О социальной революции, персидской музыке и таборе хиппи.
Click to viewСегодня под вечер, часу в седьмом, вашей покорнейшей на Фейсбук внезапно свалилось сообщение, утверждавшее, что не далее как через два часа начнется благотворительное выступление Марка и Переца Элиягу с Морин Неедар в пользу палаточного лагеря демонстрантов.
"Где я, а где социальная революция?" - поморщилась ваша покорнейшая, но будучи великой поклонницей упомянутых музыкантов, все-таки прочитала текст объявления еще раз.
От адреса на нее повеяло чем-то таким родным, иерусалимским, что сердце ее упало и так и осталось валяться где-то на аптечном полу.
"Палаточный лагерь в саду, между кафе "Джо" и киоском Симико", - гласил адрес.
Нет, Симико - это не на вывеске написано. Это имя хозяина.
И к чему нам тут пустые формальности? Зачем путаться в номерах домов и названиях улиц?
Куда как проще написать: возле киоска Симико.
Ну, да, восемьсот тысяч населения, не считая мелких увлечений. И что?
Кто же Симико-то не знает...
Когда ваша покорнейшая пришла в палаточный лагерь, то обнаружила полутемный парк, палатки, сидевших прямо на земле разнообразных хиппи, как светских, так и соблюдающих традицию, и полное отсутствие музыки, хотя приехать ваша покорнейшая сумела только с опозданием на полчаса.
Люди мирно беседовали и ничуть не беспокоились, а напротив - явно наслаждались природой, душистой ночью и бликами далеких уличных фонарей, в меньшинстве представлявших здесь цивилизацию.
Прошло еще минут пятнадцать и появился Перец Элиягу.
- Мы не будем больше ждать электричества, потому что сегодня оно явно не появится, - сказал он, - Перейдем в амфитеатр. Я попрошу вас сидеть очень близко и очень тихо, потому что играть мы будем без усилителей.
Амфитеатр - это было, конечно, сильно сказано.
Несколько каменных ступеней, построенных кружком, и газон.
Двести человек расселось по ступеням.
С одной стороны поставили два старых деревянных стула и одну такую же старую этажерку для ударника.
В центре - пластиковые стаканчики со свечами внутри.
И стали играть.
Первое в моей жизни исполнение старинной персидской музыки без усилителей меня, признаться, удивило.
Я ожидала, что мне, большой любительнице всего аутентичного, очень понравится.
Но я была изумлена тем, что вся хрустальность и прозрачность из этой музыки исчезла начисто.
Звук был древним, глухим и грубым.
Почти первобытным.
Дело, впрочем, не в музыке.
Дело в том, что чем дальше, тем больше я начинала подозревать, что люди здесь собрались вовсе не ради музыки.
И уж точно не ради социальной революции.
О нет, я не говорю обо всем палаточном движении протеста.
Я говорю только об этом маленьком таборе хиппи, откочевавшем на обочину цивилизации.
Я смотрела на них, на их спокойствие и выраженное удовольствие от того, что можно сидеть на земле с детьми на руках и петь древние песнопения, глядя на свечи - никакого тебе электричества, автомобилей и пальцев веером - смотрела, и во мне зрело понимание, чего они на самом деле хотят.
Перец говорил о свободе, о Персии, о прошлом...
Потом встала Морин и рассказала о пиюте, который собиралась исполнить.
- Это очень древний пиют персидских евреев - наполовину на фарси, наполовину на иврите. В нем говорится о том, что в собрании Израиля заключается огромная сила, что весь Израиль, собираясь вместе для молитвы, приближает приход Машиаха.
Вокруг захлопали, и лицо Морин неожиданно осветилось волшебной сияющей улыбкой.
Почти торжествующей.
Ее поняли.
Они запела, ей стали подпевать, сидя по-турецки и раскачиваясь, держа детей на руках, глядя на огонь...
И я поняла, что это было.
Это было племя.
И хотело оно вовсе не революции.
Хотело оно обратно - туда, где ему видится счастье.
Чтобы женщины - в тюрбанах, чтобы дети мирно спали на коленях у матерей, сидящих на земле.
Чтобы все вместе, все рядом.
Все племя до единого человека.
Чтобы снаружи тихо сидели две огромные и добрые пастушеские собаки с высунутыми языками, а дальше виднелись палатки...
Нет, не палатки.
Шатры.
Чтобы в середине круга трепетал живой огонь, чтобы тар и каманча звучали глухо и грубо, как им и было положено когда-то.
Чтобы лицо певицы светилось - и можно было ей подпевать.
И чтобы древние стихи, полные веры и трепета, повторялись с полной убежденностью: само единство племени, само то, что они поют вместе, а не по отдельности, уже приближает пришествие Машиаха.
Машиаха, а не социальной революции.
Впрочем, может статься, что для них это одно и тоже.