I have a dream
Знаешь, у меня есть мечта. Глуповатая, как мне кажется, и, возможно, примитивная - но мне нравится. Я хочу выкупить полуразрушенный советский санаторий на побережье Черного моря, где-нибудь возле Сочи, и сделать из него крутой реабилитационный центр. Для восстановления постинсультников и реабилитации детей с ДЦП нужна плюс-минус схожая материально-техническая и кадровая база; так вот, богатые постинсультники будут лечиться там за деньги, а дети с ДЦП из малообеспеченных семей - бесплатно, за счет богатых постинсультников. Не то чтобы я относился к постинсультникам хуже, чем к детям с ДЦП, но в такой финансово-хозяйственной архитектуре мне видится какая-то универсальная и справедливая вселенская логика. Да и это не главное.
Главное - то, что на окраине территории медучреждения, прямо в углу, у забора, где с одной стороны узкий и темный овраг, зато с другой - шикарный вид на море, будет стоять мой маленький домик. А я в этом домике буду писать свои маленькие сказки, иногда нянчить своих маленьких внуков и обнимать уже таких больших детей.
Одна стена у дома - обязательно стеклянная, в пол, вровень с безупречно ровным зеленым газоном, на котором - четыре плетеных кресла, кофейный столик и жаровня. Газон обрывается вниз почти отвесным склоном белого камня, там, внизу - вечный бой волн и валунов. Вид - сумасшедший, неописуемый: только море, от края до края. Вот что значит правильно разместить строение на участке, чтобы оно закрывало собой все остальное, кроме моря. В доме - обязательно камин, целый этаж гостевых спален и одна хозяйская, с огромной ванной комнатой, в которой висит мое самое нелюбимое зеркало.
В этом зеркале я каждое утро вижу худого бритоголового старика. Морщины, растерянный взгляд из-под навсегда нахмурившихся бровей и неприлично белые и крепкие для этого лица зубы (стволовые клетки подняли отечественную стоматологию на небывалые высоты, и я ухитрился стать совладельцем пары ключевых патентов, а технологию неоднократно проверил на себе). Когда старик осторожно дотрагивается до своего лица, его ладони, кажется, почти просвечивают - сквозь разрисованную пигментными пятнами кожу виднеются скрюченные артритом кости и остатки сухожилий.
Твои ладони выглядят точно так же. Они сухие, теплые, их прикосновение почти ничего не весит - но я не променяю его на все золото этого мира. Когда над побережьем воет зимний ветер, а внуки, кто где, зубрят свою алгебру, ты, как маленькая девочка, сидишь в своем любимом кресле, забравшись в него с ногами и укутавшись в вязаный плед, и смотришь, как я пишу. А я пишу, даю тебе прочитать, и пишу дальше. Как и раньше. Как и всегда, сотни и тысячи лет, с самого начала времен.
Южная стена нашего дома оккупирована каким-то дерзким вьюном, со стеблями толщиной в палец и красноватыми цветами. Эти цветы преследует нас точно так же, как мы преследуем друг друга. Помнишь, они росли в Нагорном, в Казани? И в Мессине, на Сицилии. И в Киото, еще до того, как в великую смуту годов Онин город сгорел дотла. Времена летят, как старая видеозапись на ускоренном воспроизведении, города возводятся и пустеют, правители, империи и эпохи сменяют друг друга - а этот вьюн всегда растет там, где мы. И мы всегда встречаем закат очередной жизни вместе: ты, я и вьюн.
Надо бы, наверное, выяснить, как он называется. Может, тут кроется очередная загадка этого бесконечного ребуса, автор которого так постарался, что сам забыл все ключи и теперь не может его распутать. Как-то раз я хотел выполоть чрезмерно наглое растение, так ты сказала - не надо, пусть растет. А я что, мне не жалко. Действительно, пусть.
Мы прожили чертовски хорошую жизнь, силюсь сказать я каждый раз, глядя на тебя. И почему-то не могу. А ты все понимаешь, все-все: что я хочу сказать, почему не могу, и почему говорить этого вслух нельзя, но пытаться все же необходимо. Редкая удача, встретить человека, который понимает тебя без слов. Редкое счастье, прожить жизнь рядом с таким человеком. А проживать с ним не жизнь, а жизни, одну за другой - так и вовсе подарок небес.
Я невероятно везучий сукин сын, озорно подмигивает сам себе худой старик в моем нелюбимом зеркале - и словно молодеет на несколько секунд. А потом возвращается к своим сказкам, твоим рукам, заваренному тобой чаю, зачатым с тобой детям и бесконечному миру, смысл существования которого - в том, чтобы нам было где встретиться.
И помечтать вместе.
Главное - то, что на окраине территории медучреждения, прямо в углу, у забора, где с одной стороны узкий и темный овраг, зато с другой - шикарный вид на море, будет стоять мой маленький домик. А я в этом домике буду писать свои маленькие сказки, иногда нянчить своих маленьких внуков и обнимать уже таких больших детей.
Одна стена у дома - обязательно стеклянная, в пол, вровень с безупречно ровным зеленым газоном, на котором - четыре плетеных кресла, кофейный столик и жаровня. Газон обрывается вниз почти отвесным склоном белого камня, там, внизу - вечный бой волн и валунов. Вид - сумасшедший, неописуемый: только море, от края до края. Вот что значит правильно разместить строение на участке, чтобы оно закрывало собой все остальное, кроме моря. В доме - обязательно камин, целый этаж гостевых спален и одна хозяйская, с огромной ванной комнатой, в которой висит мое самое нелюбимое зеркало.
В этом зеркале я каждое утро вижу худого бритоголового старика. Морщины, растерянный взгляд из-под навсегда нахмурившихся бровей и неприлично белые и крепкие для этого лица зубы (стволовые клетки подняли отечественную стоматологию на небывалые высоты, и я ухитрился стать совладельцем пары ключевых патентов, а технологию неоднократно проверил на себе). Когда старик осторожно дотрагивается до своего лица, его ладони, кажется, почти просвечивают - сквозь разрисованную пигментными пятнами кожу виднеются скрюченные артритом кости и остатки сухожилий.
Твои ладони выглядят точно так же. Они сухие, теплые, их прикосновение почти ничего не весит - но я не променяю его на все золото этого мира. Когда над побережьем воет зимний ветер, а внуки, кто где, зубрят свою алгебру, ты, как маленькая девочка, сидишь в своем любимом кресле, забравшись в него с ногами и укутавшись в вязаный плед, и смотришь, как я пишу. А я пишу, даю тебе прочитать, и пишу дальше. Как и раньше. Как и всегда, сотни и тысячи лет, с самого начала времен.
Южная стена нашего дома оккупирована каким-то дерзким вьюном, со стеблями толщиной в палец и красноватыми цветами. Эти цветы преследует нас точно так же, как мы преследуем друг друга. Помнишь, они росли в Нагорном, в Казани? И в Мессине, на Сицилии. И в Киото, еще до того, как в великую смуту годов Онин город сгорел дотла. Времена летят, как старая видеозапись на ускоренном воспроизведении, города возводятся и пустеют, правители, империи и эпохи сменяют друг друга - а этот вьюн всегда растет там, где мы. И мы всегда встречаем закат очередной жизни вместе: ты, я и вьюн.
Надо бы, наверное, выяснить, как он называется. Может, тут кроется очередная загадка этого бесконечного ребуса, автор которого так постарался, что сам забыл все ключи и теперь не может его распутать. Как-то раз я хотел выполоть чрезмерно наглое растение, так ты сказала - не надо, пусть растет. А я что, мне не жалко. Действительно, пусть.
Мы прожили чертовски хорошую жизнь, силюсь сказать я каждый раз, глядя на тебя. И почему-то не могу. А ты все понимаешь, все-все: что я хочу сказать, почему не могу, и почему говорить этого вслух нельзя, но пытаться все же необходимо. Редкая удача, встретить человека, который понимает тебя без слов. Редкое счастье, прожить жизнь рядом с таким человеком. А проживать с ним не жизнь, а жизни, одну за другой - так и вовсе подарок небес.
Я невероятно везучий сукин сын, озорно подмигивает сам себе худой старик в моем нелюбимом зеркале - и словно молодеет на несколько секунд. А потом возвращается к своим сказкам, твоим рукам, заваренному тобой чаю, зачатым с тобой детям и бесконечному миру, смысл существования которого - в том, чтобы нам было где встретиться.
И помечтать вместе.