Тамара Катаева и Анна Анти-Ахматова
Черная Магия и ее Разоблачение,
или
Как Тамара Катаева Владимира Шилейко в сумасшедший дом посадила.
I. Преамбула. Действующие лица.
1. Анна Андреевна Горенко (Ахматова). Известна:
замечательными стихами; принципиальным категорическим дистанцированием от большевистских игрищ, свершений и прочих занятий; бессребреничеством, равнодушием к привычным выгодам (деньгам и чинам); помощью пищевыми ресурсами окружающим в тяжелое для них время; почти полным отсутствием добрых чувств; наличем плохо понятого, но твердо принятого - из любви к славе и определенной красоте поз - кодекса чести (с уродливыми зияниями в нем, вызванными тем, что она плохо понимала, для чего он вообще нужен и какова его природа, да и не стремилась понимать - ей это было не нужно); изумительно ложным, бессердечным и неумным романтизмом; отвращением к большинству настоящих человеческих ценностей в реальной жизни; искусным отображением их же в литературе (не без сбоев, связанных с тем, что на деле она их не ощущала, а лишь принимала соответствующие позы в собственном воображении, увлеченная славой этих поз и в меру своего ограниченного их понимания); тяжелым тщеславием; соответствующей систематической ложью и позерством; смешными, но злокачественными попытками творить легенды о своих победах и подвигах; систематической клеветой на тех, в ком видела угрозу создаваемым ей легендам или подходящий материал для них; чванным и самодурным (по мелочам) обращением с теми своими доброхотными адъютантами, кто готов был таковое терпеть; нелюдским по омерзительности поведением по отношению к собственному сыну во время его последнего заключения; твердой порядочностью в большинстве дел, помимо вышеперечисленных; уверенностью в том, что она входит в число величайших русских поэтов XX века; уверенностью самих этих поэтов (кроме Цветаевой) в том, что это совершенно не так (как большого поэта ее всерьез никто из них, кроме Цветаевой, не принимал); исключительно высоким качеством стихов - и здесь круг замыкается.
2. Тамара Катаева. Известна терпимым и просвещенным христианством, любовью к поэзии, любовью к Цветаевой, но главным образом - ненавистничеством по отношению к Ахматовой (из-за большей части вышеперечисленного), иной раз доходящим до высокого самозабвенного кликушества. Написала книгу «Анти-Ахматова» (несколько изданий в 2007 - 2008, с предисловием петербургского критика Виктора Топорова), где стремилась как можно ярче изобразить то, чем Ахматова вызывает ее ненависть. Примерно две трети ее утверждений - правда. Книга вызвала множество негодующих отзывов со стороны рыцарей отечественной культуры, как правило, очень пафосных и очень глупых (эта оценка относится не к рыцарям, а к отзывам): пафосных - потому, что по-другому не умеют, а глупых - потому, что авторы этих отзывов (об умных отзывах я тут не говорю, их очень мало) не знают, что возразить Катаевой по существу. Не знают же они этого потому, что, как уже упоминалось, на две трети инвективы Катаевой отвечают действительности, так что против них можно только глупости и выставить, а на оставшуюся треть инвективы Катаевой не анализируются должным образом по причине того, что ежели уже прибег к пафосным глупостям как главному приему, то дополнительно применять разумный анализ как-то и не к месту.
Личность Тамары Катаевой для рыцарей культуры загадочна. Она выступала на ТВ как автор «Анти-Ахматовой», но точно ли она написала «Анти-Ахматову»? Ахматовед Михаил Кралин, издавший литературное наследие Недоброво («Я тебя, теплую, плотно сжимал, ты как змея извивалась..»), заявил, что Тамара Катаева есть возлюбленная Виктора Топорова, каковой пытается создать ей славу, рекламируя ее труд; иные властители дум, со своей стороны, утверждают, что Тамары Катаевой нет и вовсе, точнее, что та, кто под этим именем появлялась на ТВ, именуя себя автором «Анти-Ахматовой», может быть и вправду зовется Тамарой Катаевой, - но по сути является подставным лицом, которое «Анти-Ахматовой» вовсе не писало, - а писал ее будто бы сам Виктор Топоров, выступавшая же по ТВ дама согласилась по его просьбе взять ответственность за этот текст
на себя. Истина откроется лишь потомству.
Как бы то ни было, едва ли «Анти-Ахматова» нуждалась в рекламе со стороны Топорова - в 2007-2008 году она вышла минимум в 15 тысячах официальных экземпляров; вопрос о не заявленных издательствами допечатках лучше не задавать. Денег автору она много не принесла, кто бы они ни был, но имела шумное и широкое распространение.
