#ХАБАРОВСК. БЕЛЫЙ ТЕАТР: МОНОЛОГ ПЕРЕД ФИНАЛОМ
Блог Петербургского театрального журнала: http://ptj.spb.ru/blog/xabarovsk-belyj-teatr-monolog-pered-finalom/
#Хабаровск мои пять копеек и ко всей ситуации с Белый Театр,и записки - для памяти - о его двух любимых мною спектаклях: «Разговор в семействе Штейн об отсутствующем господине фон Гёте», «По поводу мокрого снега».
О спектакле «Гамлет, Лир, Макбет и шум дождя» Сиэна Екера, я писала ровно год назад. Текст о нём здесь: https://x-oksana.livejournal.com/466589.html
Оксана Хрипун
#ХАБАРОВСК. БЕЛЫЙ ТЕАТР: МОНОЛОГ ПЕРЕД ФИНАЛОМ
Белый театр Хабаровска - уникальный творческий островок. Не авангарден. Не экстремален. Не экспериментален. Не элитарен. Он традиционен. По-хорошему - это хороший бульварный театр, так как в нём всё - о любви. Оговорюсь сразу: бульварный и традиционный - не в ругательном смысле этого слова, означающем архаичную замшелость. Даже странно, что в его небольшой зал не ломились толпы любителей “настоящего психологического театра” - театра без экстремальных изысков.
Это ужасный ужас, но Хабаровску придётся жить теперь как городу, в котором не будет театра открывающего широкоизвестных авторов, но словно прокажённых для остальных городских учреждений культуры с вывеской "театр".
Неужели не будет Театра, открывающего любого литератора легко и нежно, будто перелистывая странички любимой печатной книжки: Зюскинд и Пинтер, Шеффер и Казас, Бергман и Екер - элитарные популярные авторы жили лишь в пространстве этого уникального театра. Теперь они покидают нас и уходят… Уходят с иронией и грустью. Не справившись с требованием своего арендодателя - Министерством обороны России, об увеличении размера аренды, случившейся в период первой волны пандемии коронавируса.
Нам остаётся так мало: память. Лишь в памяти останутся спектакли, которые в любом другом городе могли бы стать событиями, но не стали ими, в силу не пробивного характера их творцов и расположения этого маленького независимого коллектива на театральной карте России.
На самом деле сейчас, когда я спешу записать свои воспоминания о двух любимых спектаклях Белого театра, я не знаю точно будет ли жить, и если будет, то каким образом, этот уникальный творческий коллектив. Из-за его “внезапной” пропажи не выйдут на улицы города толпы рассерженных горожан, как выходят сейчас ежедневно - сегодня уже в 80-ый раз, защищая честь и достоинство, свой гражданский выбор - губернатора Сергея Фургала. Безусловно сравнение этих двух величин - выглядит как спекуляция на остром "моменте". Но… В мгновение осознания того, что потеря этого театра неизбежна, невольно рождается горькое чувство и мысль: а вот если сравнить, то кто же больше принёс и может ещё принести нематериальную, но настоящую пользу жителям города - украденный губернатор (выбор), или задавленный кирзовым сапогом театр? Знаю - вопрос неправильный, величины несопоставимые, находящиеся по разные экваторы социальной жизни, но всё же, всё же, всё же…
Справедливости ради надо сказать, что театры и музыкальные коллективы Хабаровска в это сложное время объединились и как могли помогли Белому театру: сыграли концерт, спектакли, сборы от которых пошли на оплату огромного долга за аренду. Но вопрос жизни и смерти всё ещё висит в воздухе. И сегодня, когда я увидела фотографию, на которой маленькая, хрупкая, безумно печальная Ольга Кузьмина стоит у обшарпанных дверей сгнившего и почти разрушенного здания старого кинотеатра - единственный вариант для переезда, предложенный местным Министерством культуры, мне захотелось плакать и орать в голос: не должно быть в мире такой несправедливости, так быть не должно!
Нельзя, чтобы те, кто рождает смыслы, исчезали просто потому, что у кого-то немереные аппетиты и, если их не удовлетворить, то к нам ворвутся солдаты НАТО.
