О 91-ом: свидетельство очевидца. Глава первая.
Итак, Понедельник, Вторник, Среда:
СВОБОДА НА КОНУ… или ВАКЦИНАЦИЯ ПУТЧЕМ.
Понедельник. Спросонья в начале седьмого по привычке ткнул радио - и услшал - то ли вашим голосом, то ли московским, не помню: «и.о. президента Янаев». Сон смыло, как душем. И удивительное дело, от одной этой фразы все сразу сделалось ясно, остальные из «документов ГКЧП» лишь подробности добавляли, заполняли пространство, а в принципе озарило мгновенно, потому, вероятно, что при всей внезапности сообщение ничего, по сути, неожиданного не содержало. Я вслушался в тишину улицы. Случалось уже подбегать к окну при подозрительному гуле. Как правило, это натужно шумели тяжеленные дизельные грузовозы, но было уже - весной, - что и танки. И когда танки и бэтээры в самом деле загрохотали под окнами, чего-чего, а удивления не возникло.
Но они появились позднее, в районе одиннадцати. Кому интересно, чем я занимался до этого времени?.. Ну, едва дождавшись восьми (будить не хотелось), позвонил дочке. Телефон еще, слава богу, работал.
- По радио слышала? Включи, Горбачева сняли!
Вот тут я малость сам себе удивился, своему тону: если вдуматься, что за драма!.. И - долгая жизнь! - на память пришло другое, без малого сорокалетней давности утро, когда почти так же, по радио, только оно не таким было 0 тарелка черная на стене в кухне, - мы с покойным тестем услышали, что Сталин умер. Мистический ужас, мной завладевший, не помешал однако заметить странность в реакции тестя. Сказать-то партией ничего не сказал, а усмешка в светлых глазах мелькнула. Вот и мне бы сейчас усмехнуться: добалансировал политический канатоходец, докачался…
Ответный звонок дочки не заставил себя ждать. Она со своей малышкой в другом конце города, долго ли еще можно будет ездить по улицам и разговаривать по телефону. Надо, не откладывая, перебираться ко мне. В случае чего чтобы быть вместе. Уже как-то был разговор о Берлинской стене - применительно к нашим широтам… «Я подумаю, - сказала она, - здесь пока все тихо. Я подумаю и позвоню.» У нас с ней издавна заведено, со школьной поры: за себя решает сама. Мы советуем, но не диктуем. Сложность в том еще состояла, что до ее матери было в те дни тысячи три километров. Отпуск на обском море…
Между тем телефон молчал. Поднимая трудку, убеждался, что связь не отключена; совершил странный, хотя и объяснимый поступок: запасся водой - в тазы, в чайники, в банки, в кастрюли (- кому это интересно?..). Телефон молчал, но не молчал телевизор. Под раздражающе дивную музыку дергались дирижеры и балерины. Я вырубил звук, чтобы слышать улицу. И дождался.
Из окна виден выезд из туннеля, что на кутузовском. И штанги троллейбусов, направляющихся к центру. (Искрят в темноте.) Приблизительно в десять оттуда поплыли рябые спины военных фургонов. В начале двенадцатого - танковые стволы, а отличие от троллейбусных штанг, задранные не назад, а вперед, тем паче на выезде, на подъеме.
Спустя полчаса я был у моста возле гостиницы «Украина». Транспорт еще двигался, одолевая пробку за пробкой. Все же троллейбусы меня обгоняли, пока я шел. У въездов на мост с обеих сторон стояли парами танки, как часовые. Один, справа, зачем-то стал маневрировать под присмотром милиционера-регулировщика; тарахтя и пыхая сизым дымом, довольно ловко подавал то назад, то вперед, - слон в посудной лавке среди брошенных «жигулей». Не хотел бы я быть в числе их хозяев. Но обошлось. Собравшиеся на углах (в основном мужики) оживленные обсуждали тяжеловесные па гусеничного танцора. Это вам не по телеку Максимова и Васильев…
Через мост я предпочел все же переправиться на троллейбусе. И напрасно: еле ползли. За рекой «белый дом» России, пассажиры прильнули к окнам, его значение уже тогда не составляло загадки. Пекло солнце. Рывком, с лязгом, я поднял люк вентиляции. На хлопок люди враз обернулись, а за спиной женское: «Предупреждать надо!» - «Вы решили, уже началось?!» - посмеялись. Но ощущалась нервность… На середине моста троллейбус завяз прочно, пассажиров выпустили на волю.
Возле разрытого котлована (трубы меняли, что ли) на съезде к набережной опять несколько танков. Выгуливающие собаку девчонки щелкают фотоаппаратом: как ряботяги-строители, мирно беседуя, перекуривают с солдатами на фоне танков, реки, домов в отдалении на том берегу. Куда напряженнее дебаты в кучках сограждан в штатском. Празднично приодетые ветераны (сверстники мои, под шестьдесят и за) отстаивают - по убеждениям ли, по привычке ли - правоту, всегдашнюю правоту властей. Оппоненты - помоложе, поязыкастей - почем зря честят коммунистов. А один, на шаг отступив (в прямом смысле) наступает мне на ногу и давай извиняться. Не беда, говорю, поморщась, хорошо, что не танковым траком. Господь с вами! - чуть не открещивается от моей шуточки парень. Мимо кучкующихся, мимо спорящих - на другую сторону, к «белому дому».
