Ноу-хау Этль Сикирянской
Ноу-хау Этль Сикирянской
Этль Сикирянская (по мужу), в девичестве Фишмер (1896, Ровно, далее Одесса - 1984, Кунцево) была человеком сугубо рядовым. Женская гимназия или что-то в этом роде, Одесса; фармацевт, Одесса (удостоверение на право заниматься фармацевтической деятельностью - осень 1919, от администрации Шиллинга); далее по медицинской части, в войну в 1941-1945 в полевом медперсонале (старший лейтенант медслужбы), беспартийная, десятка два лет тянула парализованного мужа, имела одну дочь, ей очень любимую, но по ряду причин ее сильно разочаровавшую.
Упоминаю я ее потому, что она применяла ценное ноу-хау. По складу она была человеком принципиально "обывательски, так сказать, мелкобуржуазным". Носители трех больших идеологий последних 200 лет (левое освобожденчество, социал-дарвинистский "либеральный" карго-культ, романтический национализм + их гибриды; читающим мои заметки этот мини-список Арьи Старк должен был изрядно навязнуть в зубах), как и охранительного и религиозного романтизма или фундаментализма
- все они часто, и совершенно напрасно думают, что обывательская мелкобуржуазность - это что-то такое мягкое и аморфное, безмысленно-конформно-"якаквсейное", жирный пингвин робко прячет, плотва, радение о сильной руке, предрассудки, викторианство и загоны на темы приличия, потому что так положено.
Не спорю, имеются такие обыватели. Но бывают обыватели, у которых обывательская, так сказать, мелкобуржуазность - вполне личная, отрефлектированная, сочетается с (точнее говоря, диктуется) отсутствием предрассудков и викторианства, живым пребойким гедонизмом и отменной злоупорностью. В какой-то мере (если брать реальные и вымышленные _женские_ типажи) а-ля Агата Кристи, Маргерит Юрсенар, Елизавета I, Джулия "1984" условно-Диксон, Оленна Тирелл или Вайолет Кроули. Носители высоких идеологий иногда успевают в этом убедиться - когда их такие обыватели (тут уже мужеска по преимущественно пола) выводят в расход. Бывает это не так уж часто, но все же бывает - и носителям высокого тогда мало не кажется, стишки потом пишут - "они косили не дрожа и превзошли свой век, версальцы сняли урожа..." (в школе эта строфа на меня производила самое отрадное впечатление: дал хоть кто-то жизни гадам. Ни в какие "сто тысяч", которые там у Потье дальше по тексту, я, понятное дело, не верил, и правильно не верил (*)).
Этль Сикирянская относилась к этой разновидности мелкобуржуазных обывателей (дочь ее Лия пошла в историки-востоковеды, чем мать поначалу очень гордилась, - но как востоковед она избрала своей темой прославление великого похода Китайской Красной Армии, и это для Этль было сильным и очень разочаровывающим ударом).
Так вот у нее было сильное желание воздействовать на дальнее малолетнее потомство в определенном духе, и для этого она применяла следующее ноу-хау.
Пока потомство занималось своими малолетними затеями, Этль рассказывала в пространство одни и те же истории из своей жизни, не претендуя на то, чтобы потомство отвлекалось на них и с ней разговаривало. Но поскольку истории были одни и те же, и повторялись раз за разом, потомство их общее содержание запомнило намертво, не отдавая себе в этом, кстати, особого отчета. Истории и их смысл проливались прямо в т.н. подсознание, минуя сознание, а уж там были призваны что-то формировать.
Истории были примечательны тем, что их суть доходила до любого ребенка сама собой, мимо рефлексии и слов, и на каждое десятилетие / фазу истории России и СССР приходилась ровно одна история.
Истории были такие.
1910-е годы (до 1914/1919) кодировались историей о том, как весело и здорово было Этль в дореволюционной (слово "дореволюционная" не произносилось, конечно) Одесской женской гимназии, и какая вообще была тогда прекрасная жизнь. Много лет спустя человек наткнулся, наконец, на слова, точно воспроизводящие эти интонации. Это были слова Семена Липкина: прозой ("Я родился при царе и девять лет жизни прожил в нормальных условиях") и стихами ("Курсистка. Модный франт. В петлице алый бант. Кругом цветет сирень. Трактир "Олень". Какая жизнь была! Какая жизнь была! Когда Володя Бланк etc". Причем жизнь-то была не то чтобы прямо такая уж веселая, но по сравнению с дарами левых освободителей - уже и мартовского, тем более октябрьского призыва - это-таки было повидло).
