Экзамен.
Л.О. Сом замечает, что наиболее сильные и акцентированные моменты в этих письмах связаны с постелью умирающего больше, чем с погребением. Но эти death bed scenes не составляют какой-либо особенности американского менталитета, а воскрешают в нашей памяти «больных на смертном одре», упоминаемых в европейских завещаниях, напоминают о комнатах в деревенских жилищах, наполненных односельчанами умирающего - вопреки протестам врачей-гигиенистов XVIII в., - или о толпе родных и друзей, собравшихся вокруг смертного одра, в трактатах об искусстве благой кончины. Только в XIX в. к традиционной роли, которую в ритуальном спектакле смерти играла постель умирающего, добавится новая роль - роль могилы и кладбища.
Удивительно ли, что американские пионеры, направлявшиеся все дальше на Запад, больше всего страшились умереть в одиночестве, а ведь это все тот же многовековой страх европейцев перед mors repentina, смертью внезапной, к которой не успеваешь подготовиться! Смерть в окружении близких давала удовлетворение, но и присутствовать при чьем-либо смертном часе было «привилегией» - именно так это и называлось.
Другой привилегией было первым оповестить больного о приближающемся конце, при этом не подыскивая смягчающих, осторожных выражений, столь свойственных нашему времени. Если умирающий понимал и принимал это предупреждение, он считался sensible, здравомыслящим, в противном случае его поведение оценивали как very stupid, очень глупое.От умирающего ждали, что он умрет хорошо, как подобает, «кротко» (to expire mild-eyed): смерть оставалась спектаклем, в котором умирающий был режиссером-постановщиком и который мог выйти удачным или провалиться.
Ф. Арьес. Человек перед лицом смерти.
Всех этих людей легко было бы обвинить в бессердечии, в чрезмерной привычке к смерти близких или в том, что они таким образом отмахивались от страха собственной смерти, если бы не одно обстоятельство, которое мы склонны забывать.
Они вовсе не видели в смерти окончания сюжета.
Они в ней видели ответственный переходный момент, что-то вроде самого важного экзамена.
Потому и спрашивали о том, сдал ли или провалился, как держался и что говорил.
Ведь после экзамена об этом именно и спрашивают.
Удивительно ли, что американские пионеры, направлявшиеся все дальше на Запад, больше всего страшились умереть в одиночестве, а ведь это все тот же многовековой страх европейцев перед mors repentina, смертью внезапной, к которой не успеваешь подготовиться! Смерть в окружении близких давала удовлетворение, но и присутствовать при чьем-либо смертном часе было «привилегией» - именно так это и называлось.
Другой привилегией было первым оповестить больного о приближающемся конце, при этом не подыскивая смягчающих, осторожных выражений, столь свойственных нашему времени. Если умирающий понимал и принимал это предупреждение, он считался sensible, здравомыслящим, в противном случае его поведение оценивали как very stupid, очень глупое.От умирающего ждали, что он умрет хорошо, как подобает, «кротко» (to expire mild-eyed): смерть оставалась спектаклем, в котором умирающий был режиссером-постановщиком и который мог выйти удачным или провалиться.
Ф. Арьес. Человек перед лицом смерти.
Всех этих людей легко было бы обвинить в бессердечии, в чрезмерной привычке к смерти близких или в том, что они таким образом отмахивались от страха собственной смерти, если бы не одно обстоятельство, которое мы склонны забывать.
Они вовсе не видели в смерти окончания сюжета.
Они в ней видели ответственный переходный момент, что-то вроде самого важного экзамена.
Потому и спрашивали о том, сдал ли или провалился, как держался и что говорил.
Ведь после экзамена об этом именно и спрашивают.