Топография перед ним довольно сложна. На высоком холме над рекой дороги в трех уовнях: нижний - набережная, средний - пологий спуск к ней с моста, верхний- непосредственные подъезды к дому по восходящим дугам, по примеру дворцовой архитектуры с обоих углов. Парадная лестница в добрую сотню ступеней посредине, по центру дома, соединила средний уровень с верхним. Я по среднему двинулся, под уклон, мимо танков, их было штук шесть или восемь, одни аккуратно, как жигули, припаркованы к тротуару, другие на середине проезда, по осевой. Кое-где из люков торчали головы в шлемах, у одной из дальних машин собралось несколько молодых мужчин и женщин, а один парень залез на броню, полосатая его тенниска издали бросалась в глаза. Еще несколько зевак-прохожих, вроде меня, озирались вокруг. Да на самом верху лестницы под развернутым российским триколором столпилось народу едва ли более ста человек, то ли молча, то ли звуки оттуда не долетали. Вот такой запечатлелся стоп-кадр…
Шаг за шагом - обогнул дом. В том проезде, что сзади уже к вечеру станет местом митингов и баррикад, а затем и площадью Свободной России, вообще ничего необычно не замечалось. Автостоянки у тротуаров; машины, тормозящие у непарадных, деловых входов… будни. Я свернул влево вдоль стадиона, чтобы выйти на Конюшки как раз против скандально известного нового здания американского посольства. Еще издали слышался узнаваемый гул. От моста к Зоопарку, справа налево, тянулась длинная вереница бэтээров и пятнистых грузовиков, как бы полуфургонов, потто говорили, в их будках колючую проволоку рулонами перевозят. Аккурат на перекрестке один грузовик заглох, и, пока солдаты с ним маялись, колонна бронированной равнодушной змеей обтекала его. На будке топорщился какой-то шершавый покров, маскировочная сетка, что ли. Из-за американского забора группка людей нацеливала свои объективы. Я же всматривался в плывущие лица под шлемами, выглядывающие из люков. И были эти лица в большинстве своем, не могу не отметить, скуласты, раскосы и смуглы. Интересно, на проспекте Руставели в Тбилиси они были розовы и курносы?.. Тбилисцы, вильнюсцы и пражане, они стояли об руку с москвичами в эти августовские дни, кто знает, когда бы не горький их опыт, как бы еще у нас повернулось…
Утром 21 августа шестьдесят восьмого года я встречал во Внуковском аэропорту рейс с Кавказа - друг летел транзитом к себе в Ленинград, ныне он обитатель города Сен-Пол, Миннесота. Из купленных в вокзальном киоске газет мы с ним и узнали… В то лето семейство мое снимало дачу от Внукова неподалеку. Готовились справить первый день рождения дочки. По этому поводу в воскресенье собрались, как водится, гости, и - помнившие 37-й год, и 41-й, и 49-й, и 63-й, - мы дружно пришли к выводу, что такого блядства на нашей памяти еще не случалось. Никто из нас не пошел заявлять об этом на Красную площадь, подобно бесстрашной семерке. Но вывод впечатался навсегда. А в утренней электричке, подъезжая к Москве, я услышал от подвыпившего гегемона, что так им, болгарам, и надо, мы кровь за них проливали, а они, так их растак, лучше нашего жить захотели… Двадцать три года спустя сами доросли до того, чтобы захотеть жить лучше. И те же бронированные гориллы поперли теперь уже на собственный свой народ.
… Тогда, в 68-м, у нас был семейный праздник - годик дочке. Теперь, в 91-м, мы только что отметили двухлетие внучки. Неужто гнусному аккомпанементу нашего жития так и не наступит конца?! Неужто Россия обречена, и единственное спасение от этого - в вашем Мюнхене, в его Миннесоте или в общей обетованной земле?!.
Крутая лесенка чуть левее американского забора вывела меня с Конюшков к высотке на площадь Восстания и потом к Садовой. В пяти минутах ходьбы от гражданской войны существование текло своим чередом. Если б кто свалился с Луны, ни за что бы не догадался. Озабоченная пропитанием перестроечная Москва переминалась с ноги на ногу в очередях, давилась в троллейбусах, кривила позвоночники тяжелыми сумками, неслась многорядно в Новоарбатский туннель. И так же обыденно выстаивал собственную судьбу рассеченный милицейскими загородками хвост искателей счастья возле обезображенного бетонными надолбами еще с начала войны в Заливе действующего посольства Штатов.