Я, к сожалению, никак не могу помочь любимому театру. Но я помню, что за мной остался должок, который самое время исполнить - пока ещё он есть: Белый Театр Хабаровска.
И я отдаю этот долг: пишу не рецензии, а свои воспоминания (?) о двух прекрасных спектаклях этого замечательного, любимого театра.
Гёте, Штейн, Rammstein
Петер Хакс написал свой монолог “Разговор в семействе Штейн об отсутствующем господине Фон Гёте” для актрисы и чучела. В Белом театре Хабаровска монолог превратился в романтический трэш в двух действиях и пяти актах для актрис Ольги Кузьминой и Алисы Бирулиной, одного чучела и иного реквизита под секретным названием Гёте, Штейн, Rammstein.
Когда женщины говорят - они злы, бескомпромиссны, пафосны: почти невыносимы. Их диалог, состоящий из вопросов-утверждений и ответов-обвинений раздражает и… завораживает, поскольку очень быстро приходит понимание того, что перед нами одна-единственная героиня: страстная, умная, некрасивая, вернее нет, простите, чертовски привлекательная: необычная, почти асексуальная… - до поры, когда раскроется её чувственность. Героиня со стальным стержнем внутри, к которому она пригвождает себя раз за разом - всего-то 5 раз самоубившись - на протяжении двух часов сценического действия.
Актрисы ведут нескончаемый внутренний монолог одной героини, разделив его на двоих, как ношу, которую в одиночку вынести невозможно: слишком велика была любовь к поэту, но чертовски тяжёл был долг, который пришлось нести их молодой героине Шарлотте Штейн. Однако о мере этой тяжести мы узнаем лишь в финале, когда она всё-таки явится перед нами легкая, воздушная, ранимая, отринув тонны алебастровой пудры, сотворившей из хрупкой женщины классицистское архитектурное сооружение.
Удивительно как виртуозно, так, что аж дух захватывает, две актрисы простраивают (выстраивают?) диалог двух возрастов одной женщины. Тяжёлая дряхлость стареющей души, поучающей и обвиняющей свою молодую влюблённость, логично приводит раз за разом к смерти. Уникальность этих “смертей” лишь в том, где она настигает бывшую музу великого поэта, и каким голосом она читает любовно-философские послания поэта и музы перед смертью: скрежещущим, дряхлым и грубым, деланно мужским или светлым и юным -настоящим и простым.
Необходимо сказать о редкой культуре сценического костюма этого театра. Я почти не погрешу против истины, если скажу, что Белый театр - это единственный театр в Хабаровске, где отфактуренный, фантазийный сценический костюм действительно часть сценического текста, а не отдельно исполненный дивертисмент. Или того хуже - некая дизайнерская модель, живущая в постановке своей отдельной жизнью. Художник по костюмам Елена Гнетова создала для “Гёте, Штейн, Rammstein” точные образы режиссёрского замысла: бело-серые многовариантные нижние рубахи “эпохи классицизма”, вписывающиеся в графичные наброски замковых стен, напечатанных на современном баннерном холсте в сценографии Андрея Тена.
Созданный авторами спектакля сценический текст прост и органичен: перед нами открываются 5 картин пяти финалов убивающей любви.
Мир Шарлотты Штейн у Ольги Кузьминой существует в философско-ироничном пространстве в сопровождении барочного индастриал-метала группы Рамштайн. Настолько ироничном, что в нём вольно уживаются Брейгель с Босхом, Давид с Рембрандтом: но словно написанные на картине-копии жирными масляными мазками провинциальным художником-копиистом.
И вот здесь необходимо отдать должное режиссёрскому мастерству Ольги Кузьминой. Ах, как залихватски, на тончайшем ироничном подтексте она выстраивает пять возможных финалов жизни, через которые проходит одна на двоих героиня в исполнении самой Ольги и Алисы Бирулиной: брейгелевская старуха, в мгновение ока превращающаяся почти в босховскую нежную Шарлотту каждый раз умирающую и убивающую.
Первая смерть исполнена как самоубийственное убийство в ванне. Перед нами, уважаемый зритель, первая в мире феминистка, мать семерых детей, поэт и муза поэта. А ещё это постаревшая требовательная феминистка, словно революционер Марат встретившая смерть при чтении некоего страстного послания от руки молодой и отчаявшейся Шарлотты.
