Альтернативная история в первой редакции "Белой Гвардии"
quasi-Альтернативная история в первой редакции "Белой Гвардии"
Как известно, Булгаков написал пьесу по мотивам своего романа (первоначально с тем же названием - "Белая гвардия"), предназначая ее для постановки на сцене. В первой редакции, опубликованной в 1989 году в России (2-я редакция, тоже называвшаяся еще "Белая Гвардия", была опубликована в 1983 за рубежом, 3-я - это известные нам "Дни Турбиных"), Турбин был еще, как и в романе, врачом, не сливаясь с Най-Турсом и Малышевым.
И финал этой первой редакции выглядит так: накануне прихода большевиков в Киев (когда от них бежали петлюровцы, в начале февраля 1919 года) герои собираются обсудить, что им делать. И обсуждают они так (помещаю практически весь текст):
...Слово для информации предоставляется бывшему капитану, Александру Брониславовичу Студзинскому.
НИКОЛКА. Чисто как у большевиков! Честное слово! Троцкий если бы увидел, прямо бы обнял нас. Порядок образцовый....
СТУДЗИНСКИЙ. ...Войска большевиков, по слухам, предводительствуемые самим Троцким, вытеснили Петлюру из Киева. Таким образом, сегодня Украина становится советской, а что нам делать, - неизвестно...
НИКОЛКА. Товарищ председатель, я прошу слова: предлагаю всем бежать за границу. Вот!..
СТУДЗИНСКИЙ. Положение наше трудное. Ведь они самого слова «белогвардейцы» не выносят! Жизнь начнется удивительная, непонятная и для нас совершенно неприемлемая. Может быть, действительно, пока не поздно, подняться и уйти всем за петлюровцами?
МЫШЛАЕВСКИЙ. Куда?
СТУДЗИНСКИЙ. За границу.
МЫШЛАЕВСКИЙ. А дальше, за границей, куда?
...НИКОЛКА: ...Большие испытания.. Будем мы еще биться с красными...
МЫШЛАЕВСКИЙ: Позвольте мне! ..Испытания? Испытания? Да что я, в самом деле, у бога теленка съел, что ли? В 1914 году, когда добрые люди глазом моргнуть еще не успели, мне уже прострелили левую ногу! Раз. В 1915-м - контузили, и полгода я ходил с мордой, свороченной на сторону.В 1916 году разворотили правую ногу, и я до сих пор в сырую погоду не могу от боли мыслей собрать. Только водка и спасает. Но это было за отечество. Ладно. Отечество, так отечество. В 1917 г. наши батарейные богоносцы ухлопали командира за жестокость.А мне говорят: уезжайте вы, ваше высокородие, к чертовой матери, а то, хотя вы человек хороший, - вас за компанию убьют. Ладно. К чертовой, так к чертовой. Приезжаю домой, к гетману. Здрасте! Немедленно заявляют: Мышлаевский, спасай отечество! Во-первых, - петлюровцы, а за ними большевики. Мышлаевский, как болван, полетел. Ногу отморозил, крутился, вертелся. Людей на его глазах побили! И неугодно ли? Большевики, и опять жди испытания и бейся? Ну нет! Видали? (Показывает зрительному залу кукиш). Фига! Что я, идиот? В самом деле? Нет, я господу богу моему, штабс-капитан, заявляю, что больше я с этими сукиными детьми, генералами, дела не имею... Я кончил!
НИКОЛКА. Капитан Мышлаевский большевиком стал! Ура!
МЫШЛАЕВСКИЙ. .Да! Ежели угодно, я за большевиков, но только против коммунистов.
Шум.
НИКОЛКА. Так ведь они же...
СТУДЗИНСКИЙ. Слушай, Виктор...
ЛАРИОСИК. Вот так происшествие...
АЛЕКСЕЙ. Тише!
СТУДЗИНСКИЙ. Слушай, капитан. Ты упомянул слово «отечество»? Какое же отечество, когда Троцкий идет? Россия кончена. Пойми: Троцкий! Доктор был прав. Вот он, Троцкий!
МЫШЛАЕВСКИЙ. Троцкий. Великолепная личность. Очень рад. Я бы с ним познакомился и корпусным командиром назначил бы... Почему? Потому! Потому что у Петлюры, вы говорили, сколько? Двести тысяч. Вот эти двести тысяч салом пятки подмазали и дуют при одном слове «Троцкий». Троцкий! И никого нету. Видал? Чисто! Потому что Троцкий глазом мигнул, а за ним богоносцы тучей. А я этим богоносцам что могу противопоставить? Рейтузы с кантом? А они этого канта видеть не могут. Сейчас за вилы берутся. Не угодно ли? Спереди красногвардейцы , как стена, в задницу спекулянты и всякая рвань с гетманом, а я посередине? Да, слуга покорный! Мне надоело изображать навоз в проруби! Кончен бал!
НИКОЛКА.Он Россию прикончил!
СТУДЗИНСКИЙ. Да они нас все равно расстреляют!
Шум.
МЫШЛАЕВСКИЙ. И отлично сделают! Заберут в Чеку, по матери обложат и выведут в расход! И им спокойнее, и нам...
НИКОЛКА.Я с ними буду биться!
МЫШЛАЕВСКИЙ. Пожалуйста, надевай шинель, валяй! Дуй! Шпарь к Троцкому - кричи ему: не пущу!Тебя с лестницы спустили уже раз?
НИКОЛКА. Я сам прыгнул! Господин капитан!
МЫШЛАЕВСКИЙ. Башку разбил? А теперь ее тебе и вовсе оторвут. И правильно: не лезь! Теперь пошли дела богоносные.
Далее Турбин и все сходятся на том, что пытаться оказывать сопротивление большевикам они не будут, а будут просто ждать обратного перерождения России под большевистской властью, потому что оно неизбежно - все встанет на место; большевики перевернули Россию вверх тормашками, но потом эта большевистская Россия переродится во что-то нормальное и опять станет ногами вниз (стандартное сменовеховство). "Не будем им мешать" - это говорят и Турбин, и Мышлаевский. Мышлаевский собирается отсидеться 40 дней и идти в продовольственную управу. и заканчивает репликой "..Для кого пролог, а для меня эпилог. Товарищи зрители, белой гвардии конец. Беспартийный штабс-капитан Мышлаевский сходит со сцены; у меня пики".
Что же это получается? Ведь выходит, что герои тут действуют в мире, в котором никаких деникинцев и никакого Дона, да и вообще никакой гражданской войны, кроме как на Украине, как бы нет вовсе! Мышлаевский отвечает, что он больше не хочет связываться с генералами, но в ответ на какие предложения? В ответ на предложения Студзинского уходить вместе с петлюровцами за границу (!! - петлюровцы и не думали уходить за границу от большевиков [*]) и Николки - попробовать дать большевикам бой (!!! - как будто в Киеве какие-то белые могли собираться дать бой большевикам во главе с какими-то генералами), а те генералы, с которыми Мышлаевский не хочет связываться, оборачиваются в следующих же фразах гетманом - М. заявляет, что не собирается драться с большевиками с гетманом за спиной ("Спереди красногвардейцы , как стена, в задницу спекулянты и всякая рвань с гетманом, а я посередине? Да, слуга покорный!"), хотя никакой гетман и отдаленно больше всплыть не мог и не пытался, он в Германии был с декабря.
[*В позднейшем тексте "Дней Турбиных" стоит: "Мышлаевский. Куда за Петлюрой? Студзинский. Пристроиться к какому-нибудь обозу и уйти в Галицию. Мышлаевский. А потом куда? Студзинский. А там на Дон, к Деникину, и биться с большевиками".
Легко заметить всю несуразность этого маршрута: в Галицию, а оттуда на Дон (еще через Одессу, куда ни шло)! Ясно, что здесь имеет место склейка двух идей: исходной, где Студзинский предлагает "уйти всем за петлюровцами за границу", и новой, где он призывает идти на Дон. Исходная версия, значит, подразумевала именно уход с петлюровцами в Галицию, что, впрочем, и так ясно: какая еще могла быть на запад от Киева заграница в направлении отступления петлюровцев? Только Галиция и была. Но в Галицию петлюровцы отступать и не думали.]
Вся эта фантастика - уходить с петлюровцами за границу, в Галицию, или устремиться не пускать Троцкого и биться с большевиками с гетманом за спиной - она-то высказывается и обсуждается. Зато очевидная по тем временам идея - уходить к Деникину (в Крым или на Дон) - не поднимается и не обсуждается вовсе.
Не менее фантастична последняя реплика М.: "Товарищи зрители, белой гвардии конец". Какой конец белой гвардии в феврале 1919 года? Кавказ и Дон под Деникиным, Сибирь и Урал под Колчаком, бои в Прибалтике, Северная область - а белой гвардии настает конец не на Перекопе в ноябре 1920, а в Киеве в начале февраля?
Как видим, Булгаков здесь, пользуясь условностью театра, нечувствительно перескакивает из исторической реальности в условно-символическую, где Деникина и Дона как бы и вовсе нет. Объяснить это можно только одним способом - Булгаков хотел даже такой ценой увернуться от необходимости вкладывать в уста героям какое бы то ни было негативное отношение к деникинским генералам и их делу вообще. ПОЛОЖИТЕЛЬНОГО отношения к ним высказать было нельзя заведомо (тогда и речи не могло быть о постановке пьесы), отрицательного Булгаков, как видно, не желал - оставалось строить дело так, будто их вообще нет на горизонте, даже не упоминая их.
И действительно, позднее, при работе над следующими редакциями Булгаков ни за что не хотел вставлять (но все же вставил по требованию театра) слова о том, что НА ДОНУ (=у Деникина) их расщелкают, что на Дону тоже такие же генералы, как были в Киеве. Булгаков пытался отбиться от этого, аргументируя по линии защиты реалистичности пьесы: ну как же, мол, герои могли бы зимой 1918/1919 знать, что Деникин через год проиграет.... По требованию театра же Мышлаевскому дали реплику, что он готов служить у большевиков.
Цитирую Смелянского: "Вместе со сменой названия идут важные перестройки текста. 25 и 26 августа репетировали «Гимназию» [сцену с монологом Турбина о том, что народ не с нами и что белое движение в Ростове не лучше киевского и ему конец и там], и к этим репетициям Булгаков «написал текст по плану, утвержденному Константином Сергеевичем». Судаков в своих мемуарах расскажет, что он убедил Булгакова переписать речь Алексея Турбина к юнкерам, причем основной смысл речи высказался в словах: «Белой гвардии конец. Конец в Ростове-на-Дону, в Киеве, на Украине. Конец всюду. По моей просьбе Булгаков переделал и финал спектакля. <...> Я убедил Булгакова дать такой текст капитану Мышлаевскому: «Да, пойду к большевикам и буду служить, по крайней мере я буду знать, что служу в русской армии». Как видим, роль Турбина уточнялась по плану, намеченному 25 июня. По тому же плану происходил пересмотр линии Мышлаевского, который вместо Николки становился «носителем поворота к большевикам». ...Алексей Турбин стал договаривать в гимназии то, что знал каждый в зрительном зале. «Хотят, - писал Хмелев в уже цитированном письме к Кудрявцеву, - чтобы Алексей Турбин понял, что случилась катастрофа и выхода нет, что б[елая] г[вардия] погибла, погибло все старое и идет что-то новое, неизвестное, куда и должны все стремиться». Исходя из этого, Турбин-Хмелев стал объяснять то, что было известно и понятно критику Блюму или режиссеру Судакову, но не могло быть известно кадровому белому офицеру в декабре 1918 года. «Они вас заставят драться с собственным народом. А когда он вам расколет головы, они убегут за границу...». Ничего этого, конечно, реальный полковник Турбин произносить не мог, так же как не мог бы рассказывать юнкерам в гимназии, что «в Ростове то же самое, что и в Киеве... Там дивизионы без снарядов, там юнкера без сапог, а офицеры сидят в кофейнях». Литературные заплаты были сделаны прямо на репетициях, притом не всегда булгаковской рукой. П. Марков на диспуте «Дни Турбиных» и «Любовь Яровая» 7 февраля 1927 года скажет о том, что Булгаков не повинен в некоторых странностях последнего акта, так как его сочиняли «по крайней мере пятнадцать лиц»".
Таким образом, генералов-то Мышлаевский клеймил в первой же редакции пьