Не реальность
Было начало рабочего дня, девять часов утра, наступление которых я подмечал по появлению солнечного квадрата на полированной поверхности директорского стола. Луч обычно безжалостно наводил фокус на кучу мятых бумаг, пепельницу-череп и несколько авторучек в форме распятий, но не сегодня. Сегодня поверхность стола занимал сам директор похоронного бюро- Будимир Гаврилович, длинные когти визгливо царапали полировку, когда он елозил ногами по столешнице, пока его верхние лапы проворно разглаживали грязно-белую шёрстку на толстом брюхе. И солнечный квадрат придавал его шерсти особый блеск. Я делал гравировку на памятнике, время от времени сверяясь с текстом на бумажке, и краем глаза наблюдал за утренним марафетом Гаврилыча.
Когда впервые довелось увидеть, как все сотрудники бюро ритуальных услуг, куда я только что устроился гравировщиком, неожиданно перестали быть людьми, я отправился в обморок. Успев только заметить, как директор превратился в огромную жирную крысу чёрно-белого окраса, секретарша стала питоном, а разнорабочий Денис, который выполнял в бюро функции грузчика и в то же время являлся изготовителем потрясающей красоты венков, он стал... Я даже потом не смог понять кем обернулся он. Это было крупное существо, по моим ощущениям не имеющее твёрдого состояния, раз мне никак не удавалось его разглядеть. Чаще всего он присутствовал где-то в углу, представляя собой клуб тёмного дыма, силуэтом похожий на человеческую фигуру. Лица Дениса мне ни разу так и не довелось рассмотреть.
Привыкнуть видеть их такими, научиться воспринимать превращения как обыденное явление и не задавать вопросы получилось неожиданно быстро. Возможно, так мой мозг защищал себя от сумасшествия. Позже я почти также спокойно мог воспринимать и более жуткие вещи, которые здесь время от времени происходили. А «не здесь» для меня и не существовало. Каждый вечер я уходил домой, прощался с коллегами, брался за ручку двери, выходил и.. и всё. Дальше было сразу утро, я открывал дверь и входил в наш офис, где угол под окном занимало логово директора, состоящее из стола и кресла, в другом углу помещалась моё рабочее место, которое, если заказов было много, напоминало скопище древних руин, только вместо камней разрушенной кладки громоздились гранитные и мраморные памятники. Инструменты лежали на полу, работать мне приходилось там же, сидя на коленях. Секретарша появлялась из боковой двери, которая вела куда-то, куда я не знал. Она приносила всем кофе, иногда почту, ещё реже приходила ублажить директора. Денис обычно маячил у дальней стены, то шуршал бумагой, скручивая цветы, то стоял молча и неподвижно, я часто ощущал его взгляд на своей спине.
Я прослушал о чём начал говорить директор, пока вспоминал своё первое появление на рабочем месте. Попытался сосредоточиться, но не успел, потому что дверь офиса открылась, и в помещение, шумно дыша, ввалилась массивная как диван посетительница. Обалдев от открывшегося её взору зрелища, она качнулась назад, а закончила это движение падением вместе с Будимиром Гавриловичем, который, несмотря на массивность туши, прыгнул со стола легко и почти изящно. И с хрустом вцепился в посетительницу. Этот момент я больше всего не любил. Морщась, наблюдал, как длинные оранжевые клыки рвут дряблую женскую шею, как по полу скачут крупные зелёные бусины, высвобожденные из плена нитки... Потом отвернулся, и последние звуки агонии мог только слышать. Зачем-то поднял с пола и сжал в ладони подкатившуюся совсем близко бусину. Нефритовая, мутновато-болотного цвета, ещё хранящая тепло кожи своей хозяйки. Где-то в груди сжался маленький угловатый ком, мешающий дышать и думать. Ком колющими толчками бился изнутри рёбер. Привычная, но каждый раз мучительно болезненная пытка, когда вопрос: "Что же делать?" так и затихал внутри меня, не находя ответа. Я даже не мог сказать, что боюсь. Это было убийственное бессилие, выматывающее больше, чем любая работа. Я знал, что не смогу ничего изменить. Даже решись я стать героем и попытайся спасти хоть кого-то из клиентов, которых нашему директору по какой-то причине вдруг приходило в голову убить. Проще было смириться, дождаться, пока боль утихнет. И больше не думать об этом, благо навыки в этой области уже были почти совершенны.
Денис медленно волок в боковую дверь тело, которое цеплялось ногами за углы мебели, как если бы было ещё немного живым, а Гаврилыч занял место за столом. Блестящая крысиная шуба обтягивала уже почти человечье тело, лицо было человеческим и довольным. Смотрел он прямо на меня, испытующе и пронзительно. Гравировочная машинка в моей руке слегка дрогнула, и я поспешно выключил её. Но директор был в хорошем расположении духа, и его просто потянуло на беседу:
- Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов, так? Сколько не пытался удержаться от соблазна сокращать срок их жизнедеятельности, всё равно иногда так и тянет... завтра у нас будет новый заказ. Как с предыдущим? Когда закончишь?
- Скоро. До вечера постараюсь, - я окинул взглядом фронт работ, где было выполнена всего лишь десятая часть, и понял, что придётся постараться. И не тратить время на беседы с начальством, тем более на такую тему, где я не знал, что ответить. Не сообщать же директору, что не являюсь сторонником его методик расширения клиентской базы. Этот факт, как мне казалось, он и сам знал, но обычно относился к чужому мнению абсолютно равнодушно, не пытаясь им даже поинтересоваться. Моя мысль о том, что «знал» тут же обрела подтверждение, Будимир хмыкнул и спросил:
- А бусинку зачем взял? На память о невинно убиенной?
Моя ладонь стала влажной. Я даже ощущал ускорившиеся толчки пульса в сжатых пальцах, они мешали мне придумать хоть какой-то подходящий ответ. Неудачно сегодня день начался. Гаврилыч ответил сам, вдоволь налюбовавшись моей растерянностью:
- Лучше заказом займись. Вещи покойников коллекционировать совсем ни к чему.
Это был выход. Я положил бусинку на пол около себя и уткнулся глазами в текст надписи. Потом включил шлифовальную машинку и продолжил работу, не рискуя отрывать взгляд от гранитной плиты. По шорохам в помещении понял, что коллеги занялись уборкой, швабра влажно шлёпалась об пол, глухо ударялась о ножки мебели, выкатывающиеся бусинки издавали весёлые гудящие звуки. Воздух очищался от тошнотворного запаха свежей крови.
…Мне оставалось только нарисовать портрет. Заказчик, я его ясно помнил, мелкий неряшливый дедок, долго тискал и мял в руке маленькую фотографию с полурасплывчатым суровым лицом какой-то вечно старой женщины. Хныкал и рассказывал что-то о любви и конченности своей жизни. Разглядывая снимок, я мысленно уже перенёс его на надгробие, но тут… Странные события сегодняшнего дня снова толкнули меня на нелогичное действие. Мысленно усмехаясь, я начал прорисовывать деду совсем другую любимую. Не всякий журнал из разряда «Досуг холостяка» мог бы похвалиться столь откровенной картинкой, которая складывалась из плавных линий всё более подробно и интимно. Процесс был увлекательным, я даже забыл о возможных последствиях своей ужасной шутки. Потребность выразить протест была огромной.
Я даже не сразу почувствовал за своей спиной присутствие Дениса. Он, стоя почти вплотную ко мне, разглядывал то, что я нарисовал, и, по довольному урчащему смешку, целиком одобрял креативный подход в оформлении надгробия. Я вздрогнул и очнулся. Выключил машинку, потрясённо рассматривая плоды своих трудов. Стоило бы уже начать прикидывать, куда бы спрятать всю эту порнографию и как успеть сделать то, что должен был, но времени хватило только лишь на осознание необходимости этого действия. Помешал приход заказчика.
Гаврилыч сухо поздоровался с дедком, указал на меня и углубился в чтение бумаг. Заказчик засеменил ко мне, замершему перед надгробием всё в той же йоговской позе, в какой я обычно работал. Клиент обдал меня волной запаха грязного тела, когда склонился, созерцая могильную плиту. Я не смотрел на клиента, потому его реакция сначала испугала меня. Дед неожиданно рухнул на колени, вцепляясь в памятник не только руками, но и ногами, больно толкая меня каблуками своих ботинок. Резко вскочив, я отступил назад, наткнувшись спиной на мягкую стену Дениса, и с ужасом наблюдал отвратительную картину заказчикового восхищения, который, сопя, елозил по плите, одурев настолько, что не замечал посторонних.
Всё веселье оборвал Будимир. Неожиданно мягко, почти бережно, он оторвал деда от надгробия, как котёнка от дерева, так же аккуратно придерживая его за шиворот, доволок до выхода и тычком отправил за дверь. Всё это произошло почти бесшумно, сопровождаясь лишь стонущим мычанием клиента. После хлопка закрываемой двери стало тихо совсем. Я ожидал разгромного внушения от директора, но оно не последовало, Гаврилыч просто вернулся за стол, оставив меня наедине с раскаянием в содеянном. Надгробие, липкое и загаженное, куда-то уволок Денис, я взял новый кусок гранита и приступил к работе. Серьёзно и с максимально быстро.
