене всё-таки немного конфузно. Но и тут я не растерялась, колготы на мысках завязала узлом, туфли стали впору.
Боевой раскрас, я решила, стюардессе ни к чему. Поэтому обошлась лёгкой коралловой ретушью своих излишне худых скул, подвела синим глаза и оставила нежно алеющий поцелуй на чьём-то бесхозном билетике.
Несколько нервных минут пришлось провести возле зеркала: оценить мою красоту и полное соответствие образу было некому, кроме рыжего шарфа, кем-то забытого под столом. Когда шарф зашевелился и произнёс вялое «мё-оу», я узнала в нём кота, явно удовлетворённого моим отражением. Это придало сил и уверенности в светлом будущем.
Причёску я себе навертела пышную, пугачёвскую, но потом собрала таки в пучок - так оно хотя и сдержанно, зато выдержанно. Пока дрожащими пальцами короновала себя заключительным аккордом - великолепной тёмно-синей пилоткой - рыжий шарфокот со скучающим видом любовно вонзил коготь в мои колготки и, с интересом третьеклассника на уроке труда, потянул. Колготки не выдержали подобной наглости и пустили обиженную стрелку.
Я не унывала.
Из прочего реквизита, под ответственность главного по спектаклю, мне был выдан поднос, начинённый до отказа карамельками. Всё искусство меня как актрисы, вероятнее всего, должно было проявиться в том, чтобы эти злобные камешки в фантиках не ухнулись разом на всепрощающий театральный пол.
И вот прозвучали ключевые слова из бутафорного салона самолёта: «Les dames et messieurs… ».
И я пошла.
За первые два шага на одной колготине узел, преследуемый рыдающей стрелкой, съехал куда-то в западную область туфли на ПМЖ, благодаря чему я незамедлительно обрела сходство с подбитой шальной пулей куропаткой; за вторые два шага смятый носок, наречённый мною «грудь левая», выбился в лидеры и принялся агитировать остальной народ на бунт. Поднос с карамельками в тот же момент достиг точки бифуркации и не знал, что ему делать дальше: опрокидываться навзничь или оставаться параллельным земле. Единственным членом моего «экипажа», сохраняющим верность отчизне, оставалась причёска - проверенная смесь из пенки и лака защитила бы её и не от таких напастей.
Успех был очевиден. С неожиданной помощью моей нежно алеющей помады актёр, который по сценарию бабник и ловелас и должен во время "полёта" меня, то есть стюардессу, страстно целовать, имел на весь остаток спектакля яркий, насыщенный цвет губ. И мимику, будоражащую искушённое сердце тайландскими мотивами. В театре такое ценилось всегда.
К концу моей сцены из гримёрки вырвался сквозняк и, с визгами налетев на гордую стюардессную шею, снёс тщедушный платок.
Я удалилась под бурные хлопки кого-то из третьего ряда.
После своего триумфа я окунулась в аффективное состояние, неудержимо стремящееся к эйфории. Первое, что произошло, было безотчётное поедание карамелек с моего алюминиевого реквизита. Второй волной накрыло чуть позже, когда рот уже существовал отдельно от меня, купаясь в сладком карамельном море под сахарно-фруктовым солнцем. Надо мной вдруг возобладали все мои клептоманские наклонности: потому я, убедившись, что никто, за исключением шарфа, не смотрит, тихо и бережно опустила себе в карман красивый, слегка изогнутый гвоздь от самых настоящих театральных подмостков. И грозно посмотрела в рыжие глаза, как бы намекая, что в театре нет места предательству.
Подарю этот гвоздь кому-нибудь - пусть знают, какая я великая актриса!
з.ы. Мужчина из третьего ряда! Если вы это читаете, прошу, отзовитесь! Это ведь я для вас тот поцелуй на билетике оставила!
з.з. ы. это был спектакль"Любовь по системе Станиславского" .
Режиссер: Михаил Козаков
Артисты: В. Смирнитский, Елена Шанина, Инна Милорадова, Алексей Шадхин, Антон Шагин, Александр Песков.
Стюардессу я действительно играла, но половину наврала, конечно.