Вся эпоха 1917-1920-х гг. кодировалась одной историей с филиалом. История была о диком голоде 1921/22 года в Одессе. Ничего больше, ни один сюжет не заполнял эти 15 лет. Только великий голод 1921 года, живописуемый просто как событие. Впрочем, у этого сюжета имелся под-сюжет. О том, как некий Марк, кажется, не то Абрамович, не то Исаевич, и жена его имели в это время отличный паек, поскольку означенный товарищ всей душой перешел на сторону Советской власти и имел сытную вооруженную (какую, не уточнялось) должность от оной. И вот они с женою посреди голода ели на веранде жареную курицу, в то время как голодающие таращились на них из-за заборчика, а кости и пр. они по своей доброте широким жестом швыряли за этот самый заборчик, где такой милости уже дожидались те самые голодающие. Ровно никакими нравственными оценками описание этой сцены в исполнении Этль не сопровождалось. Все должно было прорасти само, главное было закрепить картинку.
Вся эпоха 1929-1941 кодировалась одной историей с потерей каких-то служебных бумажек из поликлиники (не то паспорта). История была о том, как Этль однажды в подмосковной электричке потеряла эти бумажки и потом в тот же день сыскала эту электричку и долго лазала на четвереньках из вагона в вагон, и бумажки (не то паспорт) к своему счастью все-таки нашла, потому что тогда были строгие правила - могли за такую провинность сажать в тюрьму. Ни единым словом не говорилось, хорошо это или плохо - сажать в тюрьму за утрату служебной бумажки из поликлиники (не то паспорта). Просто вот было такое, но, слава богу, пронесло, повезло, нашла бумажку.
Война кодировалась одним циклом - о бесконечных раненых и убитых, и как их было жалко, особенно молодых.
Послевоенные времена - современность - кодировались одной историей: о том, как получили крохотную квартиру и как стало намного легче жить, вот и пенсии целых что-то 60 рублей, на все хватает, старому человеку много не надо, есть и на что мелкую игрушку каждый раз потомству приносить. Ныне, так сказать, отпущаеши - с такой-то надежной пенсией и квартирой.
Потом добавились еще два маргинальных сюжета - о том, как она однажды в молодости, до замужества, как раз как фармацевтом стала, влюбилась в военного не то офицера, а он в нее, но тому надо было отправляться по делам заграницу, а она поехать от родных не могла и осталась, очень жалела. Значение этой истории дошло до потомства существенно позже, когда оно сообразило даты и уяснило, что ж за таким военным не то офицерам так надо было отправляться из Одессы по делам заграницу в 1920 году (фармацевтом она стала осенью 1919; свидетельство, выданное главноначальствованием, обнаружилось в ее бумажках после ее смерти, хотя силы никакой не имело и никому не показывалось, просто молча хранилось).
Второй маргинальный - о том, как вот дочка так все успевала, так хорошо училась, такая была умная и хорошая, поступила в хороший "институт", а потом вот стала "заниматься не тем", такая жалость. Чем не тем? Ну вот просто - не тем. Потомство через 20 лет выяснило - в самом деле не тем. Во всей истории Китая дочка не нашла ничего лучшего, как "изучать" героическую борьбу китайских красных в 20-е - 30-е годы.
Вот это и было ноу-хау. "Оно доспеет". "Само дойдет".
Не мудрствуя лукаво, я это ноу-хау потом применил сам практически без перемен сюжетики. Очень хорошо работает.
Так это я к чему. Вот, стало быть, ходят волнами эти самые освободители труда, революционеры достоинства, нигилисты и славянофилы, эффективники борнатанычи, прочие искатели странного в законе, и полагают они, что ползает под ними обывательская толпа, только трусит и мямлит, а думать-то ничего себе толком не думают, так, пугливо ерзают и выживают.
А на самом деле - "ненавидели мужики этого самого пана гетмана, как бешеную собаку". И из рода в роды завещали.
----
(*)
Коль скоро об этом зашла речь - что творилось в Париже в мае 1871 г.
Неделю в городе шли бои, квартал за кварталом. Списочный состав вооруженных сил Коммуны был свыше 160 тыс. чел. (под 200 тыс., по ряду оценок). Из них реально воевало в мае порядка половины или менее, зато к ним присоединилось много гражданских комбатантов - в общей сложности свыше 100 тыс. мятежных комбатантов.
230 тыс. мужчин-избирателей Парижа (из 490 тыс.) приняли участие в выборах в Коммуну 26.03.1871.
Население Парижа тогда - под 2 млн. чел.
Дравшееся в Париже версальское войско - 170 тыс. чел.
При этом:
версальцы потеряли около 1000 человек убитыми;
общая численность: погибших в бою комбатантов Коммуны; убитых после захвата комбатантов Коммуны; коллатерально погибших при боях в городе гражданских; казненных без суда нонкомбатантов (как активистов Коммуны, так и непричастных или не участвовавших в борьбе лиц) - 10 тыс. человек. Из них большинство, несомненно, комбатанты - учитывая непрерывные бои в городе. Казненных войсками нонкомбатантов не могло быть при этом больше нескольких сот человек, убитых после захвата комбатантов - больше нескольких единиц тысяч.
40 тыс. человек (в подавляющем большинстве комбатанты) были пленены и арестованы, из них 23 тыс. отпущены, 2 тыс. оправданы, 100 (по утверждениям коммунаров, 300) казнено по суду, остальные получили разные приговоры по суду правому и неправому.
Учитывая, что речь идет о взятии мятежного самоуправляющегося города в ходе недели поквартальных боев, такие числа означают, что ничего подобного организованному или хоть и неорганизованному, но массовому стихийному (или поощряемому сверху) террору версальцы не вели. Все остальное - это либо голос самих коммунаров и им сочувствующих, либо голос тех, кто более чем достаточно резко реагировал и на экцессы исполнителей, НЕ выражающие организованного или массового поощряемого (де-факто почти институционального, а не просто эксцессуального) террора. Вообще-то это в XX веке уже не до жиру, - эксцессы исполнителей, хоть и на сотни покойников воспринимаются как дело естественное, что и говорить о нем, главное, чтобы не было организованного или поощряемого и попустительствуемого-с-ведома-начальства массового террора. А в XIX веке оно было сильно не так - до того доходили избалованные люди, что от начальства правительственной стороны, будучи даже ее сторонниками, могли громко и негодованием требовать, чтобы там и эксцессы не чинили во время взятия с боем мятежного города. Да, сейчас такую разборчивость и не представишь.
Этль Сикирянская (по мужу), в девичестве Фишмер (1896, Ровно, далее Одесса - 1984, Кунцево) была человеком сугубо рядовым. Женская гимназия или что-то в этом роде, Одесса; фармацевт, Одесса (удостоверение на право заниматься фармацевтической деятельностью - осень 1919, от администрации Шиллинга); далее по медицинской части, в войну в 1941-1945 в полевом медперсонале (старший лейтенант медслужбы), беспартийная, десятка два лет тянула парализованного мужа, имела одну дочь, ей очень любимую, но по ряду причин ее сильно разочаровавшую.
Упоминаю я ее потому, что она применяла ценное ноу-хау. По складу она была человеком принципиально "обывательски, так сказать, мелкобуржуазным". Носители трех больших идеологий последних 200 лет (левое освобожденчество, социал-дарвинистский "либеральный" карго-культ, романтический национализм + их гибриды; читающим мои заметки этот мини-список Арьи Старк должен был изрядно навязнуть в зубах), как и охранительного и религиозного романтизма или фундаментализма
- все они часто, и совершенно напрасно думают, что обывательская мелкобуржуазность - это что-то такое мягкое и аморфное, безмысленно-конформно-"якаквсейное", жирный пингвин робко прячет, плотва, радение о сильной руке, предрассудки, викторианство и загоны на темы приличия, потому что так положено.
Не спорю, имеются такие обыватели. Но бывают обыватели, у которых обывательская, так сказать, мелкобуржуазность - вполне личная, отрефлектированная, сочетается с (точнее говоря, диктуется) отсутствием предрассудков и викторианства, живым пребойким гедонизмом и отменной злоупорностью. В какой-то мере (если брать реальные и вымышленные _женские_ типажи) а-ля Агата Кристи, Маргерит Юрсенар, Елизавета I, Джулия "1984" условно-Диксон, Оленна Тирелл или Вайолет Кроули. Носители высоких идеологий иногда успевают в этом убедиться - когда их такие обыватели (тут уже мужеска по преимущественно пола) выводят в расход. Бывает это не так уж часто, но все же бывает - и носителям высокого тогда мало не кажется, стишки потом пишут - "они косили не дрожа и превзошли свой век, версальцы сняли урожа..." (в школе эта строфа на меня производила самое отрадное впечатление: дал хоть кто-то жизни гадам. Ни в какие "сто тысяч", которые там у Потье дальше по тексту, я, понятное дело, не верил, и правильно не верил (*)).
