Читая Cказание о Дракуле-3
Читая Cказание о Дракуле-3
На сайте Пушкинского дома стоит следующее описание Повести (в энц. ствтье Я. С. Лурье и А.Ю. Григоренко о Федоре Курицыне, его, как обычно считают, авторе, http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4030 ):
"Как же может быть определен идейный смысл русской Повести о Дракуле? В науке предполагались самые различные решения этого вопроса: одни исследователи усматривали в Повести осуждение тирании и видели в главном персонаже Повести однозначно отрицательное лицо, другие усматривали в ней апологию грозной и справедливой власти и тех репрессий, которые применялись феодальным государством против его врагов. Возможность столь противоположных мнений вытекает из жанрового своеобразия Повести: перед нами не публицистическое произведение, автор которого прямо высказывает свои воззрения, а произведение беллетристики. Уже Н. М. Карамзин отмечал, что «автор мог бы заключить сию сказку прекрасным нравоучением, но нсе сделал того, оставляя читателям самим судить о философии Дракулы». Амбивалентность, неоднозначность сюжетной развязки, оставляющая возможность различного понимания сюжета, была свойственна ряду памятников беллетристики позднего средневековья... Но отсутствие однозначной морали не означало отсутствия в Повести о Дракуле авторской позиции. Позицию эту можно определить, сравнив русскую Повесть с западными сочинениями о том же персонаже. Если авторы немецких рассказов рисовали только изуверскую жестокость «великого изверга», то итальянский гуманист Бонфини подчеркивал сочетание в Дракуле «неслыханной жестокости и справедливости». Так же двойствен Дракула и в русской Повести. Дракула - «диавол» на троне, он «зломудр», но жестокость его может служить и для искоренения зла: «И только ненавидя в своей земли зла, яко хто учинит кое зло, татьбу, или разбой, или кую лжу, или неправду, той никако не будет жив. Аще ль велики болярин, иль священник, иль инок, или просты, аще и велико богатьство имел бы кто, не может искупитись от смерти, и толико грозен бысть». Автор сознательно отмечал противоречивые черты в образе Дракулы (справедливость и жестокость), но вместе с тем он видел в нем «великого государя»: если в немецком сказании о Дракуле анекдот о двух монахах, один из которых польстил Дракуле, а другой назвал его извергом, кончался оправданием правдивого обличителя и казнью льстеца, то в русской Повести наказанию подвергался имено хулитель, не умеющий говорить с «великими государями». Подобно публицисту XVI в. И. С. Пересветову, автор Повести о Дракуле полагал, очевидно, что «без таковыя грозы немочно в царство правды ввести»."
·
Этот пассаж надо разбирать построчно, не хуже чем само Сказание о Дракуле.
(1) Сразу надо сказать, что современникам про амбивалентность было невдомек: в ряде русских традиций копирования Сказания в него внесены подзаголовки, и вот то [Кирилловская редакция, Забелинский вид] в последней рубрике стоит подзаголовок: "Еще же о злом его обычае" (то есть и выше все время шла речь о злом его обычае!), то стоят подзаголовки "О злонравии Дракулы" [разные виды Румянцевской редакции], то сам пассаж о том, как Дракула выводил преступность и неправды массовыми казнями, вводится [Рум. ред., распростр. вид] подзаголовком вроде "об укреплении и грозе Дракулы в своей земле" ("укрепление" тут, стало быть, значит устрожение - по самому этому слову еще не видно, оправданное устрожение или нет), а кончается резюме: "Такова убо бысть гроза во всей земле Мунтьянские" - то есть для переписчиков все это вместе значило не наведение порядка и справедливости (уж какой ни на есть ценой, в данном случае ценой грозы, будь то приемлемой или чрезмерной), а само свирепствование этой самой грозы. В качестве подведения итога борьбы Дракулы со злом они не пишут: "и настала правда в земле Мунтьянской", они пишут "и такова была гроза по всей земле Мунтьянской", что _при отсутствии внесения в это резюме каких бы то ни было констатаций того, что вот был достигнут порядок, каких бы то ни было упоминаний чего-то положительного, достижений, означает, что для данного переписчика вся эта кампания Дракулы по борьбе с преступлениями и плохими поступками была - в силу применемых методов - лихолетьем, грозой, обрушившейсчя на всю страну, и никакие результаты при таких методах в счет у него уже вообще не шли и этой оценки не меняли.
В том же распространенном виде Рум. ред. смерть Дракулы видоизменяется сравнительно с исходником так, что когда его приняли в бою за турка свои и стали с ним драться, он по исступленной злобности не стал им кричать, что он свой, а стал с ними драться и их убивать "в исступлении", и убил так мужей, много лучших чем он, а сам был ранен; и когда пдошли еще свои и это увидели, то тут уж они его признали - но за такое дело и за все хорошее добили копьями. И так Дракула нашел "лютого жития своего конец" "зле" (злым образом, плохой смертью) за что тут же добавляется в распростр. виде Рум. ред. похвала Богу!
В Барсовском и Уваровском виде Рум. ред. начинается все с того, что Д. был "злосерд вельми" // "злосердит вельми", а подытоживается тем, что от своих и принял смерть "зле".
В Хохловском виде Рум. ред. начало: "...житие зло имея и яр и не милостив и не пощади ни x кому, казнитель злы [злой] и скор к смерти".
В Сводной редакции начало: "...житием злосерд, и яр, и не милостив, и не пощадлив ни x кому ж, казнитель злы, скор к смерти".
Сразу видно, не поняли глупые современники амбивалентности, не умудрили их филологи 20 - 21 веков.
(2) Автор, значится, не выразил ясно своей оценки в адрес Дракулы. То есть автор перетолковал (против истины) его прозвище со значением "дракон" как его единственное имя со знчением "диавол"; написал, что он был зломудр, как диавол, и прожил жизнь, как диавол; а в другом месте Сказания - что он во всю жизнь имел "злой обычай", и не оставил его, даже сев в темницу, и был этот обычай в том, чтобы мучить и убивать живых существ (в темнице людей не мог убивать, так хоть птиц и мышей мучил и убивал). Но этого мало,- оказывается, все это еще не выражает ясной авторской оценки!
(3) О "справедливости" Дракулы автор не проронил ни единого слова, он вообще ни единого раза не отозвался о Дракуле и его поступках хорошо, зато несколько раз отозвался о нем и о его поступках плохо, в том числе кромешно плохо - о нем и обо всей его эизни в целом (как диавол). Про "справедливость" специалисты вчитали от себя, выводя ее из того, что Дракула, согласно Сказанию, любое преступление карал смертью, так, мол, ненавидел "зло в своей земле"
- но только с чего они взяли, что для автора это было _справедливостью_? Автор что, из инков или из зулусов Чаки? Это русский 1500 года! Что, в России тогда полагалось карать любое воровство, любое мошенничество и любую обиду смертной казнью, или такое считалось в России _справедливым_ ?! Нет, и никакой даже и Иван Грозный (которого самыек знаменитые русские исторические песни выводят полоумным кровоядцем с помутневшим и закатившимся взором) в страшном сне не посчитал бы такое справедливостью! Но, может, есть основания считать, что автор Сказания был уникумом, инком и зулусом посреди России, и как раз скорбел о такой недостаточной по его меркам суровости русского закона, считая, что надо было бы за все преступления и правонарушения казнить беспощадно смертью? Да нет, нет никаких оснований считать его таким архиноватором-архиупырем, а если бы он таким был - то что ж его текст так полюбили и так переписывали в России, да еще и понимая так, как демонстрировалось выше? В России когца 15-16 веков была популярна идея, что надо бы ввести смертную казнь за всё, а нынешние законы безобразно мягкотелы?
Сама идея о смертной казни за любое преступление по меркам Руси должна была считаться вовсе не идеей суровой справедливости, а идеей кромешно-несправедливого нелюдского зверства - законы Руси и в помине не применяли так смертную казнь, в том числе в виде, ужесточенном Иваном III во времена создания Сказания, а общественное мнение Руси накануне этого времени на этот счет было таким: московские лояльные подданные Василия II в 1462 г. открыто роптали на то, что Василий предписал, да еще в Великий пост, казнить нескольких заговорщиков, пытавшихся силой освободить князя Василия Ярославича Серпуховского, сосланного Василием II под арест в Углич: "Множество же народа, видяще сиа, от боляр, и от купець великих, и от священников, и от простых людей, во мнозе быша ужасе и удивлении, и жалостно зрение, яко всех убо очеса бяху слез исполнени, яко николиже таковая не слышаша, ниже видеша... в русских князех бываемо, понеже бо и недостойно... кровь проливати во святыи Великий пост" (ПСРЛ 23: 157). Хотя большинству заговорщиков великий князь смерти не присудил (казнил смертью он только троих главных), а ограничился кнутами и урезанием носов, или ступней, или рук. Повторюсь, что недостойным дело великого князя сочли вовсе не смутьяны, а лояльные и верные ему подданные, относившиеся к нему хорошо и не изменившие этого отношения к нему в целом и далее. И когда через три недели после казни сам Василий II умер, то "бысть тогда в граде Москве и рыдание велико зело, плакахужеся князи и вельможи, старии и унии, богатии и убозии". Но вот тем не менее этот его поступок с заговорщиками на Москве те же самые люди осуждали с ужасом и удивлением в то же самое время.
В тексте летописи акцент в сокрушении и ужасании москвичей поставен на то, что казнь была совершена в Великий Пост. Но если главным в возмущении москвичей было именно то, что смертью казнят (кровь проливают) в Пост, то это опять же говорит об отношении к смертной казни вообще как к делу не особо оправданному в данном случае вообще: если бы считалось, что вообще "с такими только так и надо / так и следует", то люди не будут особенно ужасаться тому, что это "вообще с такими только так и надо" и в Пост провели. Могут и осуждать, и роптать, что лучше бы это сделали не в Пост, но вот так ужасаться и т.д. - едва ли, если считают, что сами по себе данные преступники только этого и заслуживают и в любой иной день их и надо было бы непременно казнить смертью. И в самом деле - если бы это считалось самым правильным или вполне приемлемым, то почему же тогда большинство виновников в 1462 смерти Василий как раз не предал? И что мешало бы предписать казнить и этих остальных _после_ Поста? Или предписать казнить всех вместе казненных после Поста? Как раз из того, что их казнили в Пост, но не всех, видно, что и сам Василий Посту значения большого не придавал, а вот тяжести смертной казни - придавал (иначе казнил бы всех - уж в Пост или после).
Иван III резко усилил жестокость наказаний, но при нем за первое воровство смерти не полагалось, а практика предусматривала и смягчения - так, за государственную измену и крамолу по законам полагалась смерть, но когда сам Иван карал заговор против своего наследника, главных виновников он казнил, менее важных - посадил в тюрьму (1497).
Меж тем что сделал бы Дракула из Сказания о Дракуле во всех таких случаях, и какими глазами должны были бы смотреть на него люди с русскими мерками, по которым, кстати, и Иван III был нехарактерно суров - он получил прозвище "Грозный", которое было теоретически совместимо и с признанием того, что осуществление грозности идет в пределах допустимой справедливости, и с признанием обратного, но в любом случае подразумевало суровость, а как прозвище - выбивающуюся из общего ряда, выделяющую и отличающую данного человека суровость?
Ведь даже Иван Пересветов через несколько десятилетий, сторонник сильного расширения смертной казни, ратовал за введение ее в масштабах, применяемых в Турции а там вовсе не все преступления карались смертью, и наказания по канун-наме были иногда даже мягче, чем по шариату, а за преступления, подлежашие смертной казни, в зависимости от обстоятельств казнь заменялась штрафами - даже убийство (в том числе по канун-наме Мехмеда Фатиха, которого всячкски ставит в пример Пересветов). И, в частности, за воровство смертной казни не полагалось.
Таким образом, не то что по меркам Ивана III и Курицына, а по меркам Ивана Пересветова (для которого и русские законы исхода 1540-х были недопустимо мягкими, а наказания Османской империи от Мехмеда Фатиха до Сулеймана Кануни, какими он их живописал - образцовыми /*/) то, что в Сказании Дракула делает в порядке борьбы с преступностью/"злом" из ненависти к "злу" в своей земле - казнит смертью за все преступления, не то что за любое воровство, а за все преступления вплоть до обмана и причинения каких-то неясного вида обид - это никакая не "справедливость", а фантастически чрезмерное кровоядство.
/*/ Иван Пересветов агитирует за то, чтобы тюрьма как наказание не применялась (а только как место ареста на время следствия - именно так, мол, он пишет, в Турцции) - но это никак не значит, что он за все предлагает казнить смертью. В его любимой Турции наказания тюрьмой именно что то не было, то применялось оно лишь в виде исключения (тут он описывает турецкую практику точно; впрочем, искажать ее сильно он бы и не мог - Москва с Турцией сносилась постоянно и информацию о ее законах и наказаниях имела), но это никак не значило, что там за все карали смертью.
У Пересветова есть и такой пассаж: "А просудится судья, ино им пишется такова смерть по уставу Махметеву: возведет его высоко, да бьет его взашей надол, да речет тако: «Не умѣлъ еси в доброй славе жити, а вѣрно государю служити». А иныхъ живых одираютъ, да речет тако: «Обростешь тѣлом, отдастъ ти ся вина та». По уставу Махметеву с великою грозною мудростию а нынешнии цари [Турецкие] живут. А виноватому смерти розписаны, а нашедши виноватого не пощадити лутчаго, а казнят ихъ по дѣлу дѣл ихъ".
Но (как видно и из ссылки на Турцию) означает это вовсе не то, что за _все_ вины полагается смерть разного рода, а что за разные (соответствующие) вины расписаны разные смертные казни, и кто одной из этих вин провинился - того-де казнят отвечающей этому по закону казнью без смягчений и помилований, - в отличие от менее правосудных государств, где кого и щадят или смягчают наказание, смотря по подсудимому и его общим делам, а не по его провинности, подлежащей по закону такой-то каре, и "лучшему" могут достаться такие смягчения.
(4) "Амбивалентность развязки", по поводу которой Карамзин дивился, что автор не закончил ее прекрасным нравоучением? Вот как выглядит эта развязка в исходном тексте (древнейший вид, Кир. ред.). "Конец же его сице: живяше на Мунтианской земли, и приидоша на землю его турци, начаша плѣнити. Он же удари на них, и побѣгоша турци. Дракулино же войско безъ милости начаша их сѣщи и гнаша их. Дракула же от радости възгнавъ на гору, да видить, како сѣкуть турковъ, и отторгься от войска; ближнии его, мнящись яко турчинъ, и удари его единъ копиемъ. Он же видѣвъ, яко от своих убиваемъ, и ту уби своих убийць мечем своимъ, его же мнозими копии сбодоша, и тако убиенъ бысть".
---- ТО ЕСТЬ: Дракула, командуя войском, вместо того, чтобы продолжать им командовать, бросил его и в одиночку ускакал на некое место, потому что очень хотел получше видеть, как "без милости" режут турок, а оттуда это было видно лучше; и именно потому, что он отделился от всех ради того, чтобы ускакать на это место и насладиться оттуда этим зрелищем, и торчал там в одиночку, его и приняли, по рассказу, за турка и убили - свои же. То есть погиб он от рук своих из-за все того же своего кровоядства и желания наслаждаться зрелищем чьего-то убиения. Причем ради этого он бросил даже свои прямые обязанности - командуя в битве, правитель не должен бросать войско и в одиночку куда-то отбывать, чтобы оттуда на что-то смотреть - так что его же люди и не знают, куда он подевался, а когда встречают, принимают его за врага. Весь этот эпизод, кстати, автором не то выдуман, не то избран специально из чужой выдумки - о смерти Дракулы другой источник сообщает нечто совершенно иное.