Когда руки перестали дрожать, и наступило некоторое успокоение, я попытался обдумать случившееся. Я не мог всерьёз считать себя художником такого уровня мастерства, который способен ввести человека в заблуждение своим творчеством, да так, чтобы клиент не понял, что перед ним рисунок, а не живая женщина. Понять порыв старика - тоже.
- А ты про любовь подумай, - вдруг сказал Гаврилыч, ответив на мои мысли, - Не знаешь, что это?
Я поднял голову, потрясённо разглядывая огромную крысу, сидящую в кресле и передней лапкой поглаживающей голову питона, лежащую перед ним на столе. Остальное тело змеи обвивало кресло, глаза питона были подёрнуты плёнкой, что означало высшую степень наслаждения. Понять, что выражает лицо Будимира, когда он становился крысой было невозможно. Он просто смотрел на меня круглыми и цепкими шариками глаз.
- Знаю, - ответил я, надеясь на этом и закончить разговор, по опыту зная, что это самое лучшее. За всё моё время пребывания в бюро я всего лишь несколько раз вступал в беседы с коллегами, и все они кончались по-разному неудачно. В лучшем случае надо мной просто смеялись, а я ловил себя на том, что не нахожу что возразить.
- Знаешь. Откуда? Наслушался покойников? - Гаврилыч всё так же механически гладил питона.
- Сам знаю, - тихо пробормотал я, - Помню.
- Откуда помнишь? - мне показалось или и правда в голосе Будимира мелькнула усталость.
- Из жизни, - я говорил всё тише, в глубине души надеясь, что это сойдёт за окончание беседы.
- А жизнь, это где? Там? - крыса махнула лапой в сторону двери, прервав поглаживания питона, который тут же открыл глаз. Пустой и бессмысленный, он, казалось, тоже смотрел на меня.
- Там же ничего нет, ты разве до сих пор не замечал этого? - спросил Гаврилыч. С горечью, грустно, с издёвкой - я не мог разгадать его взгляд и интонацию. Да и сами слова так отчётливо прояснившие для меня тот факт, что я ничего не помнил из происходящего там, за дверьми бюро, меня озадачили куда больше. Мир не мог не быть, оттуда приходили люди, приносили вещи. Там где-то должен был жить я… Или… Я молчал, пытаясь понять хоть что-то. Встал, пытаясь подойти к окну, но не успел.
- Мир мёртв. Потому ты его не видишь. И никого в нём нет, все давно умерли, - теперь, я не ошибался, в голосе директора ясно слышалась напряжённая боль. Накопленная за годы и долго скрываемая.
- А мы всего лишь те, кто его хоронит, - закончил он, вернувшись к ласкам питона.
Открывшаяся моему воображению страшная картина не давала мне работать, потому я просто стоял, тупо глядя перед собой. Питон, не открывая глаз, добавил приятным женским голосом:
- Ванга, помните, говорила: «Утром проснётесь. А все вы мёртвые будете на земле лежать». Утро давно наступило, а никто и не заметил.
Мой взгляд коснулся чего-то круглого и маленького. Зелёной бусины. Гаврилыч опять ответил на вопрос, который я не задал:
- Пришла заказать новое надгробие мужу. Совесть её мучила, что отравила его. Не терпелось скорее начать с любовником жить. Муж всё болел, а помирать не торопился. А теперь сама постарела, стала о загробной жизни думать, грехи замаливать. Вот и к нам пришла, думала, дорогой заказ сделать.
- Откуда вы…
- …знаете? - Будимир даже голос мой изобразил довольно точно. Жалкий и оторопелый, - Завтра родственники её придут. Они-то особо башлять не будут, им и так того, что от покойницы осталось не хватает. Так что заказ будет простенький, пара венков и деревяшка. А дедов заказ теперь можешь бросать, он не придёт.
- По…
- Помер. Теперь совсем. Секс в таком возрасте - слишком большое потрясение… - улыбка на крысиной морде напоминала оскал. Я молчал, долго, не решаясь задать важный вопрос, на который боялся получить ответ, самого ответа, которому мне пришлось бы поверить…Хотя, в глубине души надеялся, что Гаврилыч, раз уж сегодня так попёрла такая тенденция, ответит сам. Но он молчал, выжидательно или утратив интерес к беседе. Мне надо было решаться.
