Танго и потоки мячиков. По пути в Салоники.
Ваша покорнейшая ехала и ехала, сидя в кресле по-турецки, вертя головой, чтобы успеть посмотреть и направо, и налево, улыбаясь незнакомому новому миру и почти что всплескивая руками всякий раз, когда поезд вырывался из туннеля над пропастью, над долиной, над рекой...
А он всегда так вырывался - с сюрпризом, поэтому ваша покорнейшая всякий раз в темноте туннеля гадала, какая ослепительная неожиданность приготовлена ей при взрыве света.
Любезный молодой джентльмен, сидевший наискосок от вашей покорнейшей, наблюдал все это и наблюдал, терпел и терпел - и наконец не вынес.
- Скажите, пожалуйста, откуда вы? - спросил он вашу покорнейшую весьма церемонно.
- Из Иерусалима.
В глазах его отчетливо прочитался следующий вопрос:
- И что у вас там, все такие?
Но задать его юноша не решился.
Надо понимать, оно и к лучшему.
Не рассказывать же ему об улице имени рава и сумасшедшего дома, о черных кроликах по ночам, о стае стрижей, нарезающей круги над Стеной волшебным утром Шавуота за час до восхода солнца, о крышах, неповторимых иерусалимских крышах...
Да и как это расскажешь.
Ваша покорнейшая все ехала и ехала. И глядела вокруг.
Все было то - да не то.
Такое родное, привычное, средиземноморское, а все-таки иное.
Такие черные горы до неба в сером дыме облаков, такие синие сосны, такие прозрачные алые маки, такие желтые цветущие ковры, такое солнце в кронах необычно раскидистых деревьев...
И вода, и зелень, зелень, густая, богатая. Мечта пустынного жителя, греза всех израильтян.
Придорожные часовни, простой крест на отвесной скале, сады и домики Ливадии, пестрые голуби, внезапно хлынувший проливной дождь, так же внезапно прекратившийся, перепугавшись собственной смелости (ой, простите, я не в том смысле!) - целая жизнь, прожитая за пять часов.
- Да ведь вы могли бы долететь за час! - сказал мне накануне новый знакомый в перерывах между танго.
Могла бы.
Страшно подумать, ведь я могла бы долететь за час.
И ничего бы этого не было.
А он всегда так вырывался - с сюрпризом, поэтому ваша покорнейшая всякий раз в темноте туннеля гадала, какая ослепительная неожиданность приготовлена ей при взрыве света.
Любезный молодой джентльмен, сидевший наискосок от вашей покорнейшей, наблюдал все это и наблюдал, терпел и терпел - и наконец не вынес.
- Скажите, пожалуйста, откуда вы? - спросил он вашу покорнейшую весьма церемонно.
- Из Иерусалима.
В глазах его отчетливо прочитался следующий вопрос:
- И что у вас там, все такие?
Но задать его юноша не решился.
Надо понимать, оно и к лучшему.
Не рассказывать же ему об улице имени рава и сумасшедшего дома, о черных кроликах по ночам, о стае стрижей, нарезающей круги над Стеной волшебным утром Шавуота за час до восхода солнца, о крышах, неповторимых иерусалимских крышах...
Да и как это расскажешь.
Ваша покорнейшая все ехала и ехала. И глядела вокруг.
Все было то - да не то.
Такое родное, привычное, средиземноморское, а все-таки иное.
Такие черные горы до неба в сером дыме облаков, такие синие сосны, такие прозрачные алые маки, такие желтые цветущие ковры, такое солнце в кронах необычно раскидистых деревьев...
И вода, и зелень, зелень, густая, богатая. Мечта пустынного жителя, греза всех израильтян.
Придорожные часовни, простой крест на отвесной скале, сады и домики Ливадии, пестрые голуби, внезапно хлынувший проливной дождь, так же внезапно прекратившийся, перепугавшись собственной смелости (ой, простите, я не в том смысле!) - целая жизнь, прожитая за пять часов.
- Да ведь вы могли бы долететь за час! - сказал мне накануне новый знакомый в перерывах между танго.
Могла бы.
Страшно подумать, ведь я могла бы долететь за час.
И ничего бы этого не было.