Ну про Мишку, так про Мишку...
Я старше брата на неполных пять лет. Когда мама должна была родить, меня отправили тёте Соне, моей двоюродной бабушке. Разговоров о предстоящем событии я не помню, помню как мы с ней пошли в роддом проведать маму. По дороге к нам прицепилась какая-то знакомая, чем вызвала крайнее неудовольствие тёти. Но отцепиться от неё не удалось, и мы втроём пришли в роддом на Володарского. Тот июль был очень жарким, все окна были раскрыты настежь. В окнах сидели, из окон высовывались и глазели на улицу, кажись, все бывшие там женщины. Что говорила тётя Соня, я не помню, говорила ли что-нибудь чужая тётка в памяти не сохранилось. Помню, что я еле дождалась пока взрослые замолчат, и звонко, на весь двор заорала: "Мама! Мальчик может говорить р-р-рыба?". Все тётки в окнах так и грохнули смехом! Тётя Соня смотрела на меня как на идиотку, а для меня главным событием этих дней стало то, что я научилась выговаривать эту противную букву!
Потом помню Мишку пухлым ребятёнком, который спал и ел, которого пеленали, которому стирали пелёнки и бинты, которыми эти пелёнки обматывались. Про пелёнки не помню, а бинты сохли на верёвке возле печки, и в мои обязанности входило их, уже сухие, скручивать.
Если родителям надо было уходить, его оставляли со мной. Хорошо помню, что он долго спал в коляске: у него не было кроватки. И вот однажды я решила как-то благоустроить его жизнь. Для его веселия игрушки-погремушки висели на резинке перед его глазами. Они крепились к козырьку коляски. Мне пришло в голову, что будет лучше, если они будут висеть, прицепленные к козырьку и ручке коляски... Я прицепила прищепкой резинку к крышке, другой конец резинки натянула и стала привязывать её к ручке коляски. И тут резинка вырвалась из моей руки и с силой стрельнула братцу по физиономии! Мне показалось, что ключилось радио: ор был ну очень выдающийся!..
Братец был ребёном здоровым, в отличие от меня. Его клали спать тепло укутанным, но на холоде. Говорил он очень смешно: переставлял слоги в словах (например, босака, вместо собака), но больше всего помню, как он оживлялся в трамвае, увидев через окно мотоцикл. Он тыкал в стекло пальцем и с удовольствием кричал: "Мотоцикл-цикл-цикл!"
Вот сейчас специально посмотрела, когда в Минске на Центральной площади открыли памятник Сталину. Это был сентябрь 1952. Мишке был второй год. Думаю, что не на само открытие, а чуть позже, мама повела нас посмотреть на памятник. Помню холодный ветер, слякотную погоду, Мишку в коляске, который, наслушавшись разговоров о бедном умершем Сталине, сжалился над ним и, протягивая к памятнику руку, с зажатой в руке булкой кричит: "Сталин, возьми булку!".
Был ещё случай. Батя приехал откуда-то и привёз Мишке игрушку: железная божья коровка, под панцирем которой был запряталн металлический вал с приделанной к нему ниткой. Когда вытянутую нитку отпускали, она начинала накручиваться на вал, а коровка сама ползла. Предствь картину: я и Мишка сидим на полу перед диваном. Родители присели перед нами. Батя достал это чудо инженерной мысли 50-х, вытянул нитку и запустил коровку в сторону Мишки, желая его удивить и обрадовать. Но вместо радостного вопля раздался утробный рёв, и Мишка, не поднимаясь на ноги и не поворачиваясь лицом к дивану, как сидел, так и взлетел на диван! С низкого старта, неожиданно для всех и для себя самого! Мы втроём просто валялись на полу, не в силах подняться от смеха, а братец смотрел на нас и котегорически отказывался брать эту бяку в руки!
Кстати, как Мишка стал Мишкой? Вообще-то, его назвали Мирон. Но он активно был против этого имени. Когда его называли Мироном, он возмущался и говорил: "Кошка, собака - сам хороший Мирон!" А на вопрос удивлённых взрослых, как же его называть, говорил: "Миша!". Ну Миша и Миша! Только наш дед Соломон, видимо из-за вредности своего характера, называл его Митя.
Мишка очень рано стал сочинять стихи: т.е. говорил в рифму. Я ещё не умела писать и на клочках бумаги калякала карандашом, уверенная, что стоит мне на них потом посмотреть, как я сразу вспомню его рифмованные строчки... Потом это куда-то ушло. Но уже в школе, прочитав книгу Носова про Незнайку, он самостоятельно написал продолжение: "Незнайка на Луне". Потом книгу с таким названием написал и сам Носов, но первым был Мишка.
Во дворе у братца был дружбан Игорь, старше его на десять дней. Они вдвоём, чумазые и мурзатые, ходили по двору, носили какие-то палки (Мишка складывал их в угол у входной двери и долго, и с наслаждением ревел, когда их выбрасывали), шептались, ходили с хитрыми физиономиями...
Ходили мы с ним в разные школы. Мне его постоянно ставили в пример: он и в математике лучше соображал, и вообще был любимчиком у родителей. Рос он как-то в моей тени. Уже потом он сказал , что благодарен мне за своё счастливое детство, т.к. я всегда вызывала огонь на себя: меня воспитывали, ругали, лупили, а он тихонько рос в моей тени. Воспитывался он по радио (слушая передачи для родителей по воспитанию детей), вдвоём с дружбаном Игорёшкой подбирали бутылки, сдавали их и покупали себе втихоря первые ягоды. Об этом я узнала потом от него: признаваться он боялся, но было стыдно, когда купленные официально ягоды делились на всех поровну...