- В живых совсем никого не осталось? - спросил я. Стараясь, чтобы в моём голосе не прозвучало то, что я чувствовал. Страх, готовность к худшему, даже готовность безоговорочно поверить в это худшее и смириться с ним. И лихорадочная надежда, что её мне дадут, эту надежду.
Глаза человека в какой-то миг появившиеся на крысиной морде - это было бы кошмарное зрелище, если бы не их выражение. Мне не нужно было зеркало, чтобы понять, что в них отражалась то же, что и в моих, такая же тлеющая надежда.
…Звук за моей спиной не сразу проник в моё сознание. Похожий на негромкий скрежет пилы, рассекающей фанерный лист - это был смех. Усиливающийся, самозабвенно радостный, издевательский… Что-то взорвалось у меня внутри головы, достаточно мощное, чтобы в пламени вихрем взметнулись обожженные мысли и чувства, прокатились горячей шипящей волной по всему телу, сдавливая все внутренности, с такой болью, что я никак не находил в себе силы, чтобы оглянуться. И подтвердить то, что успел понять…
- Он опять повёлся, - задыхаясь от смеха довольно бормотал Денис, - Ну надо же, - он уже почти стонал от смеха. Захохотали и крыса с питоном, смех заполнял всё пространство офиса и, казалось, его растущая концентрация в воздухе действовала на меня как смертельный газ. Жар сменился головокружением и слабостью, было даже удивительно, как я ещё мог держаться но ногах. Которых почти не чувствовал.
- Хы-ы-ы… - тянул Гаврилыч, - Я ж говорил… Что он поверит…
Стоять и ждать конца веселья мне пришлось долго. Или недолго, но это время, пока я стоял, пошатываясь, оглушённый, казалось замерло, так же, как и я. Наконец успокоившись и перестав пробулькивать всё новыми смешками, Будимир спросил меня:
- Неужели ты во всё это поверил?! Похоронщики, мертвецы? Пустой мир? - он вновь захихикал, но уже тише, сил смеяться у него уже почти не осталось. Я молчал, опустив голову и сосредоточившись на своих руках. Мысленно я пытался заставить их остановить дрожь, хотя и понимал. Что точно такая же бьёт всего меня. Но сама эта попытка уже помогала мне вернуть хотя бы крохи самоконтроля. Гаврилыч заговорил уже совсем серьёзно, с долей усталого самодовольства:
- Когда я начинал это дело, открыл похоронное бюро, то прекрасно представлял, что меня ждёт. И не только меня, тех, кто будет со мной работать. Скучная малоприятная деятельность заставила бы кого угодно сбежать уже через месяц. Но я нашёл выход, то, такой, что работа здесь стала единственным увлекательным занятием в жизни. То кофе, который мы пьём, грубо говоря, не кофе совсем. Так, немного зёрен для запаха, сама смесь составлена по специальному рецепту, а ингредиенты я закупаю у знакомых афганцев…
Воспользовавшись наступившей в рассказе паузой, я медленно опустился на пол, ноги перестали держать.
- На всех смесь действует по-разному. Я, к примеру, не вижу галлюцинаций. Хотя, знаю, по твоим перепуганным глазам, что у тебя они достаточно реалистичны. …Могу только догадываться, какими ты нас видишь. К тому же, просыпается работоспособность, подавляется аппетит. Это кроме того, что жизнь перестаёт быть скучной и монотонной штукой, ведь перестаёшь даже ощущать течение времени. И я, когда хочу, могу говорить, когда наступает вечер и можно идти домой.
Я оглянулся на дверь, за спиной вновь заскрипел смех Дениса, а Гаврилыч кивнул:
- Там кладовка. И туда ты уходишь каждый раз, когда прощаешься.
- «До свидания» - давясь смехом, цитировал меня Денис, - а потом опять дверь открыл и - «Здравствуйте»..Х…х…х…х…
- А там? - даже взгляд, который я переводил на вторую дверь, был неимоверно тяжёлым, я еле мог им управлять.
- Приёмная офиса, - Гаврилыч несколько встревожено следил за моим состоянием. Полукрысья морда хмурилась и нервно подрагивала:
- Ты хороший художник. Отличный. Потрясающий. Под действием препаратов и вовсе гениален. И не только препаратов. Твоя нервная система, балансируя на грани безумия позволяет тебе творить просто чудеса. Заказчики записаны уже на месяцы вперёд.
Я перебил его:
- Сколько времени я уже здесь, - конец фразы дался крайне тяжело, голос тоже отказывался мне повиноваться.