Это, стало быть, _амбивалентная_ развязка? Недостаточно нравоучительная? То есть автор и прямым текстом, и в ярких эпизодах долго рассказывал, что Дракула был изощрен во зле словно диавол, прожил как диавол, имея злой обычай мучить и убивать и этим наслаждаться - и закончил автор тем, что через такие свои нравы Дракула и погиб от рук своих же - но Карамзину это недостаточно нравоучительно, он не понимает, если ему мораль еще и отдельно, в виде прямого добавочного назидания не прочитать в конце! И Лурье не понимает.
***
Еще того лучше сказано о Дракуле Сказания в 18-м выпуске Герменевтики древнерусской литературы (2019, с. 220): "Признаками трагичности героя служила опять-таки постоянная неожиданность слов и поступков Дракулы (автор повести называет их «кознями» [1, с. 562]), продиктованная опять-таки страстной (так что окружающим приходилось «дивитись его сердцю» [1, с. 564]) преданностью идее создания идеального государства («да не будеть нищь в моей земли, но вси богатии» [1, с. 558]; «ненавидя во своей земли зла <...> грозенъ бысть».
Вот автор-то не понимал сам всю трагическую неожиданность слов и поступков своего Дракулы и называл их "кознями" - то есть словом однозначно негативным, не подразумевающим никакой трагической неожиданности, а подразумевающим продуманность заранее некоего злого, скверного замысла. Ну так на то она и герменевтика, чтобы вскрывать за явным тайное! В Сказании-то про эти козни писано так:
"Таков обычай имеаше Дракула: отколе к нему прихождаше посол от царя или от короля неизящен и не умеаше против кознем кто отвещати, то на кол его всажаше....", в некоторых списках специально с подзаголовком про злонравие: "О з л о н р а в и и . Таков же бе обычай Дракуле: егда ему отколе посол прихожаше, от царя, или от князя, или от короля, и не умеяше против кознем его отвещати, то тех на кол сажаше".
Но и подзаголовок супротив герменевтики не тянет.
История о том, как окружающие якобы дивились страстному до государственного блага сердцу Дракулы в оригинале просто ничего общего с Дракулиными государственными делами и идеалами не имеет и выглядит так: когда Дракула сидел у венгерского короля уже не в темнице, а в качестве почетного пленника, в отведенном ему доме, "случися некоему злодею" убежать во двор этого дома и там спрятаться. Венгерский пристав, гнавшийся за злодеем, явился во двор, нашел и схватил злодея, а Дракула, разгневанный тем, что в отведенный ему двор вошли без спроса, пристава тут же убил, а злодея отпустил. Королю на это пожалолвались. Далее отекст гласит: "Король же посла к нему, вопрошая: "Что ради таково зло учини?" Он же тако отвеща: "Зло никое ж учиних, но онъ самъ себе убил; находя разбойническы на великаго государя домъ, всякъ такъ погибнеть. Аще ли то ко мне пришел бы, явил, и азъ во своемъ дому нашел бы того злодея, или бы выдалъ, или простил его от смерти". Кралю же поведаша. Король же нача смеятися и дивитись его сердцю".
То есть короля насмешило и удивило в "сердце" Дракулы то, что того только-только из темницы выпустили, он на венгерской земле во власти венгерского короля, а такой исступленной и неукротимой злобной яростности человек, что с ходу заявляет себя как великий государь и в лицо самому королю заявляет о своем праве миловать венгерских преступников, забежавших на предоставленный ему двор, и убивать венгерских служилых, их там хватающих, ибо тот, кто на его двор забежал, уже достояние его, Дракулы, как великого государя! То, что Дракула совершил "преступление/зло", королю несомнительно (он и спрашивает: почему учигнил таково зло?), Насмешило и удивило его, какое сердце Дракула явил в своем поступке и в ответе. Как, много общего то, чему он дивился, имеет со страстной жаждой идеального государства?
А то, что автор поименовал "преданностью Дракулы идее создания идеального государства («да не будеть нищь в моей земли, но вси богатии»)" - это имеется в виду такой эпизод Сказания (в переводе):
"Однажды объявил Дракула по всей земле своей: пусть придут к нему все, кто стар, или немощен, или болен чем, или беден. И собралось к нему бесчисленное множество нищих и бродяг, ожидая от него щедрой милостыни. Он же ведел собрать их всех в построенном для того хороме и велел принести им вдоволь еды и вина. Они же пировали и веселились. Дракула же сам к ним пришел и спросил: «Чего еще хотите?» Они же все отвечали: «Это ведомо богу, государь, и тебе: что тебе бог внушит». Он же спросил их: «Хотите ли, чтобы сделал я вас счастливыми на этом свете, и ни в чем не будете нуждаться?» Они же, ожидая от него великих благодеяний, закричали разом: «Хотим, государь!» А Дракула приказал запереть хором и зажечь его, и сгорели все те люди. И сказал Дракула боярам своим: «Знайте, почему я сделал так: во-первых, пусть не докучают людям, и не будет нищих в моей земле, а будут все богаты; во-вторых, я и их самих освободил: пусть не страдают они на этом свете от нищеты или болезней»".
Живо преставляешь, как русский 1500 года вписывал этот эпизод, желая таким образом раскрыть страстную преданность свовго трагического героя идее создания идеального государства. Это прямо как Кузьмин-Караваев Блоку объяснял:
"Пьяный Петр, заставляя заспанного восьмилетнего сына рубить голову стрельчонку зазубренным топором, действует и как стоящая выше окружающего или владеющая демоническая сила и как жертвенное лицо, принесшее "службу" свою, всего себя, для будущей русской цивилизации".