Вторая: всё та же молодая Шарлотта как Рембрандтовский доктор Тюльпа яростно препарирует мужские внутренности - от кишок до печени, набивает затем оставшееся пустое чучело хрустящими, как свежее печенье, исписанными листками лирики, а для смерти использует классический кинжал.
Третья: на грани сладострастия, но сладострастия спокойного, интеллектуального, парадоксально виктимного - красиво виктимного. А что нужно для безупречно красивой смерти? Конечно нужен яд, вино, хрустальный бокал и возможность выпить на брудершафт с самой собой под “Моё сердце в огне” ("Mein Herz brennt" группы Rammstein).
Четвёртая и пятая смерти, как им и положено, вполне банальны: от верёвки и от жизни - в изысканном полонезе, под оглушающие ритмы индастриал-метала Rammstein.
Кстати, все эти ироничные, но с абсолютной серьёзностью исполненные под музыку Рамштайн самоубийства, выстраиваются в итоге в подобие речитативной пятиактной оперы: ироничной, с горьким привкусом сарказма.
А каким же ещё может быть женский монолог о любви и борьбе? Борьбе не за любовь, а за право быть признанной как личность, а не как объект для поэтического творчества. О праве женщины на достоинство, вопреки правилам, продиктованными временем и обстоятельствами. О невозможности любви без уважения не только к чувствам, но и к мыслям, к требовательному мышлению, к полёту творческих размышлений.
Достоевщина живёт и побеждает
Режиссура Белого театра - в большинстве своём режиссура Ольги Кузьминой - метафорична и психологична. Каждый её спектакль удивительно богат на парадоксальные, ироничные метафоры, пластические гиперболы и минималистичные художественные аллюзии.
Хрупкая ткань спектакля “По поводу мокрого снега” вся соткана именно в фирменной Кузьминской стилистике. И невыносимо, просто невыносимо жаль, что этого уютного, трогательного, юмористического, экзистенциального, обнажающего страшную маргинальность маленького человека по Достоевскому мы с вами тоже уже никогда не увидим, дорогие зрители.
Герой Андрея Трумбы восхитительно безобразен, потому что чертовски честен! А временами даже обезоруживающе обаятелен. Эта обаятельная маргинальная честность, что порой хуже воровства, хрестоматийна и прекрасно создана замечательным, ярким актёром. По ней, как по отражению в пролетающем окошке автобуса, мы можем изучать мотивы и мотивацию людей, которые сплошь и рядом. Однако мы их и им подобных старательно избегаем, отгородившись стройной системой подбора “ближнего круга” - по принципу социальных сетей.
Обаятельнейший, добрейший смешной чудик, трусишка, годами представляющий как можно отомстить случайному обидчику. Взрастивший эту месть до масштабов гигантского ядерного гриба, почти поющий эту свою месть, почти её растанцовывающий до воображаемого танго с обидчиком, но сдувающийся, словно воздушный шарик… Чтобы потом отомстить, не сильному и возможно властному, а той, что встретилась на пути. Весь пыл неудовлетворённого, злобного, самоутверждающегося, маргинального абьюзера, встретившего по чистой случайности на своём пути настоящий бриллиант, будет исторгнут на хрупкую, но сильную и всё же совсем пропащую юную проститутку - прообраз Сонечки Мармеладовой.
И если роль героя “Записок из подполья” - очередная великолепная актёрская работа Андрея Трумбы, в его узнаваемой пластично-ироничной манере, то работа Алисы Бирулиной - настоящее открытие. Графически выдержанная, лёгкими, но точными штрихами обозначенная Личность.
Воспитанная, вылепленная заботливым вниманием и Школой Ольги Кузьминой и Андрея Трумбы, Алиса этой работой заявляет о себе как об очень сильном и цельном профессионале, которому подвластны абсурдистское начало и психологически и пластически глубокая прорисовка характера.
Молодая актриса, под руководством лиричной режиссуры (режиссёра?) Ольги Кузьминой, идёт по разнообразным психологическим тонкостям своей героини как по кромке прибоя, который неумолимо захватывает всё большую и большую часть её берега. Однако юная девушка каждый раз успевает предугадать яростный захват и взлететь над ним, чтобы в следующее мгновение всё повторилось вновь.