Тогда, в октябре 90-го, 13-го числа, на то стороне Садовой, как раз против звездно-полосатого флага я наткнулся на кучку людей с плакатами, оберегаемую милицейской цепочкой. Я спешил, но прочел на ходу, огибая цепочку по мостовой, что-то вроде того, что у русских с арабами общий враг - сионизм, и Шеварнадзе его лоббист, а с усатых портретов на посольство таращился если не сам незабвенный Отец и учитель, то его несомненный отпрыск. Я спешил по делам, но успел узнать среди кучковавшихся под призывами «Руки прочь от Саддама» и пещерные лики своих знакомцев по Дому литераторов и по Горсуду. На печально известном январском шабаше «памятников» в ЦДЛ я в запале кричал тогда их фюреру «Хайль!», в ответ удостаиваясь «жидовской морды», а неделю спустя, рассуждая об этом на писательском общем собрании и публично перебрав российских своих предков - врачей, педагогов, сталинских жетв, привязавших меня накрепко к этой земле, попытался нащупать причинную нить от печатных высказываний коллег по перу к мегафонной брани банды громил. И опять без отклика не был оставлен. Тут же в очередном слове к народу прозвучала «мысля» о провокации сионистов, якобы наверенно вызывавших погром с простой для оратора, как мычание, целью… получить за такую цену статус беженца в USA! Шахматисты, пожалуй, могли бы счесть это плодотворной дебютной идеей. Каюсь, она аукнулась мне в понедельник 19 августа в 12.50: я поймал себя на том, а не задать ли в хвосте к звездно-американскому флагу сакраментальный вопрос: «кто крайний?»… Но нет, не спросил (если кому интересно). Перешел по подземному переходу на тот тротуар, где когда-то толпилась дружина молодогвардейцев Саддама… (Кстати из борцов с русофобией мне так и не встретился почему-то никто за три дня у «белого дома», а ведь я так не один час протолкался…) На другую стону перешел и купил себе на лотке помидоров и заспешил в филиал новоарбатского гастронома, успеть до обеденного перерыва ухватить на прокорм чего-то еще (жена-то в отъезде…), а опоздав, хотел было двинуться проспектом опять к «белому дому», но спохватился, вспомнил об испортившихся часах и решил отнести их на Смоленскую в мастерскую, что против выезда из туннеля, в точности у того места, где спустя полтора суток быть крови, но заранее кто, кроме Воланда, мог знать об этом… Часовщик, однако, в отпуске оказался, и, более не задерживаясь, со своим кульком помидоров я проследовал вниз по проспекту, на ходу воображая себе, как по время стрельбы угодят в мой кулек, и сколько красного при этом прольется… (простите старого дурака, но ведь это неизлечимо!..). А у «белого дома» все казалось спокойно. Даже танки, что перед ним стояли, исчезли. Так что я, туда не сворачивая, перешел себе через мост. Это было, следовательно, в 13.15, когда, судя по прессе, с первой речью выступал с танка Ельцин… Только я прошмыгнул стороной…
За мостом еще ходили автобусы, выворачивая с набережной. Я проехал до следующей часовой мастерской (и продуктовых магазинов). Обеденный перерыв еще длился. Скоротать полчаса можно было на набережной за домами - нашем местном бульваре. Проходным двором туда, на свободную лавочку против двух чирикающих между собой женщин. Полуденный покой, мамы с отпрысками в колясках, непременные дамы с собачкой, все на диво обычно, в километре по прямой от «белого дома» другой мир. И не знаю, какой из двух был реальней. Наползала туча. Пришлось переждать ливень по пути домой в магазинах, двигаясь перебежками от одного к другому. Было людно в хвостах за маслом, за яйцами, за колбасой… Если в сумме по городу, то куда более людно, чем у «белого дома». Несравнимо.
В свое время я трудился над книжкой о физиках. Утром 26 октября 1917 года один студент, будущая научная знаменитость, не явился на экзамен в Петроградском университете. Вышел из дому вовремя и привычным маршрутом потопал, но неожиданно был остановлен матросским патрулем у Дворцового моста. Накануне вечером, правда, слышались отдаленные выстрелы, студент даже на Невский выглядывал, оторвавшись от кинг. Но трамваи ходили, магазины и рестораны были открыты, театры работали… разве стены были изукрашены прокламациями и листовками, но кто мог подумать, что свершается историческое событие!.. Через несколько дней старик-профессор отчитал его гневно: из-за него трое экзаменаторов целый час прождали напрасно! «Но ведь революция произошла», - пытался оправдаться студент. «Запомните, молодой человек! - возмутился профессор. - Для ученого не существует никаких революций!».
Вот какая история припомнилась под дождем.
Ельцина я услышал вечером, часов около семи.
Сразу после пресс-конференции Янаева и Ко позвонил сосед и туманно предложил сегодня пройтись по проспекту. Я отнекиваться, мол, нагулялся уже сегодня, он настаивать… уговорил.
У него, у соседа, дочь в Италии, в Риме. По дороге к мосту (а куда же еще было идти «проходиться») рассказал, что в полдень звонила Ира: что, мол, там у вас происходит? Он: а что? Ира: как, а что? Танки в городе, на Манежной митинг, мы трансляцию смотрим… В Миме смотрят наш митинг, нам в глаза пускают балет!
