[форель разбивает]
мне хочется в те зимы, где была
серебряная пыль. першило в горле -
и поневоле говорить о чём-то
ты начинал; ахматовской строфы
читатель ждёт, и мандаринов, хвои
(чего всегда вагон у пастернака),
и бродского халвы, с которой славно
рифмуется всегда "халвы - волхвы",
а мне другое чудится: в цигейке,
в четыре года, я похож на шар,
на ком для снежной бабы, только чёрный -
вооружён лопаткой деревянной
и в скверик лысый у кино "рассвет"
отправлен с дедом для свершенья снежных
работ. ещё и бам не начинался,
и не боролись за анжелу дэвис -
а то бы я запомнил. на столбе
был странный репродуктор, нло
напоминавший - не привычный рупор,
и в ясный день морозный, в январе,
там были песни "карнавальной ночи"
(её тогда крутили в новый год),
и дед всё увести меня не мог
от этого столба. лопатку кинув,
я сам стоял, как столб, под "пять минут",
стою и по сей день. подобным стилем
я мог бы исписать страниц пятнадцать,
но через шесть годов не стало деда,
а после - радиолы "вэф-аккорд",
телеприёмника "рубин - 102",
сначала - серой, после - синей формы,
ссср, бабули и жены,
влюблённостей, привязанностей, дружб -
и нынче есть на всей моей земле
вот этот столб и старый репродуктор,
и я стою, прижавшийся к столбу,
последние, быть может, пять минут,
не зная, много это или мало,
поскольку я упорен.
вот и всё.