Когда мы жили ещё в бараке, нас рано укладывали спать. И вот перед сном мы с ним подолгу болтали. О том, как будем жить, когда вырастем, о всякой ерунде и не очень. С трудом могли представить, что будем жить далеко друг от друга, как наш папа и его сестра тётя Геня... И говорили, что будем помогать друг другу, как они...
Потом помню Мишку пухлым ребятёнком, который спал и ел, которого пеленали, которому стирали пелёнки и бинты, которыми эти пелёнки обматывались. Про пелёнки не помню, а бинты сохли на верёвке возле печки, и в мои обязанности входило их, уже сухие, скручивать.
Если родителям надо было уходить, его оставляли со мной. Хорошо помню, что он долго спал в коляске: у него не было кроватки. И вот однажды я решила как-то благоустроить его жизнь. Для его веселия игрушки-погремушки висели на резинке перед его глазами. Они крепились к козырьку коляски. Мне пришло в голову, что будет лучше, если они будут висеть, прицепленные к козырьку и ручке коляски... Я прицепила прищепкой резинку к крышке, другой конец резинки натянула и стала привязывать её к ручке коляски. И тут резинка вырвалась из моей руки и с силой стрельнула братцу по физиономии! Мне показалось, что ключилось радио: ор был ну очень выдающийся!..
Братец был ребёном здоровым, в отличие от меня. Его клали спать тепло укутанным, но на холоде. Говорил он очень смешно: переставлял слоги в словах (например, босака, вместо собака), но больше всего помню, как он оживлялся в трамвае, увидев через окно мотоцикл. Он тыкал в стекло пальцем и с удовольствием кричал: "Мотоцикл-цикл-цикл!"
Вот сейчас специально посмотрела, когда в Минске на Центральной площади открыли памятник Сталину. Это был сентябрь 1952. Мишке был второй год. Думаю, что не на само открытие, а чуть позже, мама повела нас посмотреть на памятник. Помню холодный ветер, слякотную погоду, Мишку в коляске, который, наслушавшись разговоров о бедном умершем Сталине, сжалился над ним и, протягивая к памятнику руку, с зажатой в руке булкой кричит: "Сталин, возьми булку!".
Был ещё случай. Батя приехал откуда-то и привёз Мишке игрушку: железная божья коровка, под панцирем которой был запряталн металлический вал с приделанной к нему ниткой. Когда вытянутую нитку отпускали, она начинала накручиваться на вал, а коровка сама ползла. Предствь картину: я и Мишка сидим на полу перед диваном. Родители присели перед нами. Батя достал это чудо инженерной мысли 50-х, вытянул нитку и запустил коровку в сторону Мишки, желая его удивить и обрадовать. Но вместо радостного вопля раздался утробный рёв, и Мишка, не поднимаясь на ноги и не поворачиваясь лицом к дивану, как сидел, так и взлетел на диван! С низкого старта, неожиданно для всех и для себя самого! Мы втроём просто валялись на полу, не в силах подняться от смеха, а братец смотрел на нас и котегорически отказывался брать эту бяку в руки!
Кстати, как Мишка стал Мишкой? Вообще-то, его назвали Мирон. Но он активно был против этого имени. Когда его называли Мироном, он возмущался и говорил: "Кошка, собака - сам хороший Мирон!" А на вопрос удивлённых взрослых, как же его называть, говорил: "Миша!". Ну Миша и Миша! Только наш дед Соломон, видимо из-за вредности своего характера, называл его Митя.
Мишка очень рано стал сочинять стихи: т.е. говорил в рифму. Я ещё не умела писать и на клочках бумаги калякала карандашом, уверенная, что стоит мне на них потом посмотреть, как я сразу вспомню его рифмованные строчки... Потом это куда-то ушло. Но уже в школе, прочитав книгу Носова про Незнайку, он самостоятельно написал продолжение: "Незнайка на Луне". Потом книгу с таким названием написал и сам Носов, но первым был Мишка.
Во дворе у братца был дружбан Игорь, старше его на десять дней. Они вдвоём, чумазые и мурзатые, ходили по двору, носили какие-то палки (Мишка складывал их в угол у входной двери и долго, и с наслаждением ревел, когда их выбрасывали), шептались, ходили с хитрыми физиономиями...
Ходили мы с ним в разные школы. Мне его постоянно ставили в пример: он и в математике лучше соображал, и вообще был любимчиком у родителей. Рос он как-то в моей тени. Уже потом он сказал , что благодарен мне за своё счастливое детство, т.к. я всегда вызывала огонь на себя: меня воспитывали, ругали, лупили, а он тихонько рос в моей тени. Воспитывался он по радио (слушая передачи для родителей по воспитанию детей), вдвоём с дружбаном Игорёшкой подбирали бутылки, сдавали их и покупали себе втихоря первые ягоды. Об этом я узнала потом от него: признаваться он боялся, но было стыдно, когда купленные официально ягоды делились на всех поровну...
Когда мы жили ещё в бараке, нас рано укладывали спать. И вот перед сном мы с ним подолгу болтали. О том, как будем жить, когда вырастем, о всякой ерунде и не очень. С трудом могли представить, что будем жить далеко друг от друга, как наш папа и его сестра тётя Геня... И говорили, что будем помогать друг другу, как они...