Посмотреть на Яндекс.Фотках Сначала были "Антимиры" на Таганке. Потом книжечка "Антимиров", подаренная мне учительницей литературы в 9-м классе. До сих пор храню - 1966 года издания, пожелтевшие и вываливающиеся странички. Все девочки на вступительных читали надрывно "Я Мэрлин, Мэрлин, я героиня, самоубийства и героина..." Особенно нравилось "Забыв что сердце есть посередке, в тебя заворачивают селедки..."
Потом - "Юнона и Авось". Выводили на всех студенческих попойках - "Не мигают, слезятся от ветра безнадежные карие вишни, расставаться - плохая примета..."
Познакомились на Эхе. Приходил часто - галантен, чуток, остроумен, любил очаровывать. Учил курить по-цыгански. Умел любоваться девушками - это получалось как-то по-мальчишески восторженно. Ему хотелось нравиться. Автографы на книгах - сплошь рисунками, "пиктограммками".
В пронзительном тихом и уже посмертном фильме Пети Шепотинника (его показывали на Пятом канале в день смерти) он - разрушенный внешне, но невероятно цельный, сцепленный внутри , говорит страшные слова:
"Криминал нашего народа...Народ - это не та интеллигенция, к которой нас, поэтов, привозили... Я думал, что это - и есть народ...Я ошибался... Вдруг вылезла рожа страшная, азиатская - это есть наш народ. Мой грех, что я не понимал этого раньше".
Провала прошу, провала.
Гаси ж!
Чтоб публика бушевала
и рвала в клочки кассирш.
Чтоб трусиками, в примерочной
меня перематюгав,
зареванная премьерша
гуляла бы по щекам!
Мне негодованье дорого.
Пусть в рожу бы мне исторг
все сгнившие помидоры
восторженный Овощторг!
Да здравствует неудача!
Мне из ночных глубин
открылось - что вам не маячило.
Я это в себе убил.
Как школьница после аборта,
пустой и притихший весь,
люблю тоскою аортовой
мою нерожденную вещь.
Прости меня, жизнь,
Мы - гости,
где хлеб и то не у всех,
когда на земле твоей горестно,
позорно иметь успех.
Вы счастливы ли, тридцатилетняя,
в четвертом ряду скорбя?
Все беды, как артиллерию,
я вызову на себя.
Провала прошу, аварии.
Будьте ко мне добры.
И пусть со мною
провалятся
все беды в тартарары.