- Год. И мне стоило немалых усилий удерживать тебя в том состоянии, которое было бы оптимальным для тебя. И изучить тебя настолько, чтобы «читать» твои мысли, - мне казалось, или Будимир и правда гордился собой. Пока он не добавил слегка виновато:
- Хотя, далеко уже как-то зашли… Ты истощён. И пора прекращать.
А я вдруг заметил, что моя рука сама шарит по полу, управляемая мыслью, которую моё оглушённое сознание даже не заметило. Пальцы нашли что-то маленькое и круглое.
Когда впервые довелось увидеть, как все сотрудники бюро ритуальных услуг, куда я только что устроился гравировщиком, неожиданно перестали быть людьми, я отправился в обморок. Успев только заметить, как директор превратился в огромную жирную крысу чёрно-белого окраса, секретарша стала питоном, а разнорабочий Денис, который выполнял в бюро функции грузчика и в то же время являлся изготовителем потрясающей красоты венков, он стал... Я даже потом не смог понять кем обернулся он. Это было крупное существо, по моим ощущениям не имеющее твёрдого состояния, раз мне никак не удавалось его разглядеть. Чаще всего он присутствовал где-то в углу, представляя собой клуб тёмного дыма, силуэтом похожий на человеческую фигуру. Лица Дениса мне ни разу так и не довелось рассмотреть.
Привыкнуть видеть их такими, научиться воспринимать превращения как обыденное явление и не задавать вопросы получилось неожиданно быстро. Возможно, так мой мозг защищал себя от сумасшествия. Позже я почти также спокойно мог воспринимать и более жуткие вещи, которые здесь время от времени происходили. А «не здесь» для меня и не существовало. Каждый вечер я уходил домой, прощался с коллегами, брался за ручку двери, выходил и.. и всё. Дальше было сразу утро, я открывал дверь и входил в наш офис, где угол под окном занимало логово директора, состоящее из стола и кресла, в другом углу помещалась моё рабочее место, которое, если заказов было много, напоминало скопище древних руин, только вместо камней разрушенной кладки громоздились гранитные и мраморные памятники. Инструменты лежали на полу, работать мне приходилось там же, сидя на коленях. Секретарша появлялась из боковой двери, которая вела куда-то, куда я не знал. Она приносила всем кофе, иногда почту, ещё реже приходила ублажить директора. Денис обычно маячил у дальней стены, то шуршал бумагой, скручивая цветы, то стоял молча и неподвижно, я часто ощущал его взгляд на своей спине.
Я прослушал о чём начал говорить директор, пока вспоминал своё первое появление на рабочем месте. Попытался сосредоточиться, но не успел, потому что дверь офиса открылась, и в помещение, шумно дыша, ввалилась массивная как диван посетительница. Обалдев от открывшегося её взору зрелища, она качнулась назад, а закончила это движение падением вместе с Будимиром Гавриловичем, который, несмотря на массивность туши, прыгнул со стола легко и почти изящно. И с хрустом вцепился в посетительницу. Этот момент я больше всего не любил. Морщась, наблюдал, как длинные оранжевые клыки рвут дряблую женскую шею, как по полу скачут крупные зелёные бусины, высвобожденные из плена нитки... Потом отвернулся, и последние звуки агонии мог только слышать. Зачем-то поднял с пола и сжал в ладони подкатившуюся совсем близко бусину. Нефритовая, мутновато-болотного цвета, ещё хранящая тепло кожи своей хозяйки. Где-то в груди сжался маленький угловатый ком, мешающий дышать и думать. Ком колющими толчками бился изнутри рёбер. Привычная, но каждый раз мучительно болезненная пытка, когда вопрос: "Что же делать?" так и затихал внутри меня, не находя ответа. Я даже не мог сказать, что боюсь. Это было убийственное бессилие, выматывающее больше, чем любая работа. Я знал, что не смогу ничего изменить. Даже решись я стать героем и попытайся спасти хоть кого-то из клиентов, которых нашему директору по какой-то причине вдруг приходило в голову убить. Проще было смириться, дождаться, пока боль утихнет. И больше не думать об этом, благо навыки в этой области уже были почти совершенны.
Денис медленно волок в боковую дверь тело, которое цеплялось ногами за углы мебели, как если бы было ещё немного живым, а Гаврилыч занял место за столом. Блестящая крысиная шуба обтягивала уже почти человечье тело, лицо было человеческим и довольным. Смотрел он прямо на меня, испытующе и пронзительно. Гравировочная машинка в моей руке слегка дрогнула, и я поспешно выключил её. Но директор был в хорошем расположении духа, и его просто потянуло на беседу:
- Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов, так? Сколько не пытался удержаться от соблазна сокращать срок их жизнедеятельности, всё равно иногда так и тянет... завтра у нас будет новый заказ. Как с предыдущим? Когда закончишь?
