Разговор Кутузова с Пюибюском, или еще о политических мнениях Кутузова
Разговор Кутузова с Пюибюском, или еще о политических мнениях Кутузова
Де Пюибюск, французский интендантский офицер, попался в плен 6 ноября (русс.ст.) 1812 г.; Платов и Ермолов хорошо к нему отнеслись, Кутузов тоже. В ноябре 1812 г., между Красным и Оршей, он имел с Кутузовым примечательную беседу, которую, как и прочие свои приключения 1812 г., описал в письмах, отосланных во Францию и изданных чуть позже отдельной книгой: Puybusque L. G. Lettres sur la guerre de Russie en 1812, sur la ville de Saint-Petersbourg, les moeurs et les usages des habitans de la Russie et de la Pologne. Paris, 1816 (здесь этот разговор на с. 144-153); Ed. 2, augm. et corr. Paris, 1817 (здесь этот разговор на с. 162-171). Разница в передаче этого разговора между двумя изданиями лишь та, что в первом Наполеон, в том числе в устах Кутузова, именуется "Б....", а во втором - так, как Кутузов говорил: "Наполеон".
Русский перевод Пюибюска выходил в 1833 г. (Пюибюск М.-Л. Письма о войне в России 1812 года. Сочинение Пюибюска, генерал-обер-провиантмейстера войск Наполеоновых. М.). Этот "перевод" ужасен - он содержит множество ошибок против подлинника. Фрагмент беседы Пюибюска с Кутузовым приводил в ином переводе Тарле, но в одном месте из двух грамматически возможных его переводов он предпочел тот, который исключен по контексту предыдущих пассажей. Все это побуждает привести эту беседу заново по обоим изданиям оригинала (пагинация ниже - по первому изданию. Мы использовали некоторые выражения русского перевода 1833 г. как лучше отвечающие времени).
/144/… … Итак, Маршал Кутузов находил все преимущества в том, чтобы тянуть время, как Вы об этом недавно читали, он знал, что французская армия в Москве была плохо одета и не имела меховой одежды, что приближается сезон морозов; он был уверен, что она не сможет им сопротивляться, он хорошо знал, что она ежедневно несет потери при фуражировках и грабежах, он был осведомлен, что область, в которой она находилась, была разорена и там уже нечего было терять, - так что у него было намного больше мотивов для того, чтобы оставлять ее там слабеть, чем чтобы выгонять ее оттуда. Кроме того, он надеялся, что время, климат и подкрепление из /145/ двадцати пяти тысяч казаков, которое ему вел граф Платов, завершат ее разрушение без подвергания риску солдат.
И вот пока по всей России вооружались, письма, придуманные специально для того, чтобы их перехватили, убеждали Наполеона в обратном, а в то время как он был так плохо информирован о грозных намерениях своего противника, маршал Кутузов знал, что после того как Наполеон поселился в Кремле, его ум беспорядочно измышлял каждый день новый проект, уничтожаемый проектом следующего дня; что когда становились известны приказы, отдававшиеся им в течение месяца, в них не обнаруживалось ни предусмотрительности, ни последовательного плана, и что это просто потому, что Наполеон привязался исключительно и очень явно к мысли о мире; что невозможно было не заключить, что он действительно не оставляет себе иной надежды на спасение, чем мир.
Если бы император Александр и захотел заключить этот мир в таких обстоятельствах, маршал без колебаний старался бы отвратить его от этого. «Вы должны были видеть, - сказал он мне, - что когда ваша /146/ армия оставила Москву, я запер ей новые выходы, которыми она хотела пробиться, я не отступал от моего плана избегать сражений, иначе как при Малоярославце, потому что мне было важно отбросить ее на путь, уже опустошенный ею. Я был уверен, что кроме нескольких сожженных ею деревянных изб, там нечего было больше разрушать; я приказал графу Платову двигаться фланговым маршем справа от вас, за вами следовала моя армия, часть коей я отрядил на ваш левый фланг, так что вашим фуражирам нельзя было отъезжать от дороги. Вас эскортировали, будто пленников, от Вязьмы до Смоленска, от одного меня всецело зависело разгромить вас еще до вашего прибытия в этот город, но я, уверенный в вашем крушении, не желал подвергать риску ни единого моего солдата. Вы видели с того момента, как находитесь при мне, что я даю им роздых каждые три дня, и если бы у меня недостало вина или провианта, я бы тотчас остановился, я бы заперся у себя, /147/ не смея показаться моей армии [! естественно, от стыда-де за такое положение дел, а не из страха, - пока все нужное не подвезут. Оригинал: et si l'eau-de-vie ou les vivres me manquoient, je m'arréterois aussitôt, je m'enfermerois chez moi, sans oser me montrer à mon armée. - А.Н.]: вот как мы, северные варвары, сберегаем людей!
Моими трудами ваши лошади перемерли с голоду на пути из Вязьмы в Смоленск, я знал поэтому, что то, что еще оставалось у вас из артиллерии, вы будете вынуждены оставить мне в этом последнем городе; все это так и вышло, как я предвидел. Выйдя из Смоленска, вы уже не могли более противостоять мне ни конницей, ни артиллерией, мой авангард с 50 орудиями ожидал вас под Красным. Но желая вас сгубить без оказания сопротивления, я приказал не стрелять иначе как по хвостам колонн и не пускать конницу иначе как на уже расстроенные отряды. Ваш Наполеон сыграл мне в руку до пределов моих мечтаний, определив всем армейским корпусам двигаться с интервалом в один дневной переход между ними. Мои войска не покидали той позиции четыре дня, пока гвардия и три следующих за ней армейских корпуса последовательно проходили, чтобы потерять там, /148/ каждый в свой черед, половину своих солдат; те, что ушли из-под Красного, с трудом пройдут до Орши, в любом случаи наши диспозиции относительно Березины подготовлены так, что там настанет конец пути вашей армии и ее вождя, если только моим приказам будут следовать с точностью.
Бесспорно, что у вас отличные солдаты, многие остатки полков явились к Красному, чтобы умирать под огнем наших орудий с такой храбростью, которая достойна большей удачи и иного начальника».
Он спросил меня после паузы, что если Наполеон ускользнет на Березине, то будет ли в этом случае Франция достаточно предана ему, чтобы он снова мог расточать ее кровь и ее богатства, если сенат одобрит новые воинские наборы и выкажет себя более приверженным к Наполеону, чем к пользе нации. Я ответил на первый вопрос, что французская нация, по-видимому, вообще очень утомлена войной, потому что от войны страдает торговля, земля лишается рабочих рук и налоги постоянно возрастают; /149/ что новые наборы могут быть произведены только мерами принуждения.
Его превосходительство повторил мне вопрос насчет Сената, прибавив: «Если я не ошибаюсь, Блюстительный Сенат [Le Sénat-conservateur] должен охранять права и пользы французской нации? Он не может игнорировать все, о чем вы мне только что говорили; не должны ли вызвать у него неприятие амбициозные проекты, которые лишь умножают народные бедствия? Ведь сия обязанность ваших сенаторов - одна из самых прекрасных функций, какую только может исполнять человек. Как они поведут себя, по-Вашему, если Наполеон возможет вернуться в Париж? Ведь станет вполне известно, что он потерял свою Большую армию; очевидно, /150/ он затребует новую и много денег?»
Я ответил, что в Сенате много достойных всяческого уважения людей, исполненных сознания достоинства и важности своих обязанностей, но что они достаточно уверены, что останутся в меньшинстве, застращены буйным характером своего вождя, которого они сами же подняли на щит, так что мало вероятия, что они осмелятся дать ему отпор в лицо и пойти на риск, которому они подвергнутся, исполняя свой долг и устремляясь вдруг в пользу нации.
- Коли так, - сказал мне маршал, - стало быть, может случиться еще много бедствий и крови, если он ускользнет на Березине; но раз во Франции так любят славу, то я не вижу лучшего случая, чтобы с честью рискнуть жизнью и прославить свое имя в глазах всей Европы, чем если бы нашлись среди ваших сенаторов такие, что возымели бы смелость оказать сопротивление Наполеону ради спасения нации: у нее нет большего врага, чем он! Как только не раскроются у нее глаза? Он потерял здравый рассудок, вся эта кампания /151/ тому доказательство; если бы он захотел продолжить движение дальше Москвы, мы все равно располагали еще пятьюстами лье пространства, которое могли бы оставить для его продвижения, а его войска были истощены уже в Москве. Эта война, предпринятая против толь обширной Империи, какова наша, есть не что иное как нелепость, которой ваши старые генералы, Сенат и Совет ни за что не должны были бы допустить.
Я ответил г. маршалу, что о сообщениях, которые Наполеон делал перед сей последней войной высшим государственным чинам, совершенно ничего неизвестно; что во Франции не прекращают порицать его несправедливую агрессию против Испании и упрямство, с которым он продолжает эту войну, которая опустошает сундуки и губит всех наших старых солдат. что именно за осуждение этого замысла один из первейших государственных людей Фоанции был отставлен от дел; что Наполеон не допускал возражений против его военных замыслов, что он оказывает такую честь лишь касательно гражданских материй /152/. Что я знаю достаточное количество военных, посланных на разведку, с которыми он обошелся гневно из-за того, что они докладывали, что в таком-то месте находится 12 000 неприятелей вместо 2 000, которые ему было сходнее там предполагать, или что враг, который, по его мнению, находился за 15 лье, был перед нашими аванпостами. Что со всяким генералом, который осмелился бы сделать замечания насчет совершенно неудобоисполнимого приказа, он обошелся бы как с трусом перед лицом всей армии.
«Итак, стало быть, французы, столь высоко цивилизованные, выбрали себе [в правители] цаплю из басни Лафонтена!»
Этот колкий оборот приостановил наш разговор. Однако я заметил князю, что [и] он не считался [на пути к Смоленску] с той возможностью, что французская армия могла бы остаться в Смоленске, чтобы прикрыть Польшу, и передал ему детали плана, который как будто собирались принять 25 августа этого года у главного квартирмейстера - те самые, о которых вы читали в моем письме от 19 августа этого года. Г. маршал согласился, что трудно было выдумать что-либо более опасное для /153/ России, но что он был убежден, что этот проект не мог принадлежать Наполеону, слишком навыкшему к коротким кампаниям, поскольку ему, со своей стороны, надо было бы страшиться решения потратить около двух лет на одоление лишь одного-единственного государства; что надо совсем мало его знать, чтобы не иметь уверенности в том, что все, что требует продолжительности, осмотрительности и тщательности в деталях, не может найти себе места в его замыслах.
Этот разговор был очень долог, и князь позволил мне удалиться.
***
Обратим внимание на следующие вещи. 1) Хотя Кутузов дежурно говорит о том, что на Березине надо захлопнуть и пленить все, что останется от французов, вместе с Наполеоном, он оговаривает, что это может и не произойти, если его-де, Кутузова, приказов не выполнят в точности, и весь дальнейший пространный разговор строит, исходя из того, что Наполеон уйдет в Европу и останется при власти во Франции; именно так Кутузов на деле видит будущее. Будь читатель внимателен, он не мог бы не спросить себя: если Кутузову важно уничтожить и пленить силы Наполеона вместе с ним в России, то почему же он, как он сам же подчеркнуто объясняет, оставляет единственную возможность это сделать в самый последний момент - на Березине - и отказывается от таких попыток, хоть и суливших, по его же словам, вернейший успех, на всем перегоне от Вязьмы до Березины? По словам Кутузова, он ведет такую линию, чтобы минимизировать свои потери: чем слабее окажется в данный момент французская армия, тем меньше придется понести потерь, чтобы ее добить. Однако нельзя не подумать, что если в самом деле стремиться не выпустить Наполеона из России, то предпочтительнее рискнуть потерей нескольких дополнительных тысяч солдат, чем откладывать попытку перехватить Наполеона до тех пор, пока не останется всего один шанс сделать это - на Березине - и если уж он прорвется там, то поминай как звали. Кроме того, читатель не сможет не спросить себя, как это Кутузов сам не подоспел даже и к этому последнему шансу, а ухитрился к тому моменту со всеми своими главными силами отстать от Наполеона на 100 с лишним верст.
2) Кутузов обнаруживает детальное знание государственного строя Первой империи, т.е. Конституции XII года. Он знает не только официальное название Сената империи (блюстительный/охранительный сенат), но и полномочия как Сената, так и Государственного совета при Первой империи. При этом он чрезвычайно одобряет существование Сената как коллегиального органа, который не имеет приоритета во власти перед государем, но может его поправлять и ограничивать, а государь обязан какие-то важнейшие для всего народа дела представлять этому органу и утверждать в нем. О таком устройстве Кутузов говорит с превеликим одобрением: "Блюстительный Сенат должен охранять права и пользы французской нации... Сия обязанность ваших сенаторов - одна из самых прекрасных функций, какую только может исполнять человек" - и потому Сенату следовало бы выразить Наполеону несогласие на новые наборы. Таким образом, уточняется, что же считал в полной мере Кутузов теми благодетельными "новыми формами правления", на путь к коим, по его мнению, вставала Екатерина II: это ограниченная монархия, в которой помимо государя имеются органы, блюдущие права и пользы нации, и которые призваны институционально возражать государю и препятствовать ему, если его политика несет народу чрезмерные обременения и жертвы.
