Глас народа, или Больше трех не собираться.
Поднималась домой на исходе субботы после встречи с дорогим заморским гостем из Москвы - и услышала рев тридцатитысячной демонстрации.
- Глас народа, - сказала себе ваша покорнейшая и внутренне сжалась.
Не любит ваша покорнейшая голоса.
- Вы когда-нибудь бывали на демонстрации? - давеча спросила вашу покорнейшую коллега, заранее готовая к отрицательному ответу.
- О да! - ответила ваша покорнейшая, - Да, конечно.
Лея недоуменно встрепенулась.
- Да, была однажды. Это было лет двадцать тому назад, на Дворцовой площади. И демонстрация была в пользу чего-то весьма полезного - кажется, в пользу отделения Балтийских стран от Совдепии. Мне, видите ли, никогда не нравилось принадлежать к народу-захватчику. Мне с этим было неуютно, если вы понимаете, что я имею в виду. И мне очень хотелось изменить ситуацию - а потом, я была довольно молода.
Лея понимала.
- Только я, знаете, оттуда сбежала. Они очень кричали. И мне стало страшно. У меня случился приступ острой клаустрофобии в толпе.
Мы сидели с Леей на скамеечке и тихо говорили.
- Знаете, Лея, - сказала ваша покорнейшая, - Я вообще сомневаюсь, что бывает какая-нибудь правда, которая не умирала бы от рева толпы. Даже если она там изначально и была. Правда - штука хрупкая. Зареви на нее - она и сдохнет. А живет она все больше в тишине, наедине с человеком. Ну, или в диалоге. Самое большее - среди нескольких тихих людей. Никакого другого исключения, кроме лекции, концерта или милонги я не знаю.
Но там не ревут.
- Глас народа, - сказала себе ваша покорнейшая и внутренне сжалась.
Не любит ваша покорнейшая голоса.
- Вы когда-нибудь бывали на демонстрации? - давеча спросила вашу покорнейшую коллега, заранее готовая к отрицательному ответу.
- О да! - ответила ваша покорнейшая, - Да, конечно.
Лея недоуменно встрепенулась.
- Да, была однажды. Это было лет двадцать тому назад, на Дворцовой площади. И демонстрация была в пользу чего-то весьма полезного - кажется, в пользу отделения Балтийских стран от Совдепии. Мне, видите ли, никогда не нравилось принадлежать к народу-захватчику. Мне с этим было неуютно, если вы понимаете, что я имею в виду. И мне очень хотелось изменить ситуацию - а потом, я была довольно молода.
Лея понимала.
- Только я, знаете, оттуда сбежала. Они очень кричали. И мне стало страшно. У меня случился приступ острой клаустрофобии в толпе.
Мы сидели с Леей на скамеечке и тихо говорили.
- Знаете, Лея, - сказала ваша покорнейшая, - Я вообще сомневаюсь, что бывает какая-нибудь правда, которая не умирала бы от рева толпы. Даже если она там изначально и была. Правда - штука хрупкая. Зареви на нее - она и сдохнет. А живет она все больше в тишине, наедине с человеком. Ну, или в диалоге. Самое большее - среди нескольких тихих людей. Никакого другого исключения, кроме лекции, концерта или милонги я не знаю.
Но там не ревут.