3. Наум Лурье (в 1913 крестился в католичество, получил имя Артур Винцент). Известен тем, что в России до сих пор понаслышке известен (среди филологов) как композитор. А также романом с Ахматовой. Учился в консерватории у Глазунова. Биограф стыдливо пишет: «Отношения с Глазуновым складывались у молодого музыканта нелегко. Основные впечатления он черпал из внеконсерваторских источников». Затем известен как восходящая музыкальная звезда в пределах кабаре «Бродячая собака» и кружка кубофутуристов. 22 октября 1917 года совместно с Велимиром Хлебниковым и др. низложил Временное правительство как один из Сопредседателей Земного Шара (см. ниже манифест). В 1918-1921 - Завмузонаркомпросрэсэфэсээр (= заведующий МУЗО Накромпрос, то есть Музыкальным Отделом Народного комиссариата просвещения, РСФСР). «Резкий перелом в жизни композитора наступает в начале 1918 года, когда молодой музыкант назначается заведующим МУЗО - музыкального отдела Наркомпроса, то есть по существу становится заместителем А. Луначарского по всем вопросам музыкальной жизни страны. Произошло это так. В декабре 1917 года Лурье вместе с искусствоведом Н. Пуниным пришел к Луначарскому обсудить с ним возможность постановки в петроградском Эрмитажном театре пьесы Хлебникова «Ошибка смерти». «Луначарский сидел в маленьком кабинете, вспоминает впоследствии Пунин, - ...охотно разговаривал с нами об искусстве... В споре наш небольшой проект постановки в Эрмитажном театре остался далеко позади - встал вопрос об организации нового аппарата управления во всех областях искусства». Видимо, взгляды Лурье на обсуждавшуюся проблему настолько заинтересовали Луначарского, что тот не колеблясь поручил 26-летнему композитору столь ответственное дело». «Сочиняет в эти годы Лурье довольно мало». С 1922 в эмиграции, где как композитор не работает.
Приложение. Манифест от 22 октября 1917 г.
«Здесь. Мариинский дворец. Временное правительство. Всем. Всем. Всем. Правительство Земного Шара на заседании своем от 22 октября постановило: 1) Считать Временное правительство временно несуществующим, а главнонасекомствующую А. Ф. Керенскую находящейся под строгим арестом. Как тяжело пожатье каменной десницы! Председатели Земного Шара: Петников, Лурье, Дм. и П. Петровские, статуя командора я - Хлебников» .
4. Вольдемар Казимирович Шилейко. Известен много чем - и действительно того стоил.
5. Лариса Михайловна Рейснер. Известна в основном как исключительно красивая женщина, о чем фотографии представления практически не дают, вот разве что:
http://farc.narod.ru/colombia/img/g_1.jpg
6. Павел Лукницкий, санитары и пр.
II. Итак, амбула. Сначала - Черная Магия.
На страницах катаевской «Анти-Ахматовой» мы находим следующий рассказ (С. 84 в минском издании 2008 года):
«Сама Ахматова лично, хоть и комиссарская жена [комиссарской женой Катаева называет Ахматову потому, что считает комиссаром ее тогдашнего мужа Шилейко, а Шилейко она считает комиссаром потому, что у того одно время был «мандат, выданный отделом охраны памятников старины, удостоверяющий, что ему и его жене (т.е. Ахматовой) предоставляется право осматривать различные предметы и накладывать на них печати»], не расстреливала несчастных но темницам - не довелось… А понадобилось решить квартирный вопрос, забрать комнату - упекла с помощью нового любовника-комиссара старого мужа-комиссара в психушку. Никакому Агранову не снилось».
В доказательство чего Катаева приводит следующую запись Лукницким его диалога с Ахматовой:
«А[ртур] Лурье решил вырвать АА от Шилейнко. За Шилейко приехала карета скорой помощи, санитары увезли его в больницу. Я: «А предлог какой-нибудь был?» АА: «Предлог? - у него ишиас был... но его в больнице держали месяц».
Н.Н.ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 1. Стр. 45.
И Катаева продолжает от своего лица: «Порыться в архивах Института имени Сербского - может, н найдутся методички по разработкам «юристки» Анны Анд¬реевны Ахматовой [Ахматова одно время училась на юридическом]. Сколько лет верой и правдой служили борьбе с инакомыслием, а рождены - гением Анны Ахматовой. Нашим всем».
И потом, на стр. 476:
«С помощью Артура Лурье, любовника-комиссара, отвезла в психушку, а потом произошло то, что кто бы изобразил: Чарли? Зощенко? Достоевский?»
