Мы все-таки смотрим вверх?
Дорога на Хеврон и Вифлеем напомнила мне "Сталкера". Мертвые дома, пустые окна, битое стекло, безлюдные тропинки. Зона, залитая солнцем вместо воды.
В Хевроне было светло и тихо, и я впервые пообщалась с настоящей ближневосточной козой - уши как у спаниеля, нижняя челюсть выдвинута вперед (коза, у вас неправильный прикус!), скачет по камням и почему-то ласкова так, что протянутую к ней руку постоянно норовит лизать - тоже как спаниель.
А Базилика в Вифлееме была еще украшена к Рождеству, хотя уже наступило Крещение. Древний храм, колонны, покрытые полустертыми фресками, темные старинные иконы, тишина, высокое прозрачное пространство - деревянные балки так высоко, что приходится запрокидывать голову, а под потолком ожидаешь увидеть ласточкины гнезда и птиц, нарезающих круги.
Я зашла в крипту, не сразу впустившую меня в свою тесную парчовую утробу, поцеловала звезду, постояла в армянском приделе и снова взглянула вверх - туда, где скрещивались темные балки.
Там была лошадь.
Я зажмурилась и взглянула снова.
Лошадь была на месте.
Самая настоящая живая деревянная лошадка, именно такая, о какой вы мечтали в двухлетнем возрасте, и точно такого размера. Только полукруглых полозьев для качания у нее не было. Вместо этого правая нога была кокетливо поднята в воздух - лошадь собралась рыть копытом воздух да так и застыла.
Я посмотрела вокруг и поразилась контрасту буднично-серой лошадки с коричневыми колоннами, красными лампадами и елочными шарами, со сдержанным потускневшим серебром и медью. Вокруг меня ходили люди, говорили на разных языках - и даже на иврите под самым носом у палестинской полиции - и не замечали ничего необычного.
- Видите, там лошадь? - спросила я у одной из паломниц, приехавших в автобусе со мною.
- Где? - ответила она вопросом, сосредоточенно щелкая фотоаппаратом и непрерывно крестясь.
- Под потолком.
Она наконец подняла глаза и увидела.
- А...
И снова защелкала на ближайшую икону.
Лошади, висящей под потолком, не было в списке святынь для паломников.
Я обошла церковь кругом и снова подняла глаза.
Там была еще одна лошадь.
Другая.
У этой были полоски.
В голове у меня пронеслось детское воспоминание - фильм про одинокого мальчика, который хотел сделать себе друзей из медведей - и я выдохнула прямо с его интонацией:
- Зерба!
Отыскать отца дьякона, привезшего меня в церковь, оказалось не так просто, но мне это удалось. Он заинтересовался моим рассказом про висящих под куполом зверей и пошел за мной.
- Вот видите, там? Серая? А вот там есть еще полосатая! - объясняла я, показывая местонахождение вверху, как на карте звездного неба.
- Правда! Они игрушечные, надувные. Она наполнены летучим газом. Их принесли дети и случайно отпустили - или не случайно - и теперь они будут парить у нас над головой, а потом газ выйдет, и они спустятся.
Перед уходом из храма я снова посмотрела вверх на безмятежно парящих у самых балок лошадь и зебру и подумала, что не забуду этого никогда. Через минуту на группу хищно набросились уличные торговцы сувенирами, и еще с полчаса паломники повторяли: "Стоило брать три по пять? Или пять по восемь? А вам он сколько давал?", а я сидела на своем месте у окна, облизанная палестинской козой, смотрела на проплывавшие пустынные холмы и вспоминала прошлое.
Много лет назад я провела почти два года, часами сидя на верхнем пролете лестницы в реформистской синагоге и читая книжки. Мне некуда было пойти, а на лестнице я была совершенно невидима - не потому, чтобы меня что-то закрывало, а просто потому, что никто и никогда не смотрел вверх, на следующий пролет, так что со временем я начала чувствовать себя совершенно прозрачной и почти несуществующей.
Тогда я и поняла, что не для всех естественно самое органичное для меня направление взгляда - в небо. Большинство не поднимает взгляда от земли, пока архангел не протрубит отбой. Но не поздно ли его тогда поднимать?
Улыбайтесь, господа. Улыбайтесь и смотрите в небо. Потому что пока мы потупляем очи (по-тупляем), над нами может пролететь незамеченным целое стадо зебр. И никакие пять по восемь их не заменят.
Целое стадо зерб.