- Скоро. До вечера постараюсь, - я окинул взглядом фронт работ, где было выполнена всего лишь десятая часть, и понял, что придётся постараться. И не тратить время на беседы с начальством, тем более на такую тему, где я не знал, что ответить. Не сообщать же директору, что не являюсь сторонником его методик расширения клиентской базы. Этот факт, как мне казалось, он и сам знал, но обычно относился к чужому мнению абсолютно равнодушно, не пытаясь им даже поинтересоваться. Моя мысль о том, что «знал» тут же обрела подтверждение, Будимир хмыкнул и спросил:
- А бусинку зачем взял? На память о невинно убиенной?
Моя ладонь стала влажной. Я даже ощущал ускорившиеся толчки пульса в сжатых пальцах, они мешали мне придумать хоть какой-то подходящий ответ. Неудачно сегодня день начался. Гаврилыч ответил сам, вдоволь налюбовавшись моей растерянностью:
- Лучше заказом займись. Вещи покойников коллекционировать совсем ни к чему.
Это был выход. Я положил бусинку на пол около себя и уткнулся глазами в текст надписи. Потом включил шлифовальную машинку и продолжил работу, не рискуя отрывать взгляд от гранитной плиты. По шорохам в помещении понял, что коллеги занялись уборкой, швабра влажно шлёпалась об пол, глухо ударялась о ножки мебели, выкатывающиеся бусинки издавали весёлые гудящие звуки. Воздух очищался от тошнотворного запаха свежей крови.
…Мне оставалось только нарисовать портрет. Заказчик, я его ясно помнил, мелкий неряшливый дедок, долго тискал и мял в руке маленькую фотографию с полурасплывчатым суровым лицом какой-то вечно старой женщины. Хныкал и рассказывал что-то о любви и конченности своей жизни. Разглядывая снимок, я мысленно уже перенёс его на надгробие, но тут… Странные события сегодняшнего дня снова толкнули меня на нелогичное действие. Мысленно усмехаясь, я начал прорисовывать деду совсем другую любимую. Не всякий журнал из разряда «Досуг холостяка» мог бы похвалиться столь откровенной картинкой, которая складывалась из плавных линий всё более подробно и интимно. Процесс был увлекательным, я даже забыл о возможных последствиях своей ужасной шутки. Потребность выразить протест была огромной.
Я даже не сразу почувствовал за своей спиной присутствие Дениса. Он, стоя почти вплотную ко мне, разглядывал то, что я нарисовал, и, по довольному урчащему смешку, целиком одобрял креативный подход в оформлении надгробия. Я вздрогнул и очнулся. Выключил машинку, потрясённо рассматривая плоды своих трудов. Стоило бы уже начать прикидывать, куда бы спрятать всю эту порнографию и как успеть сделать то, что должен был, но времени хватило только лишь на осознание необходимости этого действия. Помешал приход заказчика.
Гаврилыч сухо поздоровался с дедком, указал на меня и углубился в чтение бумаг. Заказчик засеменил ко мне, замершему перед надгробием всё в той же йоговской позе, в какой я обычно работал. Клиент обдал меня волной запаха грязного тела, когда склонился, созерцая могильную плиту. Я не смотрел на клиента, потому его реакция сначала испугала меня. Дед неожиданно рухнул на колени, вцепляясь в памятник не только руками, но и ногами, больно толкая меня каблуками своих ботинок. Резко вскочив, я отступил назад, наткнувшись спиной на мягкую стену Дениса, и с ужасом наблюдал отвратительную картину заказчикового восхищения, который, сопя, елозил по плите, одурев настолько, что не замечал посторонних.
Всё веселье оборвал Будимир. Неожиданно мягко, почти бережно, он оторвал деда от надгробия, как котёнка от дерева, так же аккуратно придерживая его за шиворот, доволок до выхода и тычком отправил за дверь. Всё это произошло почти бесшумно, сопровождаясь лишь стонущим мычанием клиента. После хлопка закрываемой двери стало тихо совсем. Я ожидал разгромного внушения от директора, но оно не последовало, Гаврилыч просто вернулся за стол, оставив меня наедине с раскаянием в содеянном. Надгробие, липкое и загаженное, куда-то уволок Денис, я взял новый кусок гранита и приступил к работе. Серьёзно и с максимально быстро.
Когда руки перестали дрожать, и наступило некоторое успокоение, я попытался обдумать случившееся. Я не мог всерьёз считать себя художником такого уровня мастерства, который способен ввести человека в заблуждение своим творчеством, да так, чтобы клиент не понял, что перед ним рисунок, а не живая женщина. Понять порыв старика - тоже.