И далее Катаева цитирует продолжение той же записи Лукницкого: «АА: "Когда В. К. Шилейко выпустили из больницы, он плакался: "Неужели бросишь?.. Я бедный, больной...". Ответила: "Нет, милый Володя, ни за что не брошу: переезжай ко мне". - Володе это очень не понравилось, но переехал. Но тут уж совсем другое дело было: дрова мои, комната моя, все мое... Совсем другое положение. Всю зиму прожил. Унылым, мрачным был... »
Действительно, достоевская сцена: посадил Лурье Шилейко в психушку, пока тот там сидел, овладела Ахматова его комнатой, а он теперь просится к ней, предавшей его так страшно, обратно…
Итак, Ахматова у нас основатель карательной психиатрии - наскучив Шилейкой и желая сменить его на Лурье, а у Шилейки заодно отобрать комнату, она руками этого самого комиссара Лурье принудительно посадила Шилейку его под предлогом ишиаса в психушку на месяц, за месяц обштопала все свои дела, комнату закрепила за собой, а Шилейке только и оставалось у нее же там искать убежище…Ежели в Институте Сербского поискать, так может и ахматовские курсовые с обоснованием карательной психиатрии там найдутся …
III. …И ее разоблачение. А теперь внимание: что было на самом деле. То есть что на самом деле было что-то другое - это приходит на ум сразу. Во-первых, не всякий Лурье, даже и в 1920 году, непременно комиссар. Данный Артур Винцент Лурье был никакой не комиссар - до «комиссаров» по музыкальным делам даже большевики не додумались, - а Заведующим Музотделом Наркомпроса. Сокращенно завмузо, с ударением на -о. Во-вторых, хоть называйся он трижды комиссаром, а все-таки музыкальным заведующим как-то не по чину сажать принудительно кого-то в психушку. В-третьих, что речь идет о ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ больнице - о том в записи Лукницкого нет ни слова. Это сама Катаева мгновенно озарилась, что больница-то не иначе как психиатрическая. Но дело в том. что ПОД ПРЕДЛОГОМ ИШИАСА никак нельзя никого принудительно свезти в психиатрическую больницу, и вообще в психушку под этим предлогом никого и никак свезти нельзя, поскольку ишиас - неврит седалищного нерва - к психиатрическим заболеваниям имеет не больше отношения, чем насморк или радикулит. В-четвертых, Шилейко после всей этой истории с Ахматовой жил и трепетно общался много лет - не слишком ли много достоевщинки? Катаева и сама удивляется такой извращенности чувств Шилейки, но удивляться ей надо только самой себе. Потому что на самом деле вот эта запись Лукницкогно в полном виде, и вот еще одна запись того же Лукницкого слов той же Ахматовой о том же эпизоде:
1. (запись Лукницкого за март 1925)
В трамвае, по пути к Ф. Сологубу, встретила П. Е. Щеголева.
А. Лурье решил вырвать АА от Шилейко... За Шилейко приехала карета скорой помощи, санитары увезли его в больницу...
Я: "А предлог какой-нибудь был?"
АА: "Предлог? - у него ишиас был... но его в больнице держали м е с я ц!"
За этот месяц случилось: Лурье предложил АА перебраться на квартиру к ним, АА переехала, поступила на службу в библиотеку Агрономического института, получила казенную квартиру на Сергиевской 7, и жила там 20-й и 21-й годы (Поправка АА от 29.III.1925).
АА: "Когда В. К. Шилейко выпустили из больницы, он плакался: "Неужели бросишь?.. Я бедный, больной...". Ответила: "Нет, милый Володя, ни за что не брошу: переезжай ко мне". - Володе это очень не понравилось, но переехал. Но тут уж совсем другое дело было: дрова мои, комната моя, все мое... Совсем другое положение. Всю зиму прожил. Унылым, мрачным был...
Потом Лурье заставил бросить службу - я в библиотеке служила. Говорил, что если не брошу, - будет приходить на службу и скандалы устраивать... Он не хотел, чтоб я служила, - я больна была... Он ко мне очень хорошо относился... Потом я с ним была... Он хороший, Артур, только бабник страшный... У него был роман с Анной Николаевной (от него я узнала о романе А. Н. с Г. Ивановым)... Потом решил уехать за границу. А я очень спокойно отнеслась к этому. Его пугало мое спокойствие... Когда уехал - стало так легко!.. Я как песня ходила... Писал письма - 14 писем написал, я ни на одно не ответила... Мать его приходила узнавать обо мне - он ей писал. Матери я сказала: "У нас свои счеты"... Она стала говорить: "Да, конечно, я знаю, он эгоист" - и ушла... Потом, через Акцентр узнавал - он служил там... Просил узнать, где, жива ли она...
А я написала стихотворение "Разлука" и успокоилась"...»
2. (запись Лукницкого от 17 апреля 1925; Ахматова рассказывает о событиях 1920 года)
…Было критическое положение: Шилейко во "Всем<ирной> лит<ературе>" ничего не получал. <...> А.А. вернулась в Шерем<етевский> дом. Снова голод. <...> А.А. пошла с кастрюлькой в училище правоведения, где жил знакомый, у которого можно было сварить суп. Сварила суп, завязала кастрюльку салфеткой и вернулась с ней в Шер<еметевский> д<ом>. Вернулась - застала у себя Л.[арису] Р.[ейснер] - пышную, откормленную [надо сказать, что Ахматова «терпеть ненавидела» большинство женщин в теле, ибо в ее среде они оказывались физически популярнее ее самой - А.Н.], в шелковых чулках, в пышной шляпе... Л. Р. пришла рассказывать об Николае Степановиче... Л. Р. была поражена увиденным - и этой кастрюлькой супа, и видом АА, и видом квартиры, и Шилейкой, у которого был ишиас и который был в очень скверном состоянии. Ушла. А ночью, приблизительно в половине двенадцатого, пришла снова с корзинкой всяких продуктов... А Шилейко она предложила устроить в больницу, и действительно - за ним приехал автомобиль, санитары, и его поместили в больницу.