Ничего особенного на подступах к мосту, разве только троллейбусов нет, не ходят. Зато чем к нему ближе, тем оживленнее тротуары. Сам же он - видно издали - пуст; точнее - пуста проезжая часть. На тротуарах как раз полно, но главное, посередке, вдоль осевой, на всем протяжении моста выстроилась бронированная колонна. Гуськом, в затылок друг другу. Впрочем, где у бэтээров затылки, где лбы… на их месте одни зады. Так что зад в зад вся колонна. Юношески стройные офицеры перекуривают возле одного из задов. С другими озорует парень в тенниске - полосатой, запомнившейся еще утром, отцепляет наброшенные на бронезады тросы и сцепляет ими - весело и бессмысленно - зад с задом.
Облокотясь о перила, группки людей вслушиваются в долетающие от «белого дома» усиленные динамиками голоса. Узнаю повелительные интонации Ельцина. Спешим на голос, но и спеша успеваем сверху заметить мчащийся понизу, набережной, пустой грузовик с развевающимся трехцветным флагом. Поднимаемся к дому по боковому, дугою, въезду, миновав на его середине недостроенную баррикаду - кое-как наваленные железные прутья, доски, проволока и черт знает что.
На площадке у дома - определяю наметанным за многие митинги взглядом - народу всего тысячи две-три, не больше. С балкончика в центре, с высоты третьего этажа держит речь окруженный десятком сподвижников Б.Н., уже заканчивая ее - покуда мы шли - перечислением городов, заявивших ему о поддержке, и с уверенностью в победе покидает свою трибуну, перешагивая высокий порог, а возможно и подоконник, через то ли дверь, то ли окно, в сумерках разглядеть трудно. За ним удаляются внутрь отец Якунин, Евтушенко и остальные, но народ не расходится. Кто-то объявляет запись добровольцев, кто-то обходит людей с кружечкой (точнее, с целлофановым пакетом), а с бокового балкончика пачками начинают метать листки; рассыпаясь, они планируют над толпой, их подхватывают на лету, подбирают с асфальта, вырывают, давясь, из рук. Еще достаточно светло, чтоб прочесть - под гербовой шапкой президентского бланка - указ, подписанный Ельциным в 12.10: «В связи с действиями группы лиц, объявивших себя… государственный переворот…». И другой, тоже ксерокс, датированный 9.00 с тремя подпиясми (Ельцин, Силаев, Хасбулатов) - «К гражданам России».
Пора уходить, если хотим поспеть к телепрограмме «Время». Центральная парадная лестница уже тоже перегорожена поверху мусорной баррикадой и тоже пока что не до конца. Проход слева; кто спускается, кто поднимается, много с детьми, ощущения опасности, в общем-то, нет, а куча кирпичей, наваленных позади баррикады - должно быть, натаскали с соседней стройки, производит просто потешное, комическое впечатление: лупить ими по бронезадам? Или калашниковым отвечать?! Впрочем, нет, не комическое, трогательное скорее, ибо если это комизм, то комизм донкихотов…
Вот метнулся на средину моста некто в развевающемся черном плаще едва не до пят - не то Воланд, не то Евтушенко, - подлетает к малиновым жигулям, невесть как просочившимся сквозь баррикады, на пустынном мосту напоминающим клопа на стене. Ощущения опасности нет, есть ощущение невсамделишности происходящего, даже возле окруженного людьми танка за мостом. Возле гостиницы «Украина». Курносый танкист (еще видно: от загара и от усталости темен лицом), торча сверху из башни, как на давешней пресс-конференции, отбивается от вопросов, впечатление, что е первый уж час. «Прикажут стрелять - станешь?» - допытываются снизу. - «А нечем…» -- «Что ж, тебе и снарядов не дали?» - «Дали почему… Холостые…» - «А машина-то - боевая?» - «Учебная…» - воин тяжко вздыхает. «пареньку досталась работа тяжелая», - посочувствовал кто-то, а кто-то другой, ослышавшись, невпопад позражает: «эти - средние, тяжелые у Киевского вокзала…».
Под конец потрогав опоясывающую танк юбку из толстой резины (думали - из металла) - зачем она? Препятствия раздвигать, что ли? Или, может, в юбке это не танк, а танкиня?! - нет же, путанка! - удаляемся восвояси. Нам везет - нас подвозит две остановки до дому вывернувший из-под моста автобус. Народу битком, и по улице все шагают в одном направлении, как с митинга или с футбола. Кто-то в автобусе сообщаетс, будто передали, что забастовщики отключат газ. Кто-то другой откликается добродушно: «Хоть чайку попить напоследок…».
Разумеется, мелкокравчатое наше ТВ и до того достаточно себя показало. Но в эти дни приходя домой, все равно первым делом включали ящик. А какой, господа, выбор?.. И, в конечном счете, оказывалось, что не зря. Хотя выбора не было, упорство вознаграждалось. Балет - балетом, а хлюпающий нос президента Гены, трясущиеся его руки, как там ни рядите, попали в историю не просто благодаря наблюдательности телережиссеров… Прибавьте еще каверзу поразительно отважной девчушки из «Независимой газеты» - с ее историческими параллелями… И разящую подсечку мастодонта Бовина… - все на той же приснопамятной пресс-конференции чепчиков этих. А еще репортаж с баррикад добропорядочного «временщика» Сергея Медведева… впрочем, Медведев уже на другой вечер, прошу извинить, забегаю…
Вторник. С раннего утра, а возможно и с ночи, льет и льет дождь.