Прод. след.
На сайте Пушкинского дома стоит следующее описание Повести (в энц. ствтье Я. С. Лурье и А.Ю. Григоренко о Федоре Курицыне, его, как обычно считают, авторе, http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4030 ):
"Как же может быть определен идейный смысл русской Повести о Дракуле? В науке предполагались самые различные решения этого вопроса: одни исследователи усматривали в Повести осуждение тирании и видели в главном персонаже Повести однозначно отрицательное лицо, другие усматривали в ней апологию грозной и справедливой власти и тех репрессий, которые применялись феодальным государством против его врагов. Возможность столь противоположных мнений вытекает из жанрового своеобразия Повести: перед нами не публицистическое произведение, автор которого прямо высказывает свои воззрения, а произведение беллетристики. Уже Н. М. Карамзин отмечал, что «автор мог бы заключить сию сказку прекрасным нравоучением, но нсе сделал того, оставляя читателям самим судить о философии Дракулы». Амбивалентность, неоднозначность сюжетной развязки, оставляющая возможность различного понимания сюжета, была свойственна ряду памятников беллетристики позднего средневековья... Но отсутствие однозначной морали не означало отсутствия в Повести о Дракуле авторской позиции. Позицию эту можно определить, сравнив русскую Повесть с западными сочинениями о том же персонаже. Если авторы немецких рассказов рисовали только изуверскую жестокость «великого изверга», то итальянский гуманист Бонфини подчеркивал сочетание в Дракуле «неслыханной жестокости и справедливости». Так же двойствен Дракула и в русской Повести. Дракула - «диавол» на троне, он «зломудр», но жестокость его может служить и для искоренения зла: «И только ненавидя в своей земли зла, яко хто учинит кое зло, татьбу, или разбой, или кую лжу, или неправду, той никако не будет жив. Аще ль велики болярин, иль священник, иль инок, или просты, аще и велико богатьство имел бы кто, не может искупитись от смерти, и толико грозен бысть». Автор сознательно отмечал противоречивые черты в образе Дракулы (справедливость и жестокость), но вместе с тем он видел в нем «великого государя»: если в немецком сказании о Дракуле анекдот о двух монахах, один из которых польстил Дракуле, а другой назвал его извергом, кончался оправданием правдивого обличителя и казнью льстеца, то в русской Повести наказанию подвергался имено хулитель, не умеющий говорить с «великими государями». Подобно публицисту XVI в. И. С. Пересветову, автор Повести о Дракуле полагал, очевидно, что «без таковыя грозы немочно в царство правды ввести»."
·
Этот пассаж надо разбирать построчно, не хуже чем само Сказание о Дракуле.
(1) Сразу надо сказать, что современникам про амбивалентность было невдомек: в ряде русских традиций копирования Сказания в него внесены подзаголовки, и вот то [Кирилловская редакция, Забелинский вид] в последней рубрике стоит подзаголовок: "Еще же о злом его обычае" (то есть и выше все время шла речь о злом его обычае!), то стоят подзаголовки "О злонравии Дракулы" [разные виды Румянцевской редакции], то сам пассаж о том, как Дракула выводил преступность и неправды массовыми казнями, вводится [Рум. ред., распростр. вид] подзаголовком вроде "об укреплении и грозе Дракулы в своей земле" ("укрепление" тут, стало быть, значит устрожение - по самому этому слову еще не видно, оправданное устрожение или нет), а кончается резюме: "Такова убо бысть гроза во всей земле Мунтьянские" - то есть для переписчиков все это вместе значило не наведение порядка и справедливости (уж какой ни на есть ценой, в данном случае ценой грозы, будь то приемлемой или чрезмерной), а само свирепствование этой самой грозы. В качестве подведения итога борьбы Дракулы со злом они не пишут: "и настала правда в земле Мунтьянской", они пишут "и такова была гроза по всей земле Мунтьянской", что _при отсутствии внесения в это резюме каких бы то ни было констатаций того, что вот был достигнут порядок, каких бы то ни было упоминаний чего-то положительного, достижений, означает, что для данного переписчика вся эта кампания Дракулы по борьбе с преступлениями и плохими поступками была - в силу применемых методов - лихолетьем, грозой, обрушившейсчя на всю страну, и никакие результаты при таких методах в счет у него уже вообще не шли и этой оценки не меняли.
В том же распространенном виде Рум. ред. смерть Дракулы видоизменяется сравнительно с исходником так, что когда его приняли в бою за турка свои и стали с ним драться, он по исступленной злобности не стал им кричать, что он свой, а стал с ними драться и их убивать "в исступлении", и убил так мужей, много лучших чем он, а сам был ранен; и когда пдошли еще свои и это увидели, то тут уж они его признали - но за такое дело и за все хорошее добили копьями. И так Дракула нашел "лютого жития своего конец" "зле" (злым образом, плохой смертью) за что тут же добавляется в распростр. виде Рум. ред. похвала Богу!
В Барсовском и Уваровском виде Рум. ред. начинается все с того, что Д. был "злосерд вельми" // "злосердит вельми", а подытоживается тем, что от своих и принял смерть "зле".
В Хохловском виде Рум. ред. начало: "...житие зло имея и яр и не милостив и не пощади ни x кому, казнитель злы [злой] и скор к смерти".
В Сводной редакции начало: "...житием злосерд, и яр, и не милостив, и не пощадлив ни x кому ж, казнитель злы, скор к смерти".