А АА после этого поступила на службу, и опасность умереть с голоду (в буквальном смысле) чуть-чуть отодвинулась».
Эта служба - та самая, о которой говорилось в первой записи: «поступила на службу в библиотеку Агрономического института, получила казенную квартиру на Сергиевской»
***
Вторая запись окончательно все выясняет, но все решает и первая - именно тот кусок первой записи, который предпочла вычеркнуть у себя из памяти и заменить ложным воспоминанием Тамара Катаева. Тот кусок, где сказано прямым текстом, КУДА, В КАКУЮ КОМНАТУ ушла Ахматова, пока Шилейко был в больнице. Это была вовсе не та комната, где они жили раньше. ОНА СНАЧАЛА ПЕРЕЕХАЛА К ЛУРЬЕ, КОТОРЫЙ ЕЕ К СЕБЕ И ЗВАЛ С САМОГО НАЧАЛА, А ПОТОМ ПОЛУЧИЛА КАЗЕННУЮ КВАРТИРУ. И туда-то к ней и пристал Шилейко.
Итак, Ахматовой не было никакой нужды устранять Шилейку со своего пути. Ей не нужна была его комната, она хотела уйти из этой комнаты к Лурье. Но чтобы уйти к Лурье и жить у него, а потом поступить на службу и получить собственную квартиру, совершенно не нужно было устранять в больницу Шилейку - как он мог этому помешать? Ногами бы затопал?
Более того, Лурье и вовсе не имел никакого отношения к помещению Шилейки в эту больницу. Дело, как совершенно четко выясняется из этих записей, было так:
В некоторый момент 1920 года Ахматова жила с Шилейко, страдающим от ишиаса и безденежья, а Лурье звал ее к себе и жаждал «вырвать» ее от гиблого Шилейки. Тут зашла к Ахматовой и Шилейке Лариса Рейснер, поразилась Шилейкиному бедственному состоянию и ВЫХЛОПОТАЛА для него место в больнице (естественно, не психиатрической); поехал он туда, естественно, добровольно, причем за ним аж санитаров на автомобиле прислали - и понятно, почему: при ишиасе не походишь ножками. Пока он в той больнице лежал, Ахматова ушла к Лурье, а там и вовсе устроилась сама на отдельной квартире, а когда Шилейко вышел из больницы, приняла его к себе, не порывая связи с Лурье.
Эту историю весной 1925 в разговорах с Лукницким Ахматова припоминала дважды. Но только в первый раз Лукницкий ее не понял поначалу. Она сказала, что Лурье хотел ее вырвать от Шилейко, и, независимо, после паузы (переданной у Лукницкого троеточием) сказала, что (как раз в это время) Шилейко увезли в больницу (по инициативе Рейснер, но это она не упомянула). Она-то подавала это как совершенно независимые друг от друга события, но поскольку приводила она их подряд, то Лукницкий, точно так же, как Катаева, подумал сперва, воспринимая подряд ее устную речь, что второе событие было следствием первого, то есть что Шилейко был увезен в больницу в порядке РЕАЛИЗАЦИИ НАМЕРЕНИЯ ЛУРЬЕ «вырвать» от него Ахматову. Лукницкий и спросил: «А предлог?!» - то есть под каким же предлогом могли его насильно увезти по замыслу Лурье?!
Тут Ахматова, в свою очередь, не поняла хода мысли Лукницкого (это четко видно по записи): она-то знала, что имела в виду, и, соответственно, не поняла: к чему Лукницкий спрашивает о каком-то предлоге? Какой предлог? Для чего предлог? При чем тут вообще может быть какой-то предлог? Шилейку же в больницу клали не под предлогом лечения, а для лечения! Она и отвечает: «Предлог? У него ишиас был…» - то есть к чему тут предлог, о чем Вы спрашиваете? У него был ишиас, он и поехал лечиться от ишиаса. И долго же лечился, вот-то его прихватило! - И далее продолжала объяснять, что было после этого между ней и Лурье.
Тут Лукницкий все понял. А Катаева - нет. После чего вторую запись она не прочла, первую запомнила селективно и сотворила свой склиско-чудовиский фантом - Ахматову, для свободной интрижки с которой завмузо Наркомпроса на месяц сажает Шилейку принудительно в психушку, Шилейку, который потом, ЗНАЯ ВСЕ ЭТО, к Ахматовой же под крыло возвращается и просит у нее ласки и заботы… А отсюда уже встают в воображении Катаевой потенциальные юридические рукописи Ахматовой о правомерности карательной психиатрии, и вот, наконец, то самое высокое самозабвенное кликушество - об этих потенциальных рукописях говорится, что метолички по карательной психиатрии, много лет служившие верой и правдой борьбе с инакомыслием, на этих самых воображенных ахматовских рукописях и основаны. Догналось негодование до белой горячки!
Мастерство не пропьешь, а от ненависти до любви и подражания - один шаг. Так самозабвенно искренне гнать умела у нас до сих пор только сама Анна Андреевна.
или
Как Тамара Катаева Владимира Шилейко в сумасшедший дом посадила.
I. Преамбула. Действующие лица.
1. Анна Андреевна Горенко (Ахматова). Известна:
замечательными стихами; принципиальным категорическим дистанцированием от большевистских игрищ, свершений и прочих занятий; бессребреничеством, равнодушием к привычным выгодам (деньгам и чинам); помощью пищевыми ресурсами окружающим в тяжелое для них время; почти полным отсутствием добрых чувств; наличем плохо понятого, но твердо принятого - из любви к славе и определенной красоте поз - кодекса чести (с уродливыми зияниями в нем, вызванными тем, что она плохо понимала, для чего он вообще нужен и какова его природа, да и не стремилась понимать - ей это было не нужно); изумительно ложным, бессердечным и неумным романтизмом; отвращением к большинству настоящих человеческих ценностей в реальной жизни; искусным отображением их же в литературе (не без сбоев, связанных с тем, что на деле она их не ощущала, а лишь принимала соответствующие позы в собственном воображении, увлеченная славой этих поз и в меру своего ограниченного их понимания); тяжелым тщеславием; соответствующей систематической ложью и позерством; смешными, но злокачественными попытками творить легенды о своих победах и подвигах; систематической клеветой на тех, в ком видела угрозу создаваемым ей легендам или подходящий материал для них; чванным и самодурным (по мелочам) обращением с теми своими доброхотными адъютантами, кто готов был таковое терпеть; нелюдским по омерзительности поведением по отношению к собственному сыну во время его последнего заключения; твердой порядочностью в большинстве дел, помимо вышеперечисленных; уверенностью в том, что она входит в число величайших русских поэтов XX века; уверенностью самих этих поэтов (кроме Цветаевой) в том, что это совершенно не так (как большого поэта ее всерьез никто из них, кроме Цветаевой, не принимал); исключительно высоким качеством стихов - и здесь круг замыкается.
2. Тамара Катаева. Известна терпимым и просвещенным христианством, любовью к поэзии, любовью к Цветаевой, но главным образом - ненавистничеством по отношению к Ахматовой (из-за большей части вышеперечисленного), иной раз доходящим до высокого самозабвенного кликушества. Написала книгу «Анти-Ахматова» (несколько изданий в 2007 - 2008, с предисловием петербургского критика Виктора Топорова), где стремилась как можно ярче изобразить то, чем Ахматова вызывает ее ненависть. Примерно две трети ее утверждений - правда. Книга вызвала множество негодующих отзывов со стороны рыцарей отечественной культуры, как правило, очень пафосных и очень глупых (эта оценка относится не к рыцарям, а к отзывам): пафосных - потому, что по-другому не умеют, а глупых - потому, что авторы этих отзывов (об умных отзывах я тут не говорю, их очень мало) не знают, что возразить Катаевой по существу. Не знают же они этого потому, что, как уже упоминалось, на две трети инвективы Катаевой отвечают действительности, так что против них можно только глупости и выставить, а на оставшуюся треть инвективы Катаевой не анализируются должным образом по причине того, что ежели уже прибег к пафосным глупостям как главному приему, то дополнительно применять разумный анализ как-то и не к месту.
Личность Тамары Катаевой для рыцарей культуры загадочна. Она выступала на ТВ как автор «Анти-Ахматовой», но точно ли она написала «Анти-Ахматову»? Ахматовед Михаил Кралин, издавший литературное наследие Недоброво («Я тебя, теплую, плотно сжимал, ты как змея извивалась..»), заявил, что Тамара Катаева есть возлюбленная Виктора Топорова, каковой пытается создать ей славу, рекламируя ее труд; иные властители дум, со своей стороны, утверждают, что Тамары Катаевой нет и вовсе, точнее, что та, кто под этим именем появлялась на ТВ, именуя себя автором «Анти-Ахматовой», может быть и вправду зовется Тамарой Катаевой, - но по сути является подставным лицом, которое «Анти-Ахматовой» вовсе не писало, - а писал ее будто бы сам Виктор Топоров, выступавшая же по ТВ дама согласилась по его просьбе взять ответственность за этот текст
на себя. Истина откроется лишь потомству.
Как бы то ни было, едва ли «Анти-Ахматова» нуждалась в рекламе со стороны Топорова - в 2007-2008 году она вышла минимум в 15 тысячах официальных экземпляров; вопрос о не заявленных издательствами допечатках лучше не задавать. Денег автору она много не принесла, кто бы они ни был, но имела шумное и широкое распространение.
3. Наум Лурье (в 1913 крестился в католичество, получил имя Артур Винцент). Известен тем, что в России до сих пор понаслышке известен (среди филологов) как композитор. А также романом с Ахматовой. Учился в консерватории у Глазунова. Биограф стыдливо пишет: «Отношения с Глазуновым складывались у молодого музыканта нелегко. Основные впечатления он черпал из внеконсерваторских источников». Затем известен как восходящая музыкальная звезда в пределах кабаре «Бродячая собака» и кружка кубофутуристов. 22 октября 1917 года совместно с Велимиром Хлебниковым и др. низложил Временное правительство как один из Сопредседателей Земного Шара (см. ниже манифест). В 1918-1921 - Завмузонаркомпросрэсэфэсээр (= заведующий МУЗО Накромпрос, то есть Музыкальным Отделом Народного комиссариата просвещения, РСФСР). «Резкий перелом в жизни композитора наступает в начале 1918 года, когда молодой музыкант назначается заведующим МУЗО - музыкального отдела Наркомпроса, то есть по существу становится заместителем А. Луначарского по всем вопросам музыкальной жизни страны. Произошло это так. В декабре 1917 года Лурье вместе с искусствоведом Н. Пуниным пришел к Луначарскому обсудить с ним возможность постановки в петроградском Эрмитажном театре пьесы Хлебникова «Ошибка смерти». «Луначарский сидел в маленьком кабинете, вспоминает впоследствии Пунин, - ...охотно разговаривал с нами об искусстве... В споре наш небольшой проект постановки в Эрмитажном театре остался далеко позади - встал вопрос об организации нового аппарата управления во всех областях искусства». Видимо, взгляды Лурье на обсуждавшуюся проблему настолько заинтересовали Луначарского, что тот не колеблясь поручил 26-летнему композитору столь ответственное дело». «Сочиняет в эти годы Лурье довольно мало». С 1922 в эмиграции, где как композитор не работает.
Приложение. Манифест от 22 октября 1917 г.
«Здесь. Мариинский дворец. Временное правительство. Всем. Всем. Всем. Правительство Земного Шара на заседании своем от 22 октября постановило: 1) Считать Временное правительство временно несуществующим, а главнонасекомствующую А. Ф. Керенскую находящейся под строгим арестом. Как тяжело пожатье каменной десницы! Председатели Земного Шара: Петников, Лурье, Дм. и П. Петровские, статуя командора я - Хлебников» .
4. Вольдемар Казимирович Шилейко. Известен много чем - и действительно того стоил.
5. Лариса Михайловна Рейснер. Известна в основном как исключительно красивая женщина, о чем фотографии представления практически не дают, вот разве что:
http://farc.narod.ru/colombia/img/g_1.jpg
6. Павел Лукницкий, санитары и пр.
II. Итак, амбула. Сначала - Черная Магия.
На страницах катаевской «Анти-Ахматовой» мы находим следующий рассказ (С. 84 в минском издании 2008 года):
«Сама Ахматова лично, хоть и комиссарская жена [комиссарской женой Катаева называет Ахматову потому, что считает комиссаром ее тогдашнего мужа Шилейко, а Шилейко она считает комиссаром потому, что у того одно время был «мандат, выданный отделом охраны памятников старины, удостоверяющий, что ему и его жене (т.е. Ахматовой) предоставляется право осматривать различные предметы и накладывать на них печати»], не расстреливала несчастных но темницам - не довелось… А понадобилось решить квартирный вопрос, забрать комнату - упекла с помощью нового любовника-комиссара старого мужа-комиссара в психушку. Никакому Агранову не снилось».
В доказательство чего Катаева приводит следующую запись Лукницким его диалога с Ахматовой:
«А[ртур] Лурье решил вырвать АА от Шилейнко. За Шилейко приехала карета скорой помощи, санитары увезли его в больницу. Я: «А предлог какой-нибудь был?» АА: «Предлог? - у него ишиас был... но его в больнице держали месяц».
Н.Н.ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 1. Стр. 45.
И Катаева продолжает от своего лица: «Порыться в архивах Института имени Сербского - может, н найдутся методички по разработкам «юристки» Анны Анд¬реевны Ахматовой [Ахматова одно время училась на юридическом]. Сколько лет верой и правдой служили борьбе с инакомыслием, а рождены - гением Анны Ахматовой. Нашим всем».
И потом, на стр. 476:
«С помощью Артура Лурье, любовника-комиссара, отвезла в психушку, а потом произошло то, что кто бы изобразил: Чарли? Зощенко? Достоевский?»
И далее Катаева цитирует продолжение той же записи Лукницкого: «АА: "Когда В. К. Шилейко выпустили из больницы, он плакался: "Неужели бросишь?.. Я бедный, больной...". Ответила: "Нет, милый Володя, ни за что не брошу: переезжай ко мне". - Володе это очень не понравилось, но переехал. Но тут уж совсем другое дело было: дрова мои, комната моя, все мое... Совсем другое положение. Всю зиму прожил. Унылым, мрачным был... »
Действительно, достоевская сцена: посадил Лурье Шилейко в психушку, пока тот там сидел, овладела Ахматова его комнатой, а он теперь просится к ней, предавшей его так страшно, обратно…
Итак, Ахматова у нас основатель карательной психиатрии - наскучив Шилейкой и желая сменить его на Лурье, а у Шилейки заодно отобрать комнату, она руками этого самого комиссара Лурье принудительно посадила Шилейку его под предлогом ишиаса в психушку на месяц, за месяц обштопала все свои дела, комнату закрепила за собой, а Шилейке только и оставалось у нее же там искать убежище…Ежели в Институте Сербского поискать, так может и ахматовские курсовые с обоснованием карательной психиатрии там найдутся …
III. …И ее разоблачение. А теперь внимание: что было на самом деле. То есть что на самом деле было что-то другое - это приходит на ум сразу. Во-первых, не всякий Лурье, даже и в 1920 году, непременно комиссар. Данный Артур Винцент Лурье был никакой не комиссар - до «комиссаров» по музыкальным делам даже большевики не додумались, - а Заведующим Музотделом Наркомпроса. Сокращенно завмузо, с ударением на -о. Во-вторых, хоть называйся он трижды комиссаром, а все-таки музыкальным заведующим как-то не по чину сажать принудительно кого-то в психушку. В-третьих, что речь идет о ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ больнице - о том в записи Лукницкого нет ни слова. Это сама Катаева мгновенно озарилась, что больница-то не иначе как психиатрическая. Но дело в том. что ПОД ПРЕДЛОГОМ ИШИАСА никак нельзя никого принудительно свезти в психиатрическую больницу, и вообще в психушку под этим предлогом никого и никак свезти нельзя, поскольку ишиас - неврит седалищного нерва - к психиатрическим заболеваниям имеет не больше отношения, чем насморк или радикулит. В-четвертых, Шилейко после всей этой истории с Ахматовой жил и трепетно общался много лет - не слишком ли много достоевщинки? Катаева и сама удивляется такой извращенности чувств Шилейки, но удивляться ей надо только самой себе. Потому что на самом деле вот эта запись Лукницкогно в полном виде, и вот еще одна запись того же Лукницкого слов той же Ахматовой о том же эпизоде:
1. (запись Лукницкого за март 1925)
В трамвае, по пути к Ф. Сологубу, встретила П. Е. Щеголева.
А. Лурье решил вырвать АА от Шилейко... За Шилейко приехала карета скорой помощи, санитары увезли его в больницу...
Я: "А предлог какой-нибудь был?"
АА: "Предлог? - у него ишиас был... но его в больнице держали м е с я ц!"
За этот месяц случилось: Лурье предложил АА перебраться на квартиру к ним, АА переехала, поступила на службу в библиотеку Агрономического института, получила казенную квартиру на Сергиевской 7, и жила там 20-й и 21-й годы (Поправка АА от 29.III.1925).
АА: "Когда В. К. Шилейко выпустили из больницы, он плакался: "Неужели бросишь?.. Я бедный, больной...". Ответила: "Нет, милый Володя, ни за что не брошу: переезжай ко мне". - Володе это очень не понравилось, но переехал. Но тут уж совсем другое дело было: дрова мои, комната моя, все мое... Совсем другое положение. Всю зиму прожил. Унылым, мрачным был...
Потом Лурье заставил бросить службу - я в библиотеке служила. Говорил, что если не брошу, - будет приходить на службу и скандалы устраивать... Он не хотел, чтоб я служила, - я больна была... Он ко мне очень хорошо относился... Потом я с ним была... Он хороший, Артур, только бабник страшный... У него был роман с Анной Николаевной (от него я узнала о романе А. Н. с Г. Ивановым)... Потом решил уехать за границу. А я очень спокойно отнеслась к этому. Его пугало мое спокойствие... Когда уехал - стало так легко!.. Я как песня ходила... Писал письма - 14 писем написал, я ни на одно не ответила... Мать его приходила узнавать обо мне - он ей писал. Матери я сказала: "У нас свои счеты"... Она стала говорить: "Да, конечно, я знаю, он эгоист" - и ушла... Потом, через Акцентр узнавал - он служил там... Просил узнать, где, жива ли она...
А я написала стихотворение "Разлука" и успокоилась"...»
2. (запись Лукницкого от 17 апреля 1925; Ахматова рассказывает о событиях 1920 года)
…Было критическое положение: Шилейко во "Всем<ирной> лит<ературе>" ничего не получал. <...> А.А. вернулась в Шерем<етевский> дом. Снова голод. <...> А.А. пошла с кастрюлькой в училище правоведения, где жил знакомый, у которого можно было сварить суп. Сварила суп, завязала кастрюльку салфеткой и вернулась с ней в Шер<еметевский> д<ом>. Вернулась - застала у себя Л.[арису] Р.[ейснер] - пышную, откормленную [надо сказать, что Ахматова «терпеть ненавидела» большинство женщин в теле, ибо в ее среде они оказывались физически популярнее ее самой - А.Н.], в шелковых чулках, в пышной шляпе... Л. Р. пришла рассказывать об Николае Степановиче... Л. Р. была поражена увиденным - и этой кастрюлькой супа, и видом АА, и видом квартиры, и Шилейкой, у которого был ишиас и который был в очень скверном состоянии. Ушла. А ночью, приблизительно в половине двенадцатого, пришла снова с корзинкой всяких продуктов... А Шилейко она предложила устроить в больницу, и действительно - за ним приехал автомобиль, санитары, и его поместили в больницу.
А АА после этого поступила на службу, и опасность умереть с голоду (в буквальном смысле) чуть-чуть отодвинулась».
Эта служба - та самая, о которой говорилось в первой записи: «поступила на службу в библиотеку Агрономического института, получила казенную квартиру на Сергиевской»
***
Вторая запись окончательно все выясняет, но все решает и первая - именно тот кусок первой записи, который предпочла вычеркнуть у себя из памяти и заменить ложным воспоминанием Тамара Катаева. Тот кусок, где сказано прямым текстом, КУДА, В КАКУЮ КОМНАТУ ушла Ахматова, пока Шилейко был в больнице. Это была вовсе не та комната, где они жили раньше. ОНА СНАЧАЛА ПЕРЕЕХАЛА К ЛУРЬЕ, КОТОРЫЙ ЕЕ К СЕБЕ И ЗВАЛ С САМОГО НАЧАЛА, А ПОТОМ ПОЛУЧИЛА КАЗЕННУЮ КВАРТИРУ. И туда-то к ней и пристал Шилейко.
Итак, Ахматовой не было никакой нужды устранять Шилейку со своего пути. Ей не нужна была его комната, она хотела уйти из этой комнаты к Лурье. Но чтобы уйти к Лурье и жить у него, а потом поступить на службу и получить собственную квартиру, совершенно не нужно было устранять в больницу Шилейку - как он мог этому помешать? Ногами бы затопал?
Более того, Лурье и вовсе не имел никакого отношения к помещению Шилейки в эту больницу. Дело, как совершенно четко выясняется из этих записей, было так:
В некоторый момент 1920 года Ахматова жила с Шилейко, страдающим от ишиаса и безденежья, а Лурье звал ее к себе и жаждал «вырвать» ее от гиблого Шилейки. Тут зашла к Ахматовой и Шилейке Лариса Рейснер, поразилась Шилейкиному бедственному состоянию и ВЫХЛОПОТАЛА для него место в больнице (естественно, не психиатрической); поехал он туда, естественно, добровольно, причем за ним аж санитаров на автомобиле прислали - и понятно, почему: при ишиасе не походишь ножками. Пока он в той больнице лежал, Ахматова ушла к Лурье, а там и вовсе устроилась сама на отдельной квартире, а когда Шилейко вышел из больницы, приняла его к себе, не порывая связи с Лурье.
Эту историю весной 1925 в разговорах с Лукницким Ахматова припоминала дважды. Но только в первый раз Лукницкий ее не понял поначалу. Она сказала, что Лурье хотел ее вырвать от Шилейко, и, независимо, после паузы (переданной у Лукницкого троеточием) сказала, что (как раз в это время) Шилейко увезли в больницу (по инициативе Рейснер, но это она не упомянула). Она-то подавала это как совершенно независимые друг от друга события, но поскольку приводила она их подряд, то Лукницкий, точно так же, как Катаева, подумал сперва, воспринимая подряд ее устную речь, что второе событие было следствием первого, то есть что Шилейко был увезен в больницу в порядке РЕАЛИЗАЦИИ НАМЕРЕНИЯ ЛУРЬЕ «вырвать» от него Ахматову. Лукницкий и спросил: «А предлог?!» - то есть под каким же предлогом могли его насильно увезти по замыслу Лурье?!
Тут Ахматова, в свою очередь, не поняла хода мысли Лукницкого (это четко видно по записи): она-то знала, что имела в виду, и, соответственно, не поняла: к чему Лукницкий спрашивает о каком-то предлоге? Какой предлог? Для чего предлог? При чем тут вообще может быть какой-то предлог? Шилейку же в больницу клали не под предлогом лечения, а для лечения! Она и отвечает: «Предлог? У него ишиас был…» - то есть к чему тут предлог, о чем Вы спрашиваете? У него был ишиас, он и поехал лечиться от ишиаса. И долго же лечился, вот-то его прихватило! - И далее продолжала объяснять, что было после этого между ней и Лурье.
Тут Лукницкий все понял. А Катаева - нет. После чего вторую запись она не прочла, первую запомнила селективно и сотворила свой склиско-чудовиский фантом - Ахматову, для свободной интрижки с которой завмузо Наркомпроса на месяц сажает Шилейку принудительно в психушку, Шилейку, который потом, ЗНАЯ ВСЕ ЭТО, к Ахматовой же под крыло возвращается и просит у нее ласки и заботы… А отсюда уже встают в воображении Катаевой потенциальные юридические рукописи Ахматовой о правомерности карательной психиатрии, и вот, наконец, то самое высокое самозабвенное кликушество - об этих потенциальных рукописях говорится, что метолички по карательной психиатрии, много лет служившие верой и правдой борьбе с инакомыслием, на этих самых воображенных ахматовских рукописях и основаны. Догналось негодование до белой горячки!
Мастерство не пропьешь, а от ненависти до любви и подражания - один шаг. Так самозабвенно искренне гнать умела у нас до сих пор только сама Анна Андреевна.