СВОБОДА НА КОНУ… или ВАКЦИНАЦИЯ ПУТЧЕМ.
Понедельник. Спросонья в начале седьмого по привычке ткнул радио - и услшал - то ли вашим голосом, то ли московским, не помню: «и.о. президента Янаев». Сон смыло, как душем. И удивительное дело, от одной этой фразы все сразу сделалось ясно, остальные из «документов ГКЧП» лишь подробности добавляли, заполняли пространство, а в принципе озарило мгновенно, потому, вероятно, что при всей внезапности сообщение ничего, по сути, неожиданного не содержало. Я вслушался в тишину улицы. Случалось уже подбегать к окну при подозрительному гуле. Как правило, это натужно шумели тяжеленные дизельные грузовозы, но было уже - весной, - что и танки. И когда танки и бэтээры в самом деле загрохотали под окнами, чего-чего, а удивления не возникло.
Но они появились позднее, в районе одиннадцати. Кому интересно, чем я занимался до этого времени?.. Ну, едва дождавшись восьми (будить не хотелось), позвонил дочке. Телефон еще, слава богу, работал.
- По радио слышала? Включи, Горбачева сняли!
Вот тут я малость сам себе удивился, своему тону: если вдуматься, что за драма!.. И - долгая жизнь! - на память пришло другое, без малого сорокалетней давности утро, когда почти так же, по радио, только оно не таким было 0 тарелка черная на стене в кухне, - мы с покойным тестем услышали, что Сталин умер. Мистический ужас, мной завладевший, не помешал однако заметить странность в реакции тестя. Сказать-то партией ничего не сказал, а усмешка в светлых глазах мелькнула. Вот и мне бы сейчас усмехнуться: добалансировал политический канатоходец, докачался…
Ответный звонок дочки не заставил себя ждать. Она со своей малышкой в другом конце города, долго ли еще можно будет ездить по улицам и разговаривать по телефону. Надо, не откладывая, перебираться ко мне. В случае чего чтобы быть вместе. Уже как-то был разговор о Берлинской стене - применительно к нашим широтам… «Я подумаю, - сказала она, - здесь пока все тихо. Я подумаю и позвоню.» У нас с ней издавна заведено, со школьной поры: за себя решает сама. Мы советуем, но не диктуем. Сложность в том еще состояла, что до ее матери было в те дни тысячи три километров. Отпуск на обском море…
Между тем телефон молчал. Поднимая трудку, убеждался, что связь не отключена; совершил странный, хотя и объяснимый поступок: запасся водой - в тазы, в чайники, в банки, в кастрюли (- кому это интересно?..). Телефон молчал, но не молчал телевизор. Под раздражающе дивную музыку дергались дирижеры и балерины. Я вырубил звук, чтобы слышать улицу. И дождался.
Из окна виден выезд из туннеля, что на кутузовском. И штанги троллейбусов, направляющихся к центру. (Искрят в темноте.) Приблизительно в десять оттуда поплыли рябые спины военных фургонов. В начале двенадцатого - танковые стволы, а отличие от троллейбусных штанг, задранные не назад, а вперед, тем паче на выезде, на подъеме.
Спустя полчаса я был у моста возле гостиницы «Украина». Транспорт еще двигался, одолевая пробку за пробкой. Все же троллейбусы меня обгоняли, пока я шел. У въездов на мост с обеих сторон стояли парами танки, как часовые. Один, справа, зачем-то стал маневрировать под присмотром милиционера-регулировщика; тарахтя и пыхая сизым дымом, довольно ловко подавал то назад, то вперед, - слон в посудной лавке среди брошенных «жигулей». Не хотел бы я быть в числе их хозяев. Но обошлось. Собравшиеся на углах (в основном мужики) оживленные обсуждали тяжеловесные па гусеничного танцора. Это вам не по телеку Максимова и Васильев…
Через мост я предпочел все же переправиться на троллейбусе. И напрасно: еле ползли. За рекой «белый дом» России, пассажиры прильнули к окнам, его значение уже тогда не составляло загадки. Пекло солнце. Рывком, с лязгом, я поднял люк вентиляции. На хлопок люди враз обернулись, а за спиной женское: «Предупреждать надо!» - «Вы решили, уже началось?!» - посмеялись. Но ощущалась нервность… На середине моста троллейбус завяз прочно, пассажиров выпустили на волю.
Возле разрытого котлована (трубы меняли, что ли) на съезде к набережной опять несколько танков. Выгуливающие собаку девчонки щелкают фотоаппаратом: как ряботяги-строители, мирно беседуя, перекуривают с солдатами на фоне танков, реки, домов в отдалении на том берегу. Куда напряженнее дебаты в кучках сограждан в штатском. Празднично приодетые ветераны (сверстники мои, под шестьдесят и за) отстаивают - по убеждениям ли, по привычке ли - правоту, всегдашнюю правоту властей. Оппоненты - помоложе, поязыкастей - почем зря честят коммунистов. А один, на шаг отступив (в прямом смысле) наступает мне на ногу и давай извиняться. Не беда, говорю, поморщась, хорошо, что не танковым траком. Господь с вами! - чуть не открещивается от моей шуточки парень. Мимо кучкующихся, мимо спорящих - на другую сторону, к «белому дому».
Топография перед ним довольно сложна. На высоком холме над рекой дороги в трех уовнях: нижний - набережная, средний - пологий спуск к ней с моста, верхний- непосредственные подъезды к дому по восходящим дугам, по примеру дворцовой архитектуры с обоих углов. Парадная лестница в добрую сотню ступеней посредине, по центру дома, соединила средний уровень с верхним. Я по среднему двинулся, под уклон, мимо танков, их было штук шесть или восемь, одни аккуратно, как жигули, припаркованы к тротуару, другие на середине проезда, по осевой. Кое-где из люков торчали головы в шлемах, у одной из дальних машин собралось несколько молодых мужчин и женщин, а один парень залез на броню, полосатая его тенниска издали бросалась в глаза. Еще несколько зевак-прохожих, вроде меня, озирались вокруг. Да на самом верху лестницы под развернутым российским триколором столпилось народу едва ли более ста человек, то ли молча, то ли звуки оттуда не долетали. Вот такой запечатлелся стоп-кадр…
Шаг за шагом - обогнул дом. В том проезде, что сзади уже к вечеру станет местом митингов и баррикад, а затем и площадью Свободной России, вообще ничего необычно не замечалось. Автостоянки у тротуаров; машины, тормозящие у непарадных, деловых входов… будни. Я свернул влево вдоль стадиона, чтобы выйти на Конюшки как раз против скандально известного нового здания американского посольства. Еще издали слышался узнаваемый гул. От моста к Зоопарку, справа налево, тянулась длинная вереница бэтээров и пятнистых грузовиков, как бы полуфургонов, потто говорили, в их будках колючую проволоку рулонами перевозят. Аккурат на перекрестке один грузовик заглох, и, пока солдаты с ним маялись, колонна бронированной равнодушной змеей обтекала его. На будке топорщился какой-то шершавый покров, маскировочная сетка, что ли. Из-за американского забора группка людей нацеливала свои объективы. Я же всматривался в плывущие лица под шлемами, выглядывающие из люков. И были эти лица в большинстве своем, не могу не отметить, скуласты, раскосы и смуглы. Интересно, на проспекте Руставели в Тбилиси они были розовы и курносы?.. Тбилисцы, вильнюсцы и пражане, они стояли об руку с москвичами в эти августовские дни, кто знает, когда бы не горький их опыт, как бы еще у нас повернулось…
Утром 21 августа шестьдесят восьмого года я встречал во Внуковском аэропорту рейс с Кавказа - друг летел транзитом к себе в Ленинград, ныне он обитатель города Сен-Пол, Миннесота. Из купленных в вокзальном киоске газет мы с ним и узнали… В то лето семейство мое снимало дачу от Внукова неподалеку. Готовились справить первый день рождения дочки. По этому поводу в воскресенье собрались, как водится, гости, и - помнившие 37-й год, и 41-й, и 49-й, и 63-й, - мы дружно пришли к выводу, что такого блядства на нашей памяти еще не случалось. Никто из нас не пошел заявлять об этом на Красную площадь, подобно бесстрашной семерке. Но вывод впечатался навсегда. А в утренней электричке, подъезжая к Москве, я услышал от подвыпившего гегемона, что так им, болгарам, и надо, мы кровь за них проливали, а они, так их растак, лучше нашего жить захотели… Двадцать три года спустя сами доросли до того, чтобы захотеть жить лучше. И те же бронированные гориллы поперли теперь уже на собственный свой народ.
… Тогда, в 68-м, у нас был семейный праздник - годик дочке. Теперь, в 91-м, мы только что отметили двухлетие внучки. Неужто гнусному аккомпанементу нашего жития так и не наступит конца?! Неужто Россия обречена, и единственное спасение от этого - в вашем Мюнхене, в его Миннесоте или в общей обетованной земле?!.
Крутая лесенка чуть левее американского забора вывела меня с Конюшков к высотке на площадь Восстания и потом к Садовой. В пяти минутах ходьбы от гражданской войны существование текло своим чередом. Если б кто свалился с Луны, ни за что бы не догадался. Озабоченная пропитанием перестроечная Москва переминалась с ноги на ногу в очередях, давилась в троллейбусах, кривила позвоночники тяжелыми сумками, неслась многорядно в Новоарбатский туннель. И так же обыденно выстаивал собственную судьбу рассеченный милицейскими загородками хвост искателей счастья возле обезображенного бетонными надолбами еще с начала войны в Заливе действующего посольства Штатов.
Тогда, в октябре 90-го, 13-го числа, на то стороне Садовой, как раз против звездно-полосатого флага я наткнулся на кучку людей с плакатами, оберегаемую милицейской цепочкой. Я спешил, но прочел на ходу, огибая цепочку по мостовой, что-то вроде того, что у русских с арабами общий враг - сионизм, и Шеварнадзе его лоббист, а с усатых портретов на посольство таращился если не сам незабвенный Отец и учитель, то его несомненный отпрыск. Я спешил по делам, но успел узнать среди кучковавшихся под призывами «Руки прочь от Саддама» и пещерные лики своих знакомцев по Дому литераторов и по Горсуду. На печально известном январском шабаше «памятников» в ЦДЛ я в запале кричал тогда их фюреру «Хайль!», в ответ удостаиваясь «жидовской морды», а неделю спустя, рассуждая об этом на писательском общем собрании и публично перебрав российских своих предков - врачей, педагогов, сталинских жетв, привязавших меня накрепко к этой земле, попытался нащупать причинную нить от печатных высказываний коллег по перу к мегафонной брани банды громил. И опять без отклика не был оставлен. Тут же в очередном слове к народу прозвучала «мысля» о провокации сионистов, якобы наверенно вызывавших погром с простой для оратора, как мычание, целью… получить за такую цену статус беженца в USA! Шахматисты, пожалуй, могли бы счесть это плодотворной дебютной идеей. Каюсь, она аукнулась мне в понедельник 19 августа в 12.50: я поймал себя на том, а не задать ли в хвосте к звездно-американскому флагу сакраментальный вопрос: «кто крайний?»… Но нет, не спросил (если кому интересно). Перешел по подземному переходу на тот тротуар, где когда-то толпилась дружина молодогвардейцев Саддама… (Кстати из борцов с русофобией мне так и не встретился почему-то никто за три дня у «белого дома», а ведь я так не один час протолкался…) На другую стону перешел и купил себе на лотке помидоров и заспешил в филиал новоарбатского гастронома, успеть до обеденного перерыва ухватить на прокорм чего-то еще (жена-то в отъезде…), а опоздав, хотел было двинуться проспектом опять к «белому дому», но спохватился, вспомнил об испортившихся часах и решил отнести их на Смоленскую в мастерскую, что против выезда из туннеля, в точности у того места, где спустя полтора суток быть крови, но заранее кто, кроме Воланда, мог знать об этом… Часовщик, однако, в отпуске оказался, и, более не задерживаясь, со своим кульком помидоров я проследовал вниз по проспекту, на ходу воображая себе, как по время стрельбы угодят в мой кулек, и сколько красного при этом прольется… (простите старого дурака, но ведь это неизлечимо!..). А у «белого дома» все казалось спокойно. Даже танки, что перед ним стояли, исчезли. Так что я, туда не сворачивая, перешел себе через мост. Это было, следовательно, в 13.15, когда, судя по прессе, с первой речью выступал с танка Ельцин… Только я прошмыгнул стороной…
За мостом еще ходили автобусы, выворачивая с набережной. Я проехал до следующей часовой мастерской (и продуктовых магазинов). Обеденный перерыв еще длился. Скоротать полчаса можно было на набережной за домами - нашем местном бульваре. Проходным двором туда, на свободную лавочку против двух чирикающих между собой женщин. Полуденный покой, мамы с отпрысками в колясках, непременные дамы с собачкой, все на диво обычно, в километре по прямой от «белого дома» другой мир. И не знаю, какой из двух был реальней. Наползала туча. Пришлось переждать ливень по пути домой в магазинах, двигаясь перебежками от одного к другому. Было людно в хвостах за маслом, за яйцами, за колбасой… Если в сумме по городу, то куда более людно, чем у «белого дома». Несравнимо.
В свое время я трудился над книжкой о физиках. Утром 26 октября 1917 года один студент, будущая научная знаменитость, не явился на экзамен в Петроградском университете. Вышел из дому вовремя и привычным маршрутом потопал, но неожиданно был остановлен матросским патрулем у Дворцового моста. Накануне вечером, правда, слышались отдаленные выстрелы, студент даже на Невский выглядывал, оторвавшись от кинг. Но трамваи ходили, магазины и рестораны были открыты, театры работали… разве стены были изукрашены прокламациями и листовками, но кто мог подумать, что свершается историческое событие!.. Через несколько дней старик-профессор отчитал его гневно: из-за него трое экзаменаторов целый час прождали напрасно! «Но ведь революция произошла», - пытался оправдаться студент. «Запомните, молодой человек! - возмутился профессор. - Для ученого не существует никаких революций!».
Вот какая история припомнилась под дождем.
Ельцина я услышал вечером, часов около семи.
Сразу после пресс-конференции Янаева и Ко позвонил сосед и туманно предложил сегодня пройтись по проспекту. Я отнекиваться, мол, нагулялся уже сегодня, он настаивать… уговорил.
У него, у соседа, дочь в Италии, в Риме. По дороге к мосту (а куда же еще было идти «проходиться») рассказал, что в полдень звонила Ира: что, мол, там у вас происходит? Он: а что? Ира: как, а что? Танки в городе, на Манежной митинг, мы трансляцию смотрим… В Миме смотрят наш митинг, нам в глаза пускают балет!