Де Пюибюск, французский интендантский офицер, попался в плен 6 ноября (русс.ст.) 1812 г.; Платов и Ермолов хорошо к нему отнеслись, Кутузов тоже. В ноябре 1812 г., между Красным и Оршей, он имел с Кутузовым примечательную беседу, которую, как и прочие свои приключения 1812 г., описал в письмах, отосланных во Францию и изданных чуть позже отдельной книгой: Puybusque L. G. Lettres sur la guerre de Russie en 1812, sur la ville de Saint-Petersbourg, les moeurs et les usages des habitans de la Russie et de la Pologne. Paris, 1816 (здесь этот разговор на с. 144-153); Ed. 2, augm. et corr. Paris, 1817 (здесь этот разговор на с. 162-171). Разница в передаче этого разговора между двумя изданиями лишь та, что в первом Наполеон, в том числе в устах Кутузова, именуется "Б....", а во втором - так, как Кутузов говорил: "Наполеон".
Русский перевод Пюибюска выходил в 1833 г. (Пюибюск М.-Л. Письма о войне в России 1812 года. Сочинение Пюибюска, генерал-обер-провиантмейстера войск Наполеоновых. М.). Этот "перевод" ужасен - он содержит множество ошибок против подлинника. Фрагмент беседы Пюибюска с Кутузовым приводил в ином переводе Тарле, но в одном месте из двух грамматически возможных его переводов он предпочел тот, который исключен по контексту предыдущих пассажей. Все это побуждает привести эту беседу заново по обоим изданиям оригинала (пагинация ниже - по первому изданию. Мы использовали некоторые выражения русского перевода 1833 г. как лучше отвечающие времени).
/144/… … Итак, Маршал Кутузов находил все преимущества в том, чтобы тянуть время, как Вы об этом недавно читали, он знал, что французская армия в Москве была плохо одета и не имела меховой одежды, что приближается сезон морозов; он был уверен, что она не сможет им сопротивляться, он хорошо знал, что она ежедневно несет потери при фуражировках и грабежах, он был осведомлен, что область, в которой она находилась, была разорена и там уже нечего было терять, - так что у него было намного больше мотивов для того, чтобы оставлять ее там слабеть, чем чтобы выгонять ее оттуда. Кроме того, он надеялся, что время, климат и подкрепление из /145/ двадцати пяти тысяч казаков, которое ему вел граф Платов, завершат ее разрушение без подвергания риску солдат.
И вот пока по всей России вооружались, письма, придуманные специально для того, чтобы их перехватили, убеждали Наполеона в обратном, а в то время как он был так плохо информирован о грозных намерениях своего противника, маршал Кутузов знал, что после того как Наполеон поселился в Кремле, его ум беспорядочно измышлял каждый день новый проект, уничтожаемый проектом следующего дня; что когда становились известны приказы, отдававшиеся им в течение месяца, в них не обнаруживалось ни предусмотрительности, ни последовательного плана, и что это просто потому, что Наполеон привязался исключительно и очень явно к мысли о мире; что невозможно было не заключить, что он действительно не оставляет себе иной надежды на спасение, чем мир.
Если бы император Александр и захотел заключить этот мир в таких обстоятельствах, маршал без колебаний старался бы отвратить его от этого. «Вы должны были видеть, - сказал он мне, - что когда ваша /146/ армия оставила Москву, я запер ей новые выходы, которыми она хотела пробиться, я не отступал от моего плана избегать сражений, иначе как при Малоярославце, потому что мне было важно отбросить ее на путь, уже опустошенный ею. Я был уверен, что кроме нескольких сожженных ею деревянных изб, там нечего было больше разрушать; я приказал графу Платову двигаться фланговым маршем справа от вас, за вами следовала моя армия, часть коей я отрядил на ваш левый фланг, так что вашим фуражирам нельзя было отъезжать от дороги. Вас эскортировали, будто пленников, от Вязьмы до Смоленска, от одного меня всецело зависело разгромить вас еще до вашего прибытия в этот город, но я, уверенный в вашем крушении, не желал подвергать риску ни единого моего солдата. Вы видели с того момента, как находитесь при мне, что я даю им роздых каждые три дня, и если бы у меня недостало вина или провианта, я бы тотчас остановился, я бы заперся у себя, /147/ не смея показаться моей армии [! естественно, от стыда-де за такое положение дел, а не из страха, - пока все нужное не подвезут. Оригинал: et si l'eau-de-vie ou les vivres me manquoient, je m'arréterois aussitôt, je m'enfermerois chez moi, sans oser me montrer à mon armée. - А.Н.]: вот как мы, северные варвары, сберегаем людей!