Этль Сикирянская относилась к этой разновидности мелкобуржуазных обывателей (дочь ее Лия пошла в историки-востоковеды, чем мать поначалу очень гордилась, - но как востоковед она избрала своей темой прославление великого похода Китайской Красной Армии, и это для Этль было сильным и очень разочаровывающим ударом).
Так вот у нее было сильное желание воздействовать на дальнее малолетнее потомство в определенном духе, и для этого она применяла следующее ноу-хау.
Пока потомство занималось своими малолетними затеями, Этль рассказывала в пространство одни и те же истории из своей жизни, не претендуя на то, чтобы потомство отвлекалось на них и с ней разговаривало. Но поскольку истории были одни и те же, и повторялись раз за разом, потомство их общее содержание запомнило намертво, не отдавая себе в этом, кстати, особого отчета. Истории и их смысл проливались прямо в т.н. подсознание, минуя сознание, а уж там были призваны что-то формировать.
Истории были примечательны тем, что их суть доходила до любого ребенка сама собой, мимо рефлексии и слов, и на каждое десятилетие / фазу истории России и СССР приходилась ровно одна история.
Истории были такие.
1910-е годы (до 1914/1919) кодировались историей о том, как весело и здорово было Этль в дореволюционной (слово "дореволюционная" не произносилось, конечно) Одесской женской гимназии, и какая вообще была тогда прекрасная жизнь. Много лет спустя человек наткнулся, наконец, на слова, точно воспроизводящие эти интонации. Это были слова Семена Липкина: прозой ("Я родился при царе и девять лет жизни прожил в нормальных условиях") и стихами ("Курсистка. Модный франт. В петлице алый бант. Кругом цветет сирень. Трактир "Олень". Какая жизнь была! Какая жизнь была! Когда Володя Бланк etc". Причем жизнь-то была не то чтобы прямо такая уж веселая, но по сравнению с дарами левых освободителей - уже и мартовского, тем более октябрьского призыва - это-таки было повидло).
Вся эпоха 1917-1920-х гг. кодировалась одной историей с филиалом. История была о диком голоде 1921/22 года в Одессе. Ничего больше, ни один сюжет не заполнял эти 15 лет. Только великий голод 1921 года, живописуемый просто как событие. Впрочем, у этого сюжета имелся под-сюжет. О том, как некий Марк, кажется, не то Абрамович, не то Исаевич, и жена его имели в это время отличный паек, поскольку означенный товарищ всей душой перешел на сторону Советской власти и имел сытную вооруженную (какую, не уточнялось) должность от оной. И вот они с женою посреди голода ели на веранде жареную курицу, в то время как голодающие таращились на них из-за заборчика, а кости и пр. они по своей доброте широким жестом швыряли за этот самый заборчик, где такой милости уже дожидались те самые голодающие. Ровно никакими нравственными оценками описание этой сцены в исполнении Этль не сопровождалось. Все должно было прорасти само, главное было закрепить картинку.
Вся эпоха 1929-1941 кодировалась одной историей с потерей каких-то служебных бумажек из поликлиники (не то паспорта). История была о том, как Этль однажды в подмосковной электричке потеряла эти бумажки и потом в тот же день сыскала эту электричку и долго лазала на четвереньках из вагона в вагон, и бумажки (не то паспорт) к своему счастью все-таки нашла, потому что тогда были строгие правила - могли за такую провинность сажать в тюрьму. Ни единым словом не говорилось, хорошо это или плохо - сажать в тюрьму за утрату служебной бумажки из поликлиники (не то паспорта). Просто вот было такое, но, слава богу, пронесло, повезло, нашла бумажку.
Война кодировалась одним циклом - о бесконечных раненых и убитых, и как их было жалко, особенно молодых.
Послевоенные времена - современность - кодировались одной историей: о том, как получили крохотную квартиру и как стало намного легче жить, вот и пенсии целых что-то 60 рублей, на все хватает, старому человеку много не надо, есть и на что мелкую игрушку каждый раз потомству приносить. Ныне, так сказать, отпущаеши - с такой-то надежной пенсией и квартирой.
