Письмо на христианском языке, или Парадоксы секуляризации.
Привычный для нас, израильтян, диалог любому западному человеку кажется диким:
- Он еврей?
- Нет.
- А, так он христианин!
- Нет.
- Ну, не мусульманин же он!
Стереотип нашей культуры не допускает существования человека вне религиозной традиции - он все равно кем-то является, даже если не верует ни во что на свете и в жизни ничего не соблюдал. Он принадлежит к какой-либо традиции по праву рождения. И попытка понять, к которой традиции человек принадлежит, довольно часто не носит никакого оценочного характера; зато если говорящий вдруг поймет, что ни к какой - вот тогда он может занервничать.
Так не бывает. Так не должно быть. У каждого есть своя ячейка. Каждый должен сидеть в своей ячейке и не соваться в чужую.
Люди совершенно спокойно воспринимают тот факт, что я христианка, но начинают явно нервничать, узнав, что я хожу к реформистам. Как так? Это же из другой сказки.
И все-таки все это - мелкие мелочи. С горечью говоря о терпимости, раскованности и свободе вероисповедания, мы даже не представляем того, как далеко мы ушли от стереотипов традиционного общества.
Нет, я не имею в виду, конечно, газетные банальности про средние века и ведьм. Понятно, что любой человек, знающий средневековую историю, понимает всю крайнюю относительность подобных обобщений и может привести в пример множество случаев мирного сосуществования разных религий и культур в течение столетий, полных взаимного уважения и больше того - взаимного влияния.
Но вот в чем штука: мы часто не понимаем, насколько разъединенными были эти люди.
Насколько они хранили свою разделенность на ячейки - несравнимо больше, чем хранит ее современный израильтянин.
На сегодняшнем заседании в Музее итальянского еврейства, устроенном по случаю выхода новой книжки д-ра М. Рыжика, меня поразили два факта, внешне никак не связанные. Больше того, эти факты взяты не только из разных времен, но и из разных докладов.
Задолго до Саламоне Росси, оказывается, обсуждалось то, могут ли евреи исполнять полифоническую музыку - речь шла не о синагоге, нет, речь шла о простом человеческом музицировании. И ответ авторитета гласил: "Вместо того, чтобы научить гоев священной музыке, мы станем исполнять..."
Дело не том, что автор в данном случае занимает покровительственную позицию по отношению к людям другой религии, дело куда серьезнее. Дело в том, что автор не признает музыку фактором культуры (нам-то кажется, что эти люди разных вероисповеданий принадлежали к одной культуре), а настаивает на ее религиозной принадлежности. И тогда - да, последующее принятие евреями разных вариантов национальной музыки (персидской, итальянской, польской) было фактом секуляризации, фактом уступки религиозной общности в пользу национальной.
Еще более яркий пример был приведен в докладе о временах Ренессанса. Один кузен пишет другому: "Принимаю твои извинения в том, что ты присылаешь мне письма на христианском языке, но..."
На каком, простите, языке?
Тем не было сказано, на гойском, что можно было бы истолковать национально или культурно - как на нееврейском.
Там было сказано на христианском.
И таким образом не только иврит приобретал особенный статус, который он и так имел, но и итальянский язык приобретал статус религиозного языка.
Религиозную принадлежность, судя по всему, имело все. Теоретически мы знаем об этом из курса истории, но практически мы понимаем смысл этого, когда слышим о христианском, а не японском, шведском или арабском языке, о музыке, присущей буддизму или исламу, а не Испании или Китаю. И тут мы понимаем, как мы уже от этого далеки. Как мы секуляризованы, как многое ассоциируется у нас с национальной или культурной, но не с религиозной идентификацией.
А ведь жили-то они друг с другом в среднем лучше, чем мы живем.
Может быть, четкое разделение обеспечивало надежность, спокойствие, уверенное деление на своих и чужих?
Может быть, четкое знание собственной ячейки давало иллюзию защищенности и потому - доброжелательность и своего рода открытость к жителю соседней ячейки, настолько же внятно определенной?
Может быть, вся наша тревога вызвана тем, что мы до конца не понимаем, кто же такие мы?
Ведь в подобной тревоге, понятное дело, всегда другой виноват.
И он крайний.
Впрочем, может быть, все было совсем наоборот?