“А в самом деле: вот я теперь уж от себя задаю один праздный вопрос: что лучше - дешёвое ли счастие или возвышенные страдания? Hу-ка, что лучше?” - этот вопрос героя - чистая достоевщина!
Ну-ка, что лучше? Ширпотреб, идеально сохранившийся со времён тотального дефицита, для непритязательных всех и каждого в “главных” театральных залах краевого центра, или штучное, неповторимое произведение искусства?
Ну-ка, что лучше? Вполне традиционная - ровно по Станиславскому, классические “петелька&крючочек” - интерпретационная режиссура: без пугающих революционных новаций столичных городов, без иммерсивности, без Site-specific, без вербатима и всяких там измов… Или точно так же называемая интерпретационной традиционная режиссура, но изначально базирующаяся не на поиске новых смыслов, а на поиске личного удобства в жизненном пространстве, а от того интерпретирующая по стопятьсотпятому разу кассовую драматургию, при этом лицемерно рассуждая о поисках в классике?
Ну-ка, что лучше? Идя на поводу у “театралов”, ставить музейные, якобы классические, спектакли в кринолинах, или, основываясь на классической литературе и драматургии, переосмыслять автора, соотносить его героев с современностью и актуальностью - ну-ка, что может действительно стать предметом искусства?
Белый театр - уникальный театр. Повторю: он не авангарден, не экстремален, не экспериментален. Не элитарен. Традиционный психологический театр - по Школе. Хорошей школе актёрского мастерства. Это актёрский театр, созданный и 32 года обустраиваемый актёрами. И, наверно, действительно странно, что в столь консервативном городе как Хабаровск, уничтожающем любую самость, могла так долго выживать независимая творческая субстанция, честно работающая в системе постоянного актёрского тренинга, этюдного драйва, а значит постоянной прокачки мысли и ремесла, не разменивающая себя на низкопробную “зажигательную” лабуду.
33-й год жизни отпраздновать театру не доведётся: суровая реальность в лице трёхголового дракона - Министерства обороны Хабаровского края, налоговых органов и пандемии расправились с ним по классическим законам капиталистического жанра.
#Хабаровск мои пять копеек и ко всей ситуации с Белый Театр,и записки - для памяти - о его двух любимых мною спектаклях: «Разговор в семействе Штейн об отсутствующем господине фон Гёте», «По поводу мокрого снега».
О спектакле «Гамлет, Лир, Макбет и шум дождя» Сиэна Екера, я писала ровно год назад. Текст о нём здесь: https://x-oksana.livejournal.com/466589.html
Оксана Хрипун
#ХАБАРОВСК. БЕЛЫЙ ТЕАТР: МОНОЛОГ ПЕРЕД ФИНАЛОМ
Белый театр Хабаровска - уникальный творческий островок. Не авангарден. Не экстремален. Не экспериментален. Не элитарен. Он традиционен. По-хорошему - это хороший бульварный театр, так как в нём всё - о любви. Оговорюсь сразу: бульварный и традиционный - не в ругательном смысле этого слова, означающем архаичную замшелость. Даже странно, что в его небольшой зал не ломились толпы любителей “настоящего психологического театра” - театра без экстремальных изысков.
Это ужасный ужас, но Хабаровску придётся жить теперь как городу, в котором не будет театра открывающего широкоизвестных авторов, но словно прокажённых для остальных городских учреждений культуры с вывеской "театр".
Неужели не будет Театра, открывающего любого литератора легко и нежно, будто перелистывая странички любимой печатной книжки: Зюскинд и Пинтер, Шеффер и Казас, Бергман и Екер - элитарные популярные авторы жили лишь в пространстве этого уникального театра. Теперь они покидают нас и уходят… Уходят с иронией и грустью. Не справившись с требованием своего арендодателя - Министерством обороны России, об увеличении размера аренды, случившейся в период первой волны пандемии коронавируса.
Нам остаётся так мало: память. Лишь в памяти останутся спектакли, которые в любом другом городе могли бы стать событиями, но не стали ими, в силу не пробивного характера их творцов и расположения этого маленького независимого коллектива на театральной карте России.