Ничего особенного на подступах к мосту, разве только троллейбусов нет, не ходят. Зато чем к нему ближе, тем оживленнее тротуары. Сам же он - видно издали - пуст; точнее - пуста проезжая часть. На тротуарах как раз полно, но главное, посередке, вдоль осевой, на всем протяжении моста выстроилась бронированная колонна. Гуськом, в затылок друг другу. Впрочем, где у бэтээров затылки, где лбы… на их месте одни зады. Так что зад в зад вся колонна. Юношески стройные офицеры перекуривают возле одного из задов. С другими озорует парень в тенниске - полосатой, запомнившейся еще утром, отцепляет наброшенные на бронезады тросы и сцепляет ими - весело и бессмысленно - зад с задом.
Облокотясь о перила, группки людей вслушиваются в долетающие от «белого дома» усиленные динамиками голоса. Узнаю повелительные интонации Ельцина. Спешим на голос, но и спеша успеваем сверху заметить мчащийся понизу, набережной, пустой грузовик с развевающимся трехцветным флагом. Поднимаемся к дому по боковому, дугою, въезду, миновав на его середине недостроенную баррикаду - кое-как наваленные железные прутья, доски, проволока и черт знает что.
На площадке у дома - определяю наметанным за многие митинги взглядом - народу всего тысячи две-три, не больше. С балкончика в центре, с высоты третьего этажа держит речь окруженный десятком сподвижников Б.Н., уже заканчивая ее - покуда мы шли - перечислением городов, заявивших ему о поддержке, и с уверенностью в победе покидает свою трибуну, перешагивая высокий порог, а возможно и подоконник, через то ли дверь, то ли окно, в сумерках разглядеть трудно. За ним удаляются внутрь отец Якунин, Евтушенко и остальные, но народ не расходится. Кто-то объявляет запись добровольцев, кто-то обходит людей с кружечкой (точнее, с целлофановым пакетом), а с бокового балкончика пачками начинают метать листки; рассыпаясь, они планируют над толпой, их подхватывают на лету, подбирают с асфальта, вырывают, давясь, из рук. Еще достаточно светло, чтоб прочесть - под гербовой шапкой президентского бланка - указ, подписанный Ельциным в 12.10: «В связи с действиями группы лиц, объявивших себя… государственный переворот…». И другой, тоже ксерокс, датированный 9.00 с тремя подпиясми (Ельцин, Силаев, Хасбулатов) - «К гражданам России».
Пора уходить, если хотим поспеть к телепрограмме «Время». Центральная парадная лестница уже тоже перегорожена поверху мусорной баррикадой и тоже пока что не до конца. Проход слева; кто спускается, кто поднимается, много с детьми, ощущения опасности, в общем-то, нет, а куча кирпичей, наваленных позади баррикады - должно быть, натаскали с соседней стройки, производит просто потешное, комическое впечатление: лупить ими по бронезадам? Или калашниковым отвечать?! Впрочем, нет, не комическое, трогательное скорее, ибо если это комизм, то комизм донкихотов…
Вот метнулся на средину моста некто в развевающемся черном плаще едва не до пят - не то Воланд, не то Евтушенко, - подлетает к малиновым жигулям, невесть как просочившимся сквозь баррикады, на пустынном мосту напоминающим клопа на стене. Ощущения опасности нет, есть ощущение невсамделишности происходящего, даже возле окруженного людьми танка за мостом. Возле гостиницы «Украина». Курносый танкист (еще видно: от загара и от усталости темен лицом), торча сверху из башни, как на давешней пресс-конференции, отбивается от вопросов, впечатление, что е первый уж час. «Прикажут стрелять - станешь?» - допытываются снизу. - «А нечем…» -- «Что ж, тебе и снарядов не дали?» - «Дали почему… Холостые…» - «А машина-то - боевая?» - «Учебная…» - воин тяжко вздыхает. «пареньку досталась работа тяжелая», - посочувствовал кто-то, а кто-то другой, ослышавшись, невпопад позражает: «эти - средние, тяжелые у Киевского вокзала…».
Под конец потрогав опоясывающую танк юбку из толстой резины (думали - из металла) - зачем она? Препятствия раздвигать, что ли? Или, может, в юбке это не танк, а танкиня?! - нет же, путанка! - удаляемся восвояси. Нам везет - нас подвозит две остановки до дому вывернувший из-под моста автобус. Народу битком, и по улице все шагают в одном направлении, как с митинга или с футбола. Кто-то в автобусе сообщаетс, будто передали, что забастовщики отключат газ. Кто-то другой откликается добродушно: «Хоть чайку попить напоследок…».
Разумеется, мелкокравчатое наше ТВ и до того достаточно себя показало. Но в эти дни приходя домой, все равно первым делом включали ящик. А какой, господа, выбор?.. И, в конечном счете, оказывалось, что не зря. Хотя выбора не было, упорство вознаграждалось. Балет - балетом, а хлюпающий нос президента Гены, трясущиеся его руки, как там ни рядите, попали в историю не просто благодаря наблюдательности телережиссеров… Прибавьте еще каверзу поразительно отважной девчушки из «Независимой газеты» - с ее историческими параллелями… И разящую подсечку мастодонта Бовина… - все на той же приснопамятной пресс-конференции чепчиков этих. А еще репортаж с баррикад добропорядочного «временщика» Сергея Медведева… впрочем, Медведев уже на другой вечер, прошу извинить, забегаю…
Вторник. С раннего утра, а возможно и с ночи, льет и льет дождь.