Сразу видно, не поняли глупые современники амбивалентности, не умудрили их филологи 20 - 21 веков.
(2) Автор, значится, не выразил ясно своей оценки в адрес Дракулы. То есть автор перетолковал (против истины) его прозвище со значением "дракон" как его единственное имя со знчением "диавол"; написал, что он был зломудр, как диавол, и прожил жизнь, как диавол; а в другом месте Сказания - что он во всю жизнь имел "злой обычай", и не оставил его, даже сев в темницу, и был этот обычай в том, чтобы мучить и убивать живых существ (в темнице людей не мог убивать, так хоть птиц и мышей мучил и убивал). Но этого мало,- оказывается, все это еще не выражает ясной авторской оценки!
(3) О "справедливости" Дракулы автор не проронил ни единого слова, он вообще ни единого раза не отозвался о Дракуле и его поступках хорошо, зато несколько раз отозвался о нем и о его поступках плохо, в том числе кромешно плохо - о нем и обо всей его эизни в целом (как диавол). Про "справедливость" специалисты вчитали от себя, выводя ее из того, что Дракула, согласно Сказанию, любое преступление карал смертью, так, мол, ненавидел "зло в своей земле"
- но только с чего они взяли, что для автора это было _справедливостью_? Автор что, из инков или из зулусов Чаки? Это русский 1500 года! Что, в России тогда полагалось карать любое воровство, любое мошенничество и любую обиду смертной казнью, или такое считалось в России _справедливым_ ?! Нет, и никакой даже и Иван Грозный (которого самыек знаменитые русские исторические песни выводят полоумным кровоядцем с помутневшим и закатившимся взором) в страшном сне не посчитал бы такое справедливостью! Но, может, есть основания считать, что автор Сказания был уникумом, инком и зулусом посреди России, и как раз скорбел о такой недостаточной по его меркам суровости русского закона, считая, что надо было бы за все преступления и правонарушения казнить беспощадно смертью? Да нет, нет никаких оснований считать его таким архиноватором-архиупырем, а если бы он таким был - то что ж его текст так полюбили и так переписывали в России, да еще и понимая так, как демонстрировалось выше? В России когца 15-16 веков была популярна идея, что надо бы ввести смертную казнь за всё, а нынешние законы безобразно мягкотелы?
Сама идея о смертной казни за любое преступление по меркам Руси должна была считаться вовсе не идеей суровой справедливости, а идеей кромешно-несправедливого нелюдского зверства - законы Руси и в помине не применяли так смертную казнь, в том числе в виде, ужесточенном Иваном III во времена создания Сказания, а общественное мнение Руси накануне этого времени на этот счет было таким: московские лояльные подданные Василия II в 1462 г. открыто роптали на то, что Василий предписал, да еще в Великий пост, казнить нескольких заговорщиков, пытавшихся силой освободить князя Василия Ярославича Серпуховского, сосланного Василием II под арест в Углич: "Множество же народа, видяще сиа, от боляр, и от купець великих, и от священников, и от простых людей, во мнозе быша ужасе и удивлении, и жалостно зрение, яко всех убо очеса бяху слез исполнени, яко николиже таковая не слышаша, ниже видеша... в русских князех бываемо, понеже бо и недостойно... кровь проливати во святыи Великий пост" (ПСРЛ 23: 157). Хотя большинству заговорщиков великий князь смерти не присудил (казнил смертью он только троих главных), а ограничился кнутами и урезанием носов, или ступней, или рук. Повторюсь, что недостойным дело великого князя сочли вовсе не смутьяны, а лояльные и верные ему подданные, относившиеся к нему хорошо и не изменившие этого отношения к нему в целом и далее. И когда через три недели после казни сам Василий II умер, то "бысть тогда в граде Москве и рыдание велико зело, плакахужеся князи и вельможи, старии и унии, богатии и убозии". Но вот тем не менее этот его поступок с заговорщиками на Москве те же самые люди осуждали с ужасом и удивлением в то же самое время.
В тексте летописи акцент в сокрушении и ужасании москвичей поставен на то, что казнь была совершена в Великий Пост. Но если главным в возмущении москвичей было именно то, что смертью казнят (кровь проливают) в Пост, то это опять же говорит об отношении к смертной казни вообще как к делу не особо оправданному в данном случае вообще: если бы считалось, что вообще "с такими только так и надо / так и следует", то люди не будут особенно ужасаться тому, что это "вообще с такими только так и надо" и в Пост провели. Могут и осуждать, и роптать, что лучше бы это сделали не в Пост, но вот так ужасаться и т.д. - едва ли, если считают, что сами по себе данные преступники только этого и заслуживают и в любой иной день их и надо было бы непременно казнить смертью. И в самом деле - если бы это считалось самым правильным или вполне приемлемым, то почему же тогда большинство виновников в 1462 смерти Василий как раз не предал? И что мешало бы предписать казнить и этих остальных _после_ Поста? Или предписать казнить всех вместе казненных после Поста? Как раз из того, что их казнили в Пост, но не всех, видно, что и сам Василий Посту значения большого не придавал, а вот тяжести смертной казни - придавал (иначе казнил бы всех - уж в Пост или после).
Иван III резко усилил жестокость наказаний, но при нем за первое воровство смерти не полагалось, а практика предусматривала и смягчения - так, за государственную измену и крамолу по законам полагалась смерть, но когда сам Иван карал заговор против своего наследника, главных виновников он казнил, менее важных - посадил в тюрьму (1497).
Меж тем что сделал бы Дракула из Сказания о Дракуле во всех таких случаях, и какими глазами должны были бы смотреть на него люди с русскими мерками, по которым, кстати, и Иван III был нехарактерно суров - он получил прозвище "Грозный", которое было теоретически совместимо и с признанием того, что осуществление грозности идет в пределах допустимой справедливости, и с признанием обратного, но в любом случае подразумевало суровость, а как прозвище - выбивающуюся из общего ряда, выделяющую и отличающую данного человека суровость?
Ведь даже Иван Пересветов через несколько десятилетий, сторонник сильного расширения смертной казни, ратовал за введение ее в масштабах, применяемых в Турции а там вовсе не все преступления карались смертью, и наказания по канун-наме были иногда даже мягче, чем по шариату, а за преступления, подлежашие смертной казни, в зависимости от обстоятельств казнь заменялась штрафами - даже убийство (в том числе по канун-наме Мехмеда Фатиха, которого всячкски ставит в пример Пересветов). И, в частности, за воровство смертной казни не полагалось.
Таким образом, не то что по меркам Ивана III и Курицына, а по меркам Ивана Пересветова (для которого и русские законы исхода 1540-х были недопустимо мягкими, а наказания Османской империи от Мехмеда Фатиха до Сулеймана Кануни, какими он их живописал - образцовыми /*/) то, что в Сказании Дракула делает в порядке борьбы с преступностью/"злом" из ненависти к "злу" в своей земле - казнит смертью за все преступления, не то что за любое воровство, а за все преступления вплоть до обмана и причинения каких-то неясного вида обид - это никакая не "справедливость", а фантастически чрезмерное кровоядство.
/*/ Иван Пересветов агитирует за то, чтобы тюрьма как наказание не применялась (а только как место ареста на время следствия - именно так, мол, он пишет, в Турцции) - но это никак не значит, что он за все предлагает казнить смертью. В его любимой Турции наказания тюрьмой именно что то не было, то применялось оно лишь в виде исключения (тут он описывает турецкую практику точно; впрочем, искажать ее сильно он бы и не мог - Москва с Турцией сносилась постоянно и информацию о ее законах и наказаниях имела), но это никак не значило, что там за все карали смертью.
У Пересветова есть и такой пассаж: "А просудится судья, ино им пишется такова смерть по уставу Махметеву: возведет его высоко, да бьет его взашей надол, да речет тако: «Не умѣлъ еси в доброй славе жити, а вѣрно государю служити». А иныхъ живых одираютъ, да речет тако: «Обростешь тѣлом, отдастъ ти ся вина та». По уставу Махметеву с великою грозною мудростию а нынешнии цари [Турецкие] живут. А виноватому смерти розписаны, а нашедши виноватого не пощадити лутчаго, а казнят ихъ по дѣлу дѣл ихъ".
Но (как видно и из ссылки на Турцию) означает это вовсе не то, что за _все_ вины полагается смерть разного рода, а что за разные (соответствующие) вины расписаны разные смертные казни, и кто одной из этих вин провинился - того-де казнят отвечающей этому по закону казнью без смягчений и помилований, - в отличие от менее правосудных государств, где кого и щадят или смягчают наказание, смотря по подсудимому и его общим делам, а не по его провинности, подлежащей по закону такой-то каре, и "лучшему" могут достаться такие смягчения.
(4) "Амбивалентность развязки", по поводу которой Карамзин дивился, что автор не закончил ее прекрасным нравоучением? Вот как выглядит эта развязка в исходном тексте (древнейший вид, Кир. ред.). "Конец же его сице: живяше на Мунтианской земли, и приидоша на землю его турци, начаша плѣнити. Он же удари на них, и побѣгоша турци. Дракулино же войско безъ милости начаша их сѣщи и гнаша их. Дракула же от радости възгнавъ на гору, да видить, како сѣкуть турковъ, и отторгься от войска; ближнии его, мнящись яко турчинъ, и удари его единъ копиемъ. Он же видѣвъ, яко от своих убиваемъ, и ту уби своих убийць мечем своимъ, его же мнозими копии сбодоша, и тако убиенъ бысть".
---- ТО ЕСТЬ: Дракула, командуя войском, вместо того, чтобы продолжать им командовать, бросил его и в одиночку ускакал на некое место, потому что очень хотел получше видеть, как "без милости" режут турок, а оттуда это было видно лучше; и именно потому, что он отделился от всех ради того, чтобы ускакать на это место и насладиться оттуда этим зрелищем, и торчал там в одиночку, его и приняли, по рассказу, за турка и убили - свои же. То есть погиб он от рук своих из-за все того же своего кровоядства и желания наслаждаться зрелищем чьего-то убиения. Причем ради этого он бросил даже свои прямые обязанности - командуя в битве, правитель не должен бросать войско и в одиночку куда-то отбывать, чтобы оттуда на что-то смотреть - так что его же люди и не знают, куда он подевался, а когда встречают, принимают его за врага. Весь этот эпизод, кстати, автором не то выдуман, не то избран специально из чужой выдумки - о смерти Дракулы другой источник сообщает нечто совершенно иное.