(это на тот случай, если кто-нибудь снова решит выяснить, что же я думаю на самом деле)
- Он еврей?
- Нет.
- А, так он христианин!
- Нет.
- Ну, не мусульманин же он!
Стереотип нашей культуры не допускает существования человека вне религиозной традиции - он все равно кем-то является, даже если не верует ни во что на свете и в жизни ничего не соблюдал. Он принадлежит к какой-либо традиции по праву рождения. И попытка понять, к которой традиции человек принадлежит, довольно часто не носит никакого оценочного характера; зато если говорящий вдруг поймет, что ни к какой - вот тогда он может занервничать.
Так не бывает. Так не должно быть. У каждого есть своя ячейка. Каждый должен сидеть в своей ячейке и не соваться в чужую.
Люди совершенно спокойно воспринимают тот факт, что я христианка, но начинают явно нервничать, узнав, что я хожу к реформистам. Как так? Это же из другой сказки.
И все-таки все это - мелкие мелочи. С горечью говоря о терпимости, раскованности и свободе вероисповедания, мы даже не представляем того, как далеко мы ушли от стереотипов традиционного общества.
Нет, я не имею в виду, конечно, газетные банальности про средние века и ведьм. Понятно, что любой человек, знающий средневековую историю, понимает всю крайнюю относительность подобных обобщений и может привести в пример множество случаев мирного сосуществования разных религий и культур в течение столетий, полных взаимного уважения и больше того - взаимного влияния.
Но вот в чем штука: мы часто не понимаем, насколько разъединенными были эти люди.
Насколько они хранили свою разделенность на ячейки - несравнимо больше, чем хранит ее современный израильтянин.
На сегодняшнем заседании в Музее итальянского еврейства, устроенном по случаю выхода новой книжки д-ра М. Рыжика, меня поразили два факта, внешне никак не связанные. Больше того, эти факты взяты не только из разных времен, но и из разных докладов.
Задолго до Саламоне Росси, оказывается, обсуждалось то, могут ли евреи исполнять полифоническую музыку - речь шла не о синагоге, нет, речь шла о простом человеческом музицировании. И ответ авторитета гласил: "Вместо того, чтобы научить гоев священной музыке, мы станем исполнять..."
Дело не том, что автор в данном случае занимает покровительственную позицию по отношению к людям другой религии, дело куда серьезнее. Дело в том, что автор не признает музыку фактором культуры (нам-то кажется, что эти люди разных вероисповеданий принадлежали к одной культуре), а настаивает на ее религиозной принадлежности. И тогда - да, последующее принятие евреями разных вариантов национальной музыки (персидской, итальянской, польской) было фактом секуляризации, фактом уступки религиозной общности в пользу национальной.
Еще более яркий пример был приведен в докладе о временах Ренессанса. Один кузен пишет другому: "Принимаю твои извинения в том, что ты присылаешь мне письма на христианском языке, но..."
На каком, простите, языке?
Тем не было сказано, на гойском, что можно было бы истолковать национально или культурно - как на нееврейском.
Там было сказано на христианском.
И таким образом не только иврит приобретал особенный статус, который он и так имел, но и итальянский язык приобретал статус религиозного языка.
Религиозную принадлежность, судя по всему, имело все. Теоретически мы знаем об этом из курса истории, но практически мы понимаем смысл этого, когда слышим о христианском, а не японском, шведском или арабском языке, о музыке, присущей буддизму или исламу, а не Испании или Китаю. И тут мы понимаем, как мы уже от этого далеки. Как мы секуляризованы, как многое ассоциируется у нас с национальной или культурной, но не с религиозной идентификацией.
А ведь жили-то они друг с другом в среднем лучше, чем мы живем.
Может быть, четкое разделение обеспечивало надежность, спокойствие, уверенное деление на своих и чужих?
Может быть, четкое знание собственной ячейки давало иллюзию защищенности и потому - доброжелательность и своего рода открытость к жителю соседней ячейки, настолько же внятно определенной?
Может быть, вся наша тревога вызвана тем, что мы до конца не понимаем, кто же такие мы?
Ведь в подобной тревоге, понятное дело, всегда другой виноват.
И он крайний.
Впрочем, может быть, все было совсем наоборот?
(это на тот случай, если кто-нибудь снова решит выяснить, что же я думаю на самом деле)