Интермедия. Катаев - Сталин - Авдеенко.
Интермедия. Катаев - Сталин - Авдеенко. "Товарищ Сталин! Вы за меня так всё сказали..."
Настоящий пост посвящен знаменитой сцене 1940 года, когда Катаев должен был выступить при разгроме простеца и крепкого речекряка Авдеенко, нежданно проштрафившегося дважды за недолгое время. Об этой истории дошло два вполне достоверных совпадающих рассказа - самого Авдеенко (изложено в его мемуарах «Наказание без преступления», М., 1990; ниже цитаты без указания авторства - оттуда) и Катаева (его рассказ дошел до нас посмертно в двух независимых передачах - его сыном и его женой), - и третий, принадлежающий Анатолию Рыбакову, достоверный в финальной и начальной части, но в ключевом момонте перевравший дело с точностью до наоборот (оно и понятно - Рыбаков к тому собранию, где громили Авдеенко, и близко не был, и рассказывал по прошедшим много звеньев слухам, да еще ко времени написания своего мемуара Катаева ненавидел за антисемитскую, по мнению Рыбакова, сучность «Уже-написан-Вертера», где, мол, слишком много чекистских палачей представлено евреями. В действительности с «Вертером» вышло еще занятнее, чем я думал раньше: Катаев там сравнительно с реальностью, наоборот, ДЕевреизировал некоторых отрицательных чекистских героев и евреизировал одного умеренно-положительного, ибо в реальности состав Одесской ЧК 1920 был еще более еврейским, чем в «Вертере». Но вернемся к Авдеенко).
Троцкист второй половины XX века, Вадим Роговин, пишет о злополучии Авдеенко так: тот «был избран членом Союза советских писателей, назначен спецкором "Правды" по Донецкому краю, получил шикарные квартиры в Москве и Макеевке. Когда же обнаружилось, что… Авдеенко научился особенно удачно льстить Сталину (так, в выступлении на Съезде советов он обещал, что первым словом, которое произнесёт его будущий сын, будет слово "Сталин"), его стали "для знакомства с капиталистической действительностью" посылать в заграничные круизы и командировки, позволили приобрести редкий в то время зарубежный автомобиль "Бьюик". За короткое время, помимо множества сервильных статей и очерков, Авдеенко написал несколько графоманских "полотен", последним из которых был сценарий "Закон жизни". Однако фильм, спешно созданный по этому сценарию, вызвал недовольство Сталина…
Сам Авдеенко узнал о постигшем его остракизме, находясь в Киеве, когда 15 августа увидел, как тщательно заклеиваются свежие афиши с анонсом о появлении фильма на экранах города. Затем он узнал, что сотрудники НКВД на мотоциклах объезжают кинотеатры города, опечатывая коробки с кинолентами "Закона жизни". В тот же день он прочёл анонимную разгромную статью в "Правде" - "Фальшивый закон", которая, как он вскоре узнал, была напечатана по личному заданию Сталина, отредактирована и дописана им. Наконец, ему была доставлена правительственная телеграмма с предписанием Жданова явиться в ЦК.
Девятого сентября Авдеенко был вызван на заседание Оргбюро ЦК, которое продолжалось с 5 часов вечера до 12 ночи».
На этом самом оргбюро (куда была призвана тьма писателей) впаяли Авдеенко не только за «Закон жизни», но и за его статейку о присоединении Буковина. Сталина возмутило, что там Черновицы, столица Буковины, представлены красивым и благоустроенным городом; правда, тут же прибавлялось, что ширнармассы всем этим пользоваться раньше не могли, а смогут только теперь при благодетельных Советах, но Сталин все равно разозлился. Как он выразился на самом заседании, громя Авдеенко: «Ишь как расхвалил Черновицы! Подумаешь! Тоже мне город, Черновицы!... Бывали там, видали».
На собрании для начала Жданов подробно рассказал о том, как Авдеенко пишет фальшивые и клеветнические произведения, в которых. в частности, оклеветал и партию, и народ, и Советское государство. По ходу доклада Жданова высказался и Сталин (которому только что доложили об убийстве Троцкого), обозначив свое полное одобрение экзекуции (впрочем, и так было очевидно, что ее затеял именно он. Авдеенко сидел ни жив ни мертв, справедливо полагая, что формулировка «оклеветал партию и пр.» подразумевает, что в скором времени он будет скорее мертв, чем жив.
После доклада Жданова слово предоставили рекрутированным на это дело писателям. Первым выступил Асеев, который долго громил Авдеенко за ячество, самодовольство и безответственное отношение к труду, пересказывая в нужном стиле содержание частного разговора, который Авдеенко вел с ним за два года до того на курорте. Потом выступил Николай Погодин; тот махнул в сторону Авдеенко рукой и презрительно сказал: «Такие люди меня не интесуют. И я не буду о нем говорить». Третьим с места взлаял Фадеев, но его немедленно огрел по ушам и взял на поводок сам великий вождь: Фадеев начал говорить, что Союз Писателей надо очистить от таких, как Авдеенко, и что «вообще надо провести генеральную чистку Союза писателей»; при этих словах Сталин вскочил на ноги, вышел в центр зала, грозно посмотрел на Фадеева и сказал:
«Ишь какой! Слон в посудной лавке. Ишь как разошелся! Чистка Союза писателей ему понадобилась!»
После чего «Фадеев смертельно побледнел и сел».
Видя неумелость тт. писателей, выступил сам Сталин. Он долго громил Авдеенко, показывая, как надо это делать, а потом тоже сел.
Жданов вызвал на трибуну Катаева, которого недавно самого проработали за пьесу «Синий платочек» - она вышла было, прошла с большим успехом, но тут «Правда» разгромила ее в особой статье за легковесность, неуважительность к воинам, проливающим кровь за Родину и пр. «Платочек» запретили. Теперь согласно известной практике выпоротый и умудрившийся партийным уроком Катаев должен был принять участие в еще более основательном заушании провинившегося еще пуще Авдеенко.
Катаев очень не хотел делать Авдеенке что-нибудь плохое и усугублять и без того гибло развивающуюся для Авдеенко ситуацию. Авдеенко был идейно крепкий речекряк, но не погубитель и не доносчик, а заурядный нацистский «честный» дурак, к тому же он был из беспризорников времени гражданской войны, позднее - рядовой рабочий, а родился в 1908 году, т.е. вырос уже под большевиками - всё это делало его идейно крепкое речекрячество делом несколько простительным.
Катаев людей для-ради услужения большевикам не желал губить вообще, а относительно неплохих - в частности. Защищать Авдеенко было невозможно. Отнекиваться от выступления - тоже невозможно, тем более после истории с «Синим платочком».
Поэтому Валентин Петрович пустился на следующую хитрость: он вообще ничего не стал говорить об Авдеенко, а начал распространяться за литературу и укрепление ее качества вообще (это Авдеенко запомнил и остался ему за это премного благодарен). Все это - несмотря на то, что тов. Сталин только что самолично напомнил, О КОМ И ЧТО сегодня надо говорить.
Сам Авдеенко пишет об этом так:
«На трибуну вышел Валентин Катаев. Недавно раскритикованный за пьесу «Синий платочек», он чувствовал себя на трибуне не очень уютно, говорил несколько скованно и разбросанно. Обо всем и ни о чем».
Подробнее, но совершенно в том же духе излагает эти слова и все последующее выступление Катаева на этом Оргбюро Павел Катаев, его сын (в воспоминаниях об отце «Доктор велел мадеру пить») - излагает, естественно, со слов самого Катаева:
«…Предполагалось, что и выступление отца будет в духе всего совещания направлено против Авдеенко. Свое выступление, однако, отец построил не как критику конкретного писателя, а высказал свое отношение вообще к идее выдвижения писателей из народа. Отец заявил, что писателя невозможно выдвинуть, а он должен сам по себе появиться, и уж тем более писателей никак не может быть так много».
Товарищу Сталину это уклонение не понравилось. Он «поднялся из-за стола и, глядя на Жданова, сказал, как простой смертный:
- Я еще хочу сказать. Можно?
- Пожалуйста, товарищ Сталин,- поспешно согласился Жданов».
Дальнейшее очень напоминало фразу Булгакова: «Лучше всех подносил букет сам Иван Васильевич. Он увлекся, вышел на сцену и показал раз тринадцать, как нужно сделать этот приятный подарок».
Товарищ Сталин опять показал, как нужно тут делать подарок, опять высказался исключительно об Авдеенко, причем назвал его «барахольщиком» (Авдеенко был в хорошем костюме и при галстуке; заслышав про барахольщика, режиссер злополучного «Закона жизни» Столпер, вызванный сюда же, быстро содрал с себя собственный галстук и спрятал его в себе карман), а также «человеком в маске» и «вражеским охвостьем», упомянув по ходу дела, что и партию-то его брал ныне репрессированный враг народа Гвахария, коему Авдеенко был ближайшим другом. Тут секретарь ЦК Андреев оживился и вклинился вперебой Сталина, заметив, что ближайшим другом Авдеенко был и «такому заклятому врагу народа», как уральский секреталь обкома Кабаков.
Шансы Авдеенко на выживание упали еще сильнее и приблизились к нулю.
Поговорив еще довольно долго, товарищ Сталин удалился на свое место. Катаев, который все это время стоял на трибуне, опять завел свою шарманку, и опять говорил ни о чём. На этот раз он говорил в основном о том, что писателей не должно быть так много (см. Павел Катаев, «Доктор велел…»).
Тут товарищ Сталин разозлился. Слушал он непонятливого Катаева «не более минуты», после чего опять вышел на середину, оборвал Катаева (тот «растерянно умолк») и «продолжал свою безначальную и бесконечную речь». Катаев же «переступая с ноги на ногу, стоял на трибуне».
В этом туре Сталин сначала, ниспровергая неуместную мысль Катаева, произнес тираду о том, что писателей должно быть еще больше, чем есть, и что они должны писать правду (см. Павел Катаев + Авдеенко), а затем опять переключился на Авдеенко, наглядно показывая, чего ему надо и как это делается. «И еще, еще прошелся по моему адресу. В слова обо мне он вкладывал какую-то особую злость».
На этой фазе Авдеенко уверился, что его не просто расстреляют, а расстреляют этой же ночью, и стал обдумывать, что он передаст перед смертью своей жене Любе.
«Сталин умолк, ушел за колонну. Катаев еще раз попытался закончить свое выступление» (Авдеенко). И опять не сказал того, что от него было нужно! На этот раз он, будто проспал все предыдущее и не понял Сталина, опять завел речь о количестве писателей, о том, что их должно быть не так уж много, что вот во Франции существует Академия, состоящая из ста "бессмертных", а чтобы в числе академиков появилось новое лицо, кто-то из предыдущих "бессмертных" должен умереть, и что нам тоже так надо (Павел Катаев; по-видимому, Катаев Валентин при этом думал про себя, что недавние два года, 1937-1938, открыли бы в нашем аналоге Французской академии, существуй он на деле, просто-таки гигантскую ротацию).
В ТРЕТИЙ РАЗ товарищ Сталин прервал его и снова долго говорил… «Тут Сталин снова прервал отца, еще раз провозгласил точку зрения партии на эту проблему» (Павел Катаев). Авдеенко: «Наконец [Сталин] выговорился и решил заметить Катаева, молча простоявшего на трибуне более часа
Посмотрел на него, кивнул и сказал:
- Извиняюсь. Продолжайте!
Катаев развел руками и сказал:
- А что же мне продолжать, товариiщ Сталин? Вы за меня все сказали.- И сошел с трибуны».
(Ср. вариант: «Товарищ Сталин! Мне незачем продолжать. Вы за меня все сказали!» - в передаче Анатолия Рыбакова со слов участников, - как видим очень достоверной передаче).
Дальнейшее Анатолий Рыбаков передает со слов участников совещания так:
«Сталин остановился, метнул на Катаева желтый тигриный взгляд, постоял секунду и скрылся».
Авдеенко пишет о том же: «Много лет спустя Катаев мне признался, что он не ожидал от себя такой отчаянной выходки. Когда вернулся на свое место, понял, что непочтительно ответил Сталину. Ему показалось, что Сталин очень внимательно посмотрел на него. Катаев долгое время боялся мести Сталина, ждал ареста».
Жена Катаева Эстер о том же самом рассказывала со слов Катаева примерно то же самое, но подробнее (оно и понятно - Авдеенко было не того, чтоб следить, кто да как реагирует на Катаева): «Естественно, в зале воцарилось молчание. Вокруг писателя, который только теперь понял, что сморозил, образовалась зловещая пустота. Катаев ждал, что сейчас подойдут и заберут. Но не подошли и не забрали - пронесло».
Сын же Катаева Павел со слов отца излагает дело так: «В зале повисла мертвая тишина. Руководители партии и правительства за длинным столом замерли, как по команде. Замерли так же остальные, рядовые участники совещания. Товарищ Сталин приостановился, трубка замерла в воздухе на пол пути к усам. В многолюдном зале отец мгновенно ощутил вокруг себя полную пустоту. Зал замер как в волшебной сказке. И тут он заметил сбоку, что опущенный ус Сталина чуть-чуть двинулся вверх, обозначая улыбку - ухмылку. Реакция вождя расколдовала зал, все шумно зашевелились и стали гневно переглядываться, негодуя по поводу хамской выходки Катаева и по хорошему осуждая проявленную к нему мягкость Иосифа Виссарионовича... Впрочем, все знали переменчивый нрав вождя и на всякий случай отводили от отца взгляды, или же смотрели сквозь него, и после окончания совещания отец выходил из Центрального комитета, как прокаженный… Невольно своим выступлением отец скомкал первоначальную задачу совещания в Центральном комитете, призванного заклеймить зарвавшегося писателя - выдвиженца из рабочих и перевел весь гнев общественности на себя».
Насчет невольного перевода гнева на себя - явное преувеличение самого Павла Катаева, но в целом и эта последняя фраза отвечает действительности, ибо после Катаева в обсуждении состоялся перерыв, а потом оно пошло значительно благоприятнее для Авдеенко. Происходило это так. Сталин «постоял и скрылся» - так оно и было. После сошествия Катаева с трибуны Жданов объявил перерыв на чай с фруктами; всех, включая Авдеенко, знатно угостили. Авдеенко (согласно его собственным воспоминаниям) съел, находясь в трансе, много персиков, залив руки соком. Пока они ели и пили, Сталин опять пришел и опять говорил! При этом никто всю эту компанию не останавливал, и она (включая Авдеенко) так и продолжала есть и пить под новую речь Сталина!
Присутствующие не знали, что Сталин во всем этом сюрреализме отводил душу после получения известия о ликвидации Троцкого.
После чая и персиков обсуждение продолжилось и шло до двенадцати ночи. В двенадцать Сталин выступил опять и у всех на глазах помиловал Авдеенко следующими словами:
«Может быть, я и ошибаюсь в отношении товарища Авдеенко. В душу человека не влезешь».
Поэтому Авдеенко всего только выкинули из Союза писателей, но позволили жить и работать, а в 45-м приняли в Союз обратно.
Катаеву же сделал грандиозную выволочку Фадеев. О дальнейшем со слов участников пишет Рыбаков:
«Жданов объявил обсуждение законченным, решение ЦК будет сообщено дополнительно.
- Всем ехать в Союз! - приказал Фадеев.
В Союзе заперлись в кабинете, и Фадеев дал трепку Катаеву.
- Ты где сейчас был? На Дерибасовской, на Молдаванке? С кем ты разговаривал? Перед кем ты стоял? Ты стоял перед товарищем Сталиным! И ему, товарищу Сталину, ты посмел такое выговорить: «Товарищ Сталин, вы за меня все сказали!» А?! Великий Сталин, вождь народов, говорит за тебя. А кто ты такой?! «Товарищ Сталин, после вас говорить уже нечего, вы все сказали!» Вот как ты должен был ответить! В каком виде ты представил руководство Союза писателей?!
Эта ли история послужила причиной охлаждения Сталина к Катаеву? Допускаю».
Эти свои эмоции Фадеев потом высказывал и Липкину: тот «во время прогулки на берегу Самаринского пруда сталкивается с бывшим тогда руководителем союза писателей Александром Александровичем Фадеевым, который жалуется ему на безобразное поведение своего приятеля Вали Катаева на совещании в Центральном Комитете с участием руководителей партии и правительства во главе с товарищем Сталины. - Как он не понимает, - кричал красный от возбуждения Фадеев, имея в виду отца, - что я не смогу его защитить!» (Павел Катаев со слов самого Липкина).
Всё. Так и выкрутился Валентин Петрович (не без потерь), изворачивался, корчился, но Авдеенко так и не лягнул. Что тот и отразил в своих мемуарах…
В качестве посткриптума. Свою ударную реплику в собственной семье Валентин Петрович с течением времени пересказывал с понятным уклонением в сторону еще пущей ядовитости: «После того, как вы столь блестяще закончили мое выступление, мне нечего больше добавить» (в передаче сына), “После того как Иосиф Виссарионович так блистательно закончил мою речь, мне больше сказать нечего” (в передаче жены). Общий смысл, конечно, тот же, что в реальности, но выражения заострены; попробовал бы он выдать по адресу Сталина это «столь блистательно»!
Да, а Анатолий Рыбаков переврал с чужих слов (его на этом совещании и близко не было, и писателем он стал много позже), да по ошибке памяти, да по ненависти к Катаеву тот ключевой факт, КТО из этих двоих - Сталина и Катаева - говорил обо всем и ни о чем, а кто - об Авдеенко. В передаче Рыбакова, откровенно фольклоризованной, это выглядит так:
«…выступали с осуждением Авдеенко, наступила очередь Катаева. Он поднялся на трибуну: - Товарищи! Если эту кинематографическую поделку ее авторы пытаются нам представить произведением искусства, то я не нахожу слов, чтобы…
И вдруг откуда-то сбоку появляется товарищ Сталин.
Катаев умолк. Все замерли.
Сталин молча прошелся по просцениуму, потом заговорил о значении Донбасса в жизни страны.
Говорил полчаса, как всегда не спеша и очень-очень тихо, никто не смел шелохнуться. Закончив, Сталин молча прошелся туда-обратно и удалился.
- Товарищи! - снова начал Катаев. - Если эту кинематографическую поделку ее авторы пытаются нам представить как произведение искусства, то я не нахожу слов, чтобы…
И вдруг опять выходит товарищ Сталин.
Катаев умолкает. Все замирают.
Сталин заговорил о роли рабочего класса вообще и его передового отряда - шахтеров в частности в развитии советской индустрии на данном этапе.
Говорил опять полчаса, так же не спеша и тихо. Катаев возвышался на трибуне, все сидели не шевелясь. Сталин кончил говорить и ушел.
Переминаясь с ноги на ногу, Катаев снова начал:
- Товарищи! Если эту кинематографическую поделку ее авторы пытаются нам представить как произведение искусства, то я не нахожу слов, чтобы…
И в третий раз выходит товарищ Сталин. Катаев умолкает. Все замирают.
Сталин заговорил о воспитании советской молодежи и о роли в этом советского кино в частности.
По-прежнему говорил, не спеша, тихо, едва слышно. Закончив, направился к двери, обронив Катаеву:
- Извините. Можете продолжать.
Простояв полтора часа на трибуне, Катаев едва держался на ногах, сумел только воскликнуть:
- Товарищ Сталин! Мне незачем продолжать. Вы за меня все сказали!»
По счастью, исчерпывающие воспоминания по этому вопросу дважды (кроме цитированного издания, еще и журнальная публикация в «Знамени» 1989 г. под названием «Отлучение») оставил сам Авдеенко.