- А ты про любовь подумай, - вдруг сказал Гаврилыч, ответив на мои мысли, - Не знаешь, что это?
Я поднял голову, потрясённо разглядывая огромную крысу, сидящую в кресле и передней лапкой поглаживающей голову питона, лежащую перед ним на столе. Остальное тело змеи обвивало кресло, глаза питона были подёрнуты плёнкой, что означало высшую степень наслаждения. Понять, что выражает лицо Будимира, когда он становился крысой было невозможно. Он просто смотрел на меня круглыми и цепкими шариками глаз.
- Знаю, - ответил я, надеясь на этом и закончить разговор, по опыту зная, что это самое лучшее. За всё моё время пребывания в бюро я всего лишь несколько раз вступал в беседы с коллегами, и все они кончались по-разному неудачно. В лучшем случае надо мной просто смеялись, а я ловил себя на том, что не нахожу что возразить.
- Знаешь. Откуда? Наслушался покойников? - Гаврилыч всё так же механически гладил питона.
- Сам знаю, - тихо пробормотал я, - Помню.
- Откуда помнишь? - мне показалось или и правда в голосе Будимира мелькнула усталость.
- Из жизни, - я говорил всё тише, в глубине души надеясь, что это сойдёт за окончание беседы.
- А жизнь, это где? Там? - крыса махнула лапой в сторону двери, прервав поглаживания питона, который тут же открыл глаз. Пустой и бессмысленный, он, казалось, тоже смотрел на меня.
- Там же ничего нет, ты разве до сих пор не замечал этого? - спросил Гаврилыч. С горечью, грустно, с издёвкой - я не мог разгадать его взгляд и интонацию. Да и сами слова так отчётливо прояснившие для меня тот факт, что я ничего не помнил из происходящего там, за дверьми бюро, меня озадачили куда больше. Мир не мог не быть, оттуда приходили люди, приносили вещи. Там где-то должен был жить я… Или… Я молчал, пытаясь понять хоть что-то. Встал, пытаясь подойти к окну, но не успел.
- Мир мёртв. Потому ты его не видишь. И никого в нём нет, все давно умерли, - теперь, я не ошибался, в голосе директора ясно слышалась напряжённая боль. Накопленная за годы и долго скрываемая.
- А мы всего лишь те, кто его хоронит, - закончил он, вернувшись к ласкам питона.
Открывшаяся моему воображению страшная картина не давала мне работать, потому я просто стоял, тупо глядя перед собой. Питон, не открывая глаз, добавил приятным женским голосом:
- Ванга, помните, говорила: «Утром проснётесь. А все вы мёртвые будете на земле лежать». Утро давно наступило, а никто и не заметил.
Мой взгляд коснулся чего-то круглого и маленького. Зелёной бусины. Гаврилыч опять ответил на вопрос, который я не задал:
- Пришла заказать новое надгробие мужу. Совесть её мучила, что отравила его. Не терпелось скорее начать с любовником жить. Муж всё болел, а помирать не торопился. А теперь сама постарела, стала о загробной жизни думать, грехи замаливать. Вот и к нам пришла, думала, дорогой заказ сделать.
- Откуда вы…
- …знаете? - Будимир даже голос мой изобразил довольно точно. Жалкий и оторопелый, - Завтра родственники её придут. Они-то особо башлять не будут, им и так того, что от покойницы осталось не хватает. Так что заказ будет простенький, пара венков и деревяшка. А дедов заказ теперь можешь бросать, он не придёт.
- По…
- Помер. Теперь совсем. Секс в таком возрасте - слишком большое потрясение… - улыбка на крысиной морде напоминала оскал. Я молчал, долго, не решаясь задать важный вопрос, на который боялся получить ответ, самого ответа, которому мне пришлось бы поверить…Хотя, в глубине души надеялся, что Гаврилыч, раз уж сегодня так попёрла такая тенденция, ответит сам. Но он молчал, выжидательно или утратив интерес к беседе. Мне надо было решаться.
- В живых совсем никого не осталось? - спросил я. Стараясь, чтобы в моём голосе не прозвучало то, что я чувствовал. Страх, готовность к худшему, даже готовность безоговорочно поверить в это худшее и смириться с ним. И лихорадочная надежда, что её мне дадут, эту надежду.
Глаза человека в какой-то миг появившиеся на крысиной морде - это было бы кошмарное зрелище, если бы не их выражение. Мне не нужно было зеркало, чтобы понять, что в них отражалась то же, что и в моих, такая же тлеющая надежда.