На самом деле сейчас, когда я спешу записать свои воспоминания о двух любимых спектаклях Белого театра, я не знаю точно будет ли жить, и если будет, то каким образом, этот уникальный творческий коллектив. Из-за его “внезапной” пропажи не выйдут на улицы города толпы рассерженных горожан, как выходят сейчас ежедневно - сегодня уже в 80-ый раз, защищая честь и достоинство, свой гражданский выбор - губернатора Сергея Фургала. Безусловно сравнение этих двух величин - выглядит как спекуляция на остром "моменте". Но… В мгновение осознания того, что потеря этого театра неизбежна, невольно рождается горькое чувство и мысль: а вот если сравнить, то кто же больше принёс и может ещё принести нематериальную, но настоящую пользу жителям города - украденный губернатор (выбор), или задавленный кирзовым сапогом театр? Знаю - вопрос неправильный, величины несопоставимые, находящиеся по разные экваторы социальной жизни, но всё же, всё же, всё же…
Справедливости ради надо сказать, что театры и музыкальные коллективы Хабаровска в это сложное время объединились и как могли помогли Белому театру: сыграли концерт, спектакли, сборы от которых пошли на оплату огромного долга за аренду. Но вопрос жизни и смерти всё ещё висит в воздухе. И сегодня, когда я увидела фотографию, на которой маленькая, хрупкая, безумно печальная Ольга Кузьмина стоит у обшарпанных дверей сгнившего и почти разрушенного здания старого кинотеатра - единственный вариант для переезда, предложенный местным Министерством культуры, мне захотелось плакать и орать в голос: не должно быть в мире такой несправедливости, так быть не должно!
Нельзя, чтобы те, кто рождает смыслы, исчезали просто потому, что у кого-то немереные аппетиты и, если их не удовлетворить, то к нам ворвутся солдаты НАТО.
Я, к сожалению, никак не могу помочь любимому театру. Но я помню, что за мной остался должок, который самое время исполнить - пока ещё он есть: Белый Театр Хабаровска.
И я отдаю этот долг: пишу не рецензии, а свои воспоминания (?) о двух прекрасных спектаклях этого замечательного, любимого театра.
Гёте, Штейн, Rammstein
Петер Хакс написал свой монолог “Разговор в семействе Штейн об отсутствующем господине Фон Гёте” для актрисы и чучела. В Белом театре Хабаровска монолог превратился в романтический трэш в двух действиях и пяти актах для актрис Ольги Кузьминой и Алисы Бирулиной, одного чучела и иного реквизита под секретным названием Гёте, Штейн, Rammstein.
Когда женщины говорят - они злы, бескомпромиссны, пафосны: почти невыносимы. Их диалог, состоящий из вопросов-утверждений и ответов-обвинений раздражает и… завораживает, поскольку очень быстро приходит понимание того, что перед нами одна-единственная героиня: страстная, умная, некрасивая, вернее нет, простите, чертовски привлекательная: необычная, почти асексуальная… - до поры, когда раскроется её чувственность. Героиня со стальным стержнем внутри, к которому она пригвождает себя раз за разом - всего-то 5 раз самоубившись - на протяжении двух часов сценического действия.
Актрисы ведут нескончаемый внутренний монолог одной героини, разделив его на двоих, как ношу, которую в одиночку вынести невозможно: слишком велика была любовь к поэту, но чертовски тяжёл был долг, который пришлось нести их молодой героине Шарлотте Штейн. Однако о мере этой тяжести мы узнаем лишь в финале, когда она всё-таки явится перед нами легкая, воздушная, ранимая, отринув тонны алебастровой пудры, сотворившей из хрупкой женщины классицистское архитектурное сооружение.
Удивительно как виртуозно, так, что аж дух захватывает, две актрисы простраивают (выстраивают?) диалог двух возрастов одной женщины. Тяжёлая дряхлость стареющей души, поучающей и обвиняющей свою молодую влюблённость, логично приводит раз за разом к смерти. Уникальность этих “смертей” лишь в том, где она настигает бывшую музу великого поэта, и каким голосом она читает любовно-философские послания поэта и музы перед смертью: скрежещущим, дряхлым и грубым, деланно мужским или светлым и юным -настоящим и простым.