Это, стало быть, _амбивалентная_ развязка? Недостаточно нравоучительная? То есть автор и прямым текстом, и в ярких эпизодах долго рассказывал, что Дракула был изощрен во зле словно диавол, прожил как диавол, имея злой обычай мучить и убивать и этим наслаждаться - и закончил автор тем, что через такие свои нравы Дракула и погиб от рук своих же - но Карамзину это недостаточно нравоучительно, он не понимает, если ему мораль еще и отдельно, в виде прямого добавочного назидания не прочитать в конце! И Лурье не понимает.
***
Еще того лучше сказано о Дракуле Сказания в 18-м выпуске Герменевтики древнерусской литературы (2019, с. 220): "Признаками трагичности героя служила опять-таки постоянная неожиданность слов и поступков Дракулы (автор повести называет их «кознями» [1, с. 562]), продиктованная опять-таки страстной (так что окружающим приходилось «дивитись его сердцю» [1, с. 564]) преданностью идее создания идеального государства («да не будеть нищь в моей земли, но вси богатии» [1, с. 558]; «ненавидя во своей земли зла <...> грозенъ бысть».
Вот автор-то не понимал сам всю трагическую неожиданность слов и поступков своего Дракулы и называл их "кознями" - то есть словом однозначно негативным, не подразумевающим никакой трагической неожиданности, а подразумевающим продуманность заранее некоего злого, скверного замысла. Ну так на то она и герменевтика, чтобы вскрывать за явным тайное! В Сказании-то про эти козни писано так:
"Таков обычай имеаше Дракула: отколе к нему прихождаше посол от царя или от короля неизящен и не умеаше против кознем кто отвещати, то на кол его всажаше....", в некоторых списках специально с подзаголовком про злонравие: "О з л о н р а в и и . Таков же бе обычай Дракуле: егда ему отколе посол прихожаше, от царя, или от князя, или от короля, и не умеяше против кознем его отвещати, то тех на кол сажаше".
Но и подзаголовок супротив герменевтики не тянет.
История о том, как окружающие якобы дивились страстному до государственного блага сердцу Дракулы в оригинале просто ничего общего с Дракулиными государственными делами и идеалами не имеет и выглядит так: когда Дракула сидел у венгерского короля уже не в темнице, а в качестве почетного пленника, в отведенном ему доме, "случися некоему злодею" убежать во двор этого дома и там спрятаться. Венгерский пристав, гнавшийся за злодеем, явился во двор, нашел и схватил злодея, а Дракула, разгневанный тем, что в отведенный ему двор вошли без спроса, пристава тут же убил, а злодея отпустил. Королю на это пожалолвались. Далее отекст гласит: "Король же посла к нему, вопрошая: "Что ради таково зло учини?" Он же тако отвеща: "Зло никое ж учиних, но онъ самъ себе убил; находя разбойническы на великаго государя домъ, всякъ такъ погибнеть. Аще ли то ко мне пришел бы, явил, и азъ во своемъ дому нашел бы того злодея, или бы выдалъ, или простил его от смерти". Кралю же поведаша. Король же нача смеятися и дивитись его сердцю".
То есть короля насмешило и удивило в "сердце" Дракулы то, что того только-только из темницы выпустили, он на венгерской земле во власти венгерского короля, а такой исступленной и неукротимой злобной яростности человек, что с ходу заявляет себя как великий государь и в лицо самому королю заявляет о своем праве миловать венгерских преступников, забежавших на предоставленный ему двор, и убивать венгерских служилых, их там хватающих, ибо тот, кто на его двор забежал, уже достояние его, Дракулы, как великого государя! То, что Дракула совершил "преступление/зло", королю несомнительно (он и спрашивает: почему учигнил таково зло?), Насмешило и удивило его, какое сердце Дракула явил в своем поступке и в ответе. Как, много общего то, чему он дивился, имеет со страстной жаждой идеального государства?
А то, что автор поименовал "преданностью Дракулы идее создания идеального государства («да не будеть нищь в моей земли, но вси богатии»)" - это имеется в виду такой эпизод Сказания (в переводе):
"Однажды объявил Дракула по всей земле своей: пусть придут к нему все, кто стар, или немощен, или болен чем, или беден. И собралось к нему бесчисленное множество нищих и бродяг, ожидая от него щедрой милостыни. Он же ведел собрать их всех в построенном для того хороме и велел принести им вдоволь еды и вина. Они же пировали и веселились. Дракула же сам к ним пришел и спросил: «Чего еще хотите?» Они же все отвечали: «Это ведомо богу, государь, и тебе: что тебе бог внушит». Он же спросил их: «Хотите ли, чтобы сделал я вас счастливыми на этом свете, и ни в чем не будете нуждаться?» Они же, ожидая от него великих благодеяний, закричали разом: «Хотим, государь!» А Дракула приказал запереть хором и зажечь его, и сгорели все те люди. И сказал Дракула боярам своим: «Знайте, почему я сделал так: во-первых, пусть не докучают людям, и не будет нищих в моей земле, а будут все богаты; во-вторых, я и их самих освободил: пусть не страдают они на этом свете от нищеты или болезней»".
Живо преставляешь, как русский 1500 года вписывал этот эпизод, желая таким образом раскрыть страстную преданность свовго трагического героя идее создания идеального государства. Это прямо как Кузьмин-Караваев Блоку объяснял:
"Пьяный Петр, заставляя заспанного восьмилетнего сына рубить голову стрельчонку зазубренным топором, действует и как стоящая выше окружающего или владеющая демоническая сила и как жертвенное лицо, принесшее "службу" свою, всего себя, для будущей русской цивилизации".
Прод. след.