Моими трудами ваши лошади перемерли с голоду на пути из Вязьмы в Смоленск, я знал поэтому, что то, что еще оставалось у вас из артиллерии, вы будете вынуждены оставить мне в этом последнем городе; все это так и вышло, как я предвидел. Выйдя из Смоленска, вы уже не могли более противостоять мне ни конницей, ни артиллерией, мой авангард с 50 орудиями ожидал вас под Красным. Но желая вас сгубить без оказания сопротивления, я приказал не стрелять иначе как по хвостам колонн и не пускать конницу иначе как на уже расстроенные отряды. Ваш Наполеон сыграл мне в руку до пределов моих мечтаний, определив всем армейским корпусам двигаться с интервалом в один дневной переход между ними. Мои войска не покидали той позиции четыре дня, пока гвардия и три следующих за ней армейских корпуса последовательно проходили, чтобы потерять там, /148/ каждый в свой черед, половину своих солдат; те, что ушли из-под Красного, с трудом пройдут до Орши, в любом случаи наши диспозиции относительно Березины подготовлены так, что там настанет конец пути вашей армии и ее вождя, если только моим приказам будут следовать с точностью.
Бесспорно, что у вас отличные солдаты, многие остатки полков явились к Красному, чтобы умирать под огнем наших орудий с такой храбростью, которая достойна большей удачи и иного начальника».
Он спросил меня после паузы, что если Наполеон ускользнет на Березине, то будет ли в этом случае Франция достаточно предана ему, чтобы он снова мог расточать ее кровь и ее богатства, если сенат одобрит новые воинские наборы и выкажет себя более приверженным к Наполеону, чем к пользе нации. Я ответил на первый вопрос, что французская нация, по-видимому, вообще очень утомлена войной, потому что от войны страдает торговля, земля лишается рабочих рук и налоги постоянно возрастают; /149/ что новые наборы могут быть произведены только мерами принуждения.
Его превосходительство повторил мне вопрос насчет Сената, прибавив: «Если я не ошибаюсь, Блюстительный Сенат [Le Sénat-conservateur] должен охранять права и пользы французской нации? Он не может игнорировать все, о чем вы мне только что говорили; не должны ли вызвать у него неприятие амбициозные проекты, которые лишь умножают народные бедствия? Ведь сия обязанность ваших сенаторов - одна из самых прекрасных функций, какую только может исполнять человек. Как они поведут себя, по-Вашему, если Наполеон возможет вернуться в Париж? Ведь станет вполне известно, что он потерял свою Большую армию; очевидно, /150/ он затребует новую и много денег?»
Я ответил, что в Сенате много достойных всяческого уважения людей, исполненных сознания достоинства и важности своих обязанностей, но что они достаточно уверены, что останутся в меньшинстве, застращены буйным характером своего вождя, которого они сами же подняли на щит, так что мало вероятия, что они осмелятся дать ему отпор в лицо и пойти на риск, которому они подвергнутся, исполняя свой долг и устремляясь вдруг в пользу нации.
- Коли так, - сказал мне маршал, - стало быть, может случиться еще много бедствий и крови, если он ускользнет на Березине; но раз во Франции так любят славу, то я не вижу лучшего случая, чтобы с честью рискнуть жизнью и прославить свое имя в глазах всей Европы, чем если бы нашлись среди ваших сенаторов такие, что возымели бы смелость оказать сопротивление Наполеону ради спасения нации: у нее нет большего врага, чем он! Как только не раскроются у нее глаза? Он потерял здравый рассудок, вся эта кампания /151/ тому доказательство; если бы он захотел продолжить движение дальше Москвы, мы все равно располагали еще пятьюстами лье пространства, которое могли бы оставить для его продвижения, а его войска были истощены уже в Москве. Эта война, предпринятая против толь обширной Империи, какова наша, есть не что иное как нелепость, которой ваши старые генералы, Сенат и Совет ни за что не должны были бы допустить.
Я ответил г. маршалу, что о сообщениях, которые Наполеон делал перед сей последней войной высшим государственным чинам, совершенно ничего неизвестно; что во Франции не прекращают порицать его несправедливую агрессию против Испании и упрямство, с которым он продолжает эту войну, которая опустошает сундуки и губит всех наших старых солдат. что именно за осуждение этого замысла один из первейших государственных людей Фоанции был отставлен от дел; что Наполеон не допускал возражений против его военных замыслов, что он оказывает такую честь лишь касательно гражданских материй /152/. Что я знаю достаточное количество военных, посланных на разведку, с которыми он обошелся гневно из-за того, что они докладывали, что в таком-то месте находится 12 000 неприятелей вместо 2 000, которые ему было сходнее там предполагать, или что враг, который, по его мнению, находился за 15 лье, был перед нашими аванпостами. Что со всяким генералом, который осмелился бы сделать замечания насчет совершенно неудобоисполнимого приказа, он обошелся бы как с трусом перед лицом всей армии.
«Итак, стало быть, французы, столь высоко цивилизованные, выбрали себе [в правители] цаплю из басни Лафонтена!»
Этот колкий оборот приостановил наш разговор. Однако я заметил князю, что [и] он не считался [на пути к Смоленску] с той возможностью, что французская армия могла бы остаться в Смоленске, чтобы прикрыть Польшу, и передал ему детали плана, который как будто собирались принять 25 августа этого года у главного квартирмейстера - те самые, о которых вы читали в моем письме от 19 августа этого года. Г. маршал согласился, что трудно было выдумать что-либо более опасное для /153/ России, но что он был убежден, что этот проект не мог принадлежать Наполеону, слишком навыкшему к коротким кампаниям, поскольку ему, со своей стороны, надо было бы страшиться решения потратить около двух лет на одоление лишь одного-единственного государства; что надо совсем мало его знать, чтобы не иметь уверенности в том, что все, что требует продолжительности, осмотрительности и тщательности в деталях, не может найти себе места в его замыслах.
Этот разговор был очень долог, и князь позволил мне удалиться.
***
Обратим внимание на следующие вещи. 1) Хотя Кутузов дежурно говорит о том, что на Березине надо захлопнуть и пленить все, что останется от французов, вместе с Наполеоном, он оговаривает, что это может и не произойти, если его-де, Кутузова, приказов не выполнят в точности, и весь дальнейший пространный разговор строит, исходя из того, что Наполеон уйдет в Европу и останется при власти во Франции; именно так Кутузов на деле видит будущее. Будь читатель внимателен, он не мог бы не спросить себя: если Кутузову важно уничтожить и пленить силы Наполеона вместе с ним в России, то почему же он, как он сам же подчеркнуто объясняет, оставляет единственную возможность это сделать в самый последний момент - на Березине - и отказывается от таких попыток, хоть и суливших, по его же словам, вернейший успех, на всем перегоне от Вязьмы до Березины? По словам Кутузова, он ведет такую линию, чтобы минимизировать свои потери: чем слабее окажется в данный момент французская армия, тем меньше придется понести потерь, чтобы ее добить. Однако нельзя не подумать, что если в самом деле стремиться не выпустить Наполеона из России, то предпочтительнее рискнуть потерей нескольких дополнительных тысяч солдат, чем откладывать попытку перехватить Наполеона до тех пор, пока не останется всего один шанс сделать это - на Березине - и если уж он прорвется там, то поминай как звали. Кроме того, читатель не сможет не спросить себя, как это Кутузов сам не подоспел даже и к этому последнему шансу, а ухитрился к тому моменту со всеми своими главными силами отстать от Наполеона на 100 с лишним верст.
2) Кутузов обнаруживает детальное знание государственного строя Первой империи, т.е. Конституции XII года. Он знает не только официальное название Сената империи (блюстительный/охранительный сенат), но и полномочия как Сената, так и Государственного совета при Первой империи. При этом он чрезвычайно одобряет существование Сената как коллегиального органа, который не имеет приоритета во власти перед государем, но может его поправлять и ограничивать, а государь обязан какие-то важнейшие для всего народа дела представлять этому органу и утверждать в нем. О таком устройстве Кутузов говорит с превеликим одобрением: "Блюстительный Сенат должен охранять права и пользы французской нации... Сия обязанность ваших сенаторов - одна из самых прекрасных функций, какую только может исполнять человек" - и потому Сенату следовало бы выразить Наполеону несогласие на новые наборы. Таким образом, уточняется, что же считал в полной мере Кутузов теми благодетельными "новыми формами правления", на путь к коим, по его мнению, вставала Екатерина II: это ограниченная монархия, в которой помимо государя имеются органы, блюдущие права и пользы нации, и которые призваны институционально возражать государю и препятствовать ему, если его политика несет народу чрезмерные обременения и жертвы.