Необходимо сказать о редкой культуре сценического костюма этого театра. Я почти не погрешу против истины, если скажу, что Белый театр - это единственный театр в Хабаровске, где отфактуренный, фантазийный сценический костюм действительно часть сценического текста, а не отдельно исполненный дивертисмент. Или того хуже - некая дизайнерская модель, живущая в постановке своей отдельной жизнью. Художник по костюмам Елена Гнетова создала для “Гёте, Штейн, Rammstein” точные образы режиссёрского замысла: бело-серые многовариантные нижние рубахи “эпохи классицизма”, вписывающиеся в графичные наброски замковых стен, напечатанных на современном баннерном холсте в сценографии Андрея Тена.
Созданный авторами спектакля сценический текст прост и органичен: перед нами открываются 5 картин пяти финалов убивающей любви.
Мир Шарлотты Штейн у Ольги Кузьминой существует в философско-ироничном пространстве в сопровождении барочного индастриал-метала группы Рамштайн. Настолько ироничном, что в нём вольно уживаются Брейгель с Босхом, Давид с Рембрандтом: но словно написанные на картине-копии жирными масляными мазками провинциальным художником-копиистом.
И вот здесь необходимо отдать должное режиссёрскому мастерству Ольги Кузьминой. Ах, как залихватски, на тончайшем ироничном подтексте она выстраивает пять возможных финалов жизни, через которые проходит одна на двоих героиня в исполнении самой Ольги и Алисы Бирулиной: брейгелевская старуха, в мгновение ока превращающаяся почти в босховскую нежную Шарлотту каждый раз умирающую и убивающую.
Первая смерть исполнена как самоубийственное убийство в ванне. Перед нами, уважаемый зритель, первая в мире феминистка, мать семерых детей, поэт и муза поэта. А ещё это постаревшая требовательная феминистка, словно революционер Марат встретившая смерть при чтении некоего страстного послания от руки молодой и отчаявшейся Шарлотты.
Вторая: всё та же молодая Шарлотта как Рембрандтовский доктор Тюльпа яростно препарирует мужские внутренности - от кишок до печени, набивает затем оставшееся пустое чучело хрустящими, как свежее печенье, исписанными листками лирики, а для смерти использует классический кинжал.
Третья: на грани сладострастия, но сладострастия спокойного, интеллектуального, парадоксально виктимного - красиво виктимного. А что нужно для безупречно красивой смерти? Конечно нужен яд, вино, хрустальный бокал и возможность выпить на брудершафт с самой собой под “Моё сердце в огне” ("Mein Herz brennt" группы Rammstein).
Четвёртая и пятая смерти, как им и положено, вполне банальны: от верёвки и от жизни - в изысканном полонезе, под оглушающие ритмы индастриал-метала Rammstein.
Кстати, все эти ироничные, но с абсолютной серьёзностью исполненные под музыку Рамштайн самоубийства, выстраиваются в итоге в подобие речитативной пятиактной оперы: ироничной, с горьким привкусом сарказма.
А каким же ещё может быть женский монолог о любви и борьбе? Борьбе не за любовь, а за право быть признанной как личность, а не как объект для поэтического творчества. О праве женщины на достоинство, вопреки правилам, продиктованными временем и обстоятельствами. О невозможности любви без уважения не только к чувствам, но и к мыслям, к требовательному мышлению, к полёту творческих размышлений.
Достоевщина живёт и побеждает
Режиссура Белого театра - в большинстве своём режиссура Ольги Кузьминой - метафорична и психологична. Каждый её спектакль удивительно богат на парадоксальные, ироничные метафоры, пластические гиперболы и минималистичные художественные аллюзии.
Хрупкая ткань спектакля “По поводу мокрого снега” вся соткана именно в фирменной Кузьминской стилистике. И невыносимо, просто невыносимо жаль, что этого уютного, трогательного, юмористического, экзистенциального, обнажающего страшную маргинальность маленького человека по Достоевскому мы с вами тоже уже никогда не увидим, дорогие зрители.
Герой Андрея Трумбы восхитительно безобразен, потому что чертовски честен! А временами даже обезоруживающе обаятелен. Эта обаятельная маргинальная честность, что порой хуже воровства, хрестоматийна и прекрасно создана замечательным, ярким актёром. По ней, как по отражению в пролетающем окошке автобуса, мы можем изучать мотивы и мотивацию людей, которые сплошь и рядом. Однако мы их и им подобных старательно избегаем, отгородившись стройной системой подбора “ближнего круга” - по принципу социальных сетей.
Обаятельнейший, добрейший смешной чудик, трусишка, годами представляющий как можно отомстить случайному обидчику. Взрастивший эту месть до масштабов гигантского ядерного гриба, почти поющий эту свою месть, почти её растанцовывающий до воображаемого танго с обидчиком, но сдувающийся, словно воздушный шарик… Чтобы потом отомстить, не сильному и возможно властному, а той, что встретилась на пути. Весь пыл неудовлетворённого, злобного, самоутверждающегося, маргинального абьюзера, встретившего по чистой случайности на своём пути настоящий бриллиант, будет исторгнут на хрупкую, но сильную и всё же совсем пропащую юную проститутку - прообраз Сонечки Мармеладовой.
И если роль героя “Записок из подполья” - очередная великолепная актёрская работа Андрея Трумбы, в его узнаваемой пластично-ироничной манере, то работа Алисы Бирулиной - настоящее открытие. Графически выдержанная, лёгкими, но точными штрихами обозначенная Личность.
Воспитанная, вылепленная заботливым вниманием и Школой Ольги Кузьминой и Андрея Трумбы, Алиса этой работой заявляет о себе как об очень сильном и цельном профессионале, которому подвластны абсурдистское начало и психологически и пластически глубокая прорисовка характера.
Молодая актриса, под руководством лиричной режиссуры (режиссёра?) Ольги Кузьминой, идёт по разнообразным психологическим тонкостям своей героини как по кромке прибоя, который неумолимо захватывает всё большую и большую часть её берега. Однако юная девушка каждый раз успевает предугадать яростный захват и взлететь над ним, чтобы в следующее мгновение всё повторилось вновь.
“А в самом деле: вот я теперь уж от себя задаю один праздный вопрос: что лучше - дешёвое ли счастие или возвышенные страдания? Hу-ка, что лучше?” - этот вопрос героя - чистая достоевщина!
Ну-ка, что лучше? Ширпотреб, идеально сохранившийся со времён тотального дефицита, для непритязательных всех и каждого в “главных” театральных залах краевого центра, или штучное, неповторимое произведение искусства?
Ну-ка, что лучше? Вполне традиционная - ровно по Станиславскому, классические “петелька&крючочек” - интерпретационная режиссура: без пугающих революционных новаций столичных городов, без иммерсивности, без Site-specific, без вербатима и всяких там измов… Или точно так же называемая интерпретационной традиционная режиссура, но изначально базирующаяся не на поиске новых смыслов, а на поиске личного удобства в жизненном пространстве, а от того интерпретирующая по стопятьсотпятому разу кассовую драматургию, при этом лицемерно рассуждая о поисках в классике?
Ну-ка, что лучше? Идя на поводу у “театралов”, ставить музейные, якобы классические, спектакли в кринолинах, или, основываясь на классической литературе и драматургии, переосмыслять автора, соотносить его героев с современностью и актуальностью - ну-ка, что может действительно стать предметом искусства?
Белый театр - уникальный театр. Повторю: он не авангарден, не экстремален, не экспериментален. Не элитарен. Традиционный психологический театр - по Школе. Хорошей школе актёрского мастерства. Это актёрский театр, созданный и 32 года обустраиваемый актёрами. И, наверно, действительно странно, что в столь консервативном городе как Хабаровск, уничтожающем любую самость, могла так долго выживать независимая творческая субстанция, честно работающая в системе постоянного актёрского тренинга, этюдного драйва, а значит постоянной прокачки мысли и ремесла, не разменивающая себя на низкопробную “зажигательную” лабуду.
33-й год жизни отпраздновать театру не доведётся: суровая реальность в лице трёхголового дракона - Министерства обороны Хабаровского края, налоговых органов и пандемии расправились с ним по классическим законам капиталистического жанра.