…Звук за моей спиной не сразу проник в моё сознание. Похожий на негромкий скрежет пилы, рассекающей фанерный лист - это был смех. Усиливающийся, самозабвенно радостный, издевательский… Что-то взорвалось у меня внутри головы, достаточно мощное, чтобы в пламени вихрем взметнулись обожженные мысли и чувства, прокатились горячей шипящей волной по всему телу, сдавливая все внутренности, с такой болью, что я никак не находил в себе силы, чтобы оглянуться. И подтвердить то, что успел понять…
- Он опять повёлся, - задыхаясь от смеха довольно бормотал Денис, - Ну надо же, - он уже почти стонал от смеха. Захохотали и крыса с питоном, смех заполнял всё пространство офиса и, казалось, его растущая концентрация в воздухе действовала на меня как смертельный газ. Жар сменился головокружением и слабостью, было даже удивительно, как я ещё мог держаться но ногах. Которых почти не чувствовал.
- Хы-ы-ы… - тянул Гаврилыч, - Я ж говорил… Что он поверит…
Стоять и ждать конца веселья мне пришлось долго. Или недолго, но это время, пока я стоял, пошатываясь, оглушённый, казалось замерло, так же, как и я. Наконец успокоившись и перестав пробулькивать всё новыми смешками, Будимир спросил меня:
- Неужели ты во всё это поверил?! Похоронщики, мертвецы? Пустой мир? - он вновь захихикал, но уже тише, сил смеяться у него уже почти не осталось. Я молчал, опустив голову и сосредоточившись на своих руках. Мысленно я пытался заставить их остановить дрожь, хотя и понимал. Что точно такая же бьёт всего меня. Но сама эта попытка уже помогала мне вернуть хотя бы крохи самоконтроля. Гаврилыч заговорил уже совсем серьёзно, с долей усталого самодовольства:
- Когда я начинал это дело, открыл похоронное бюро, то прекрасно представлял, что меня ждёт. И не только меня, тех, кто будет со мной работать. Скучная малоприятная деятельность заставила бы кого угодно сбежать уже через месяц. Но я нашёл выход, то, такой, что работа здесь стала единственным увлекательным занятием в жизни. То кофе, который мы пьём, грубо говоря, не кофе совсем. Так, немного зёрен для запаха, сама смесь составлена по специальному рецепту, а ингредиенты я закупаю у знакомых афганцев…
Воспользовавшись наступившей в рассказе паузой, я медленно опустился на пол, ноги перестали держать.
- На всех смесь действует по-разному. Я, к примеру, не вижу галлюцинаций. Хотя, знаю, по твоим перепуганным глазам, что у тебя они достаточно реалистичны. …Могу только догадываться, какими ты нас видишь. К тому же, просыпается работоспособность, подавляется аппетит. Это кроме того, что жизнь перестаёт быть скучной и монотонной штукой, ведь перестаёшь даже ощущать течение времени. И я, когда хочу, могу говорить, когда наступает вечер и можно идти домой.
Я оглянулся на дверь, за спиной вновь заскрипел смех Дениса, а Гаврилыч кивнул:
- Там кладовка. И туда ты уходишь каждый раз, когда прощаешься.
- «До свидания» - давясь смехом, цитировал меня Денис, - а потом опять дверь открыл и - «Здравствуйте»..Х…х…х…х…
- А там? - даже взгляд, который я переводил на вторую дверь, был неимоверно тяжёлым, я еле мог им управлять.
- Приёмная офиса, - Гаврилыч несколько встревожено следил за моим состоянием. Полукрысья морда хмурилась и нервно подрагивала:
- Ты хороший художник. Отличный. Потрясающий. Под действием препаратов и вовсе гениален. И не только препаратов. Твоя нервная система, балансируя на грани безумия позволяет тебе творить просто чудеса. Заказчики записаны уже на месяцы вперёд.
Я перебил его:
- Сколько времени я уже здесь, - конец фразы дался крайне тяжело, голос тоже отказывался мне повиноваться.
- Год. И мне стоило немалых усилий удерживать тебя в том состоянии, которое было бы оптимальным для тебя. И изучить тебя настолько, чтобы «читать» твои мысли, - мне казалось, или Будимир и правда гордился собой. Пока он не добавил слегка виновато:
- Хотя, далеко уже как-то зашли… Ты истощён. И пора прекращать.
А я вдруг заметил, что моя рука сама шарит по полу, управляемая мыслью, которую моё оглушённое сознание даже не заметило. Пальцы нашли что-то маленькое и круглое.