Потом добавились еще два маргинальных сюжета - о том, как она однажды в молодости, до замужества, как раз как фармацевтом стала, влюбилась в военного не то офицера, а он в нее, но тому надо было отправляться по делам заграницу, а она поехать от родных не могла и осталась, очень жалела. Значение этой истории дошло до потомства существенно позже, когда оно сообразило даты и уяснило, что ж за таким военным не то офицерам так надо было отправляться из Одессы по делам заграницу в 1920 году (фармацевтом она стала осенью 1919; свидетельство, выданное главноначальствованием, обнаружилось в ее бумажках после ее смерти, хотя силы никакой не имело и никому не показывалось, просто молча хранилось).
Второй маргинальный - о том, как вот дочка так все успевала, так хорошо училась, такая была умная и хорошая, поступила в хороший "институт", а потом вот стала "заниматься не тем", такая жалость. Чем не тем? Ну вот просто - не тем. Потомство через 20 лет выяснило - в самом деле не тем. Во всей истории Китая дочка не нашла ничего лучшего, как "изучать" героическую борьбу китайских красных в 20-е - 30-е годы.
Вот это и было ноу-хау. "Оно доспеет". "Само дойдет".
Не мудрствуя лукаво, я это ноу-хау потом применил сам практически без перемен сюжетики. Очень хорошо работает.
Так это я к чему. Вот, стало быть, ходят волнами эти самые освободители труда, революционеры достоинства, нигилисты и славянофилы, эффективники борнатанычи, прочие искатели странного в законе, и полагают они, что ползает под ними обывательская толпа, только трусит и мямлит, а думать-то ничего себе толком не думают, так, пугливо ерзают и выживают.
А на самом деле - "ненавидели мужики этого самого пана гетмана, как бешеную собаку". И из рода в роды завещали.
----
(*)
Коль скоро об этом зашла речь - что творилось в Париже в мае 1871 г.
Неделю в городе шли бои, квартал за кварталом. Списочный состав вооруженных сил Коммуны был свыше 160 тыс. чел. (под 200 тыс., по ряду оценок). Из них реально воевало в мае порядка половины или менее, зато к ним присоединилось много гражданских комбатантов - в общей сложности свыше 100 тыс. мятежных комбатантов.
230 тыс. мужчин-избирателей Парижа (из 490 тыс.) приняли участие в выборах в Коммуну 26.03.1871.
Население Парижа тогда - под 2 млн. чел.
Дравшееся в Париже версальское войско - 170 тыс. чел.
При этом:
версальцы потеряли около 1000 человек убитыми;
общая численность: погибших в бою комбатантов Коммуны; убитых после захвата комбатантов Коммуны; коллатерально погибших при боях в городе гражданских; казненных без суда нонкомбатантов (как активистов Коммуны, так и непричастных или не участвовавших в борьбе лиц) - 10 тыс. человек. Из них большинство, несомненно, комбатанты - учитывая непрерывные бои в городе. Казненных войсками нонкомбатантов не могло быть при этом больше нескольких сот человек, убитых после захвата комбатантов - больше нескольких единиц тысяч.
40 тыс. человек (в подавляющем большинстве комбатанты) были пленены и арестованы, из них 23 тыс. отпущены, 2 тыс. оправданы, 100 (по утверждениям коммунаров, 300) казнено по суду, остальные получили разные приговоры по суду правому и неправому.
Учитывая, что речь идет о взятии мятежного самоуправляющегося города в ходе недели поквартальных боев, такие числа означают, что ничего подобного организованному или хоть и неорганизованному, но массовому стихийному (или поощряемому сверху) террору версальцы не вели. Все остальное - это либо голос самих коммунаров и им сочувствующих, либо голос тех, кто более чем достаточно резко реагировал и на экцессы исполнителей, НЕ выражающие организованного или массового поощряемого (де-факто почти институционального, а не просто эксцессуального) террора. Вообще-то это в XX веке уже не до жиру, - эксцессы исполнителей, хоть и на сотни покойников воспринимаются как дело естественное, что и говорить о нем, главное, чтобы не было организованного или поощряемого и попустительствуемого-с-ведома-начальства массового террора. А в XIX веке оно было сильно не так - до того доходили избалованные люди, что от начальства правительственной стороны, будучи даже ее сторонниками, могли громко и негодованием требовать, чтобы там и эксцессы не чинили во время взятия с боем мятежного города. Да, сейчас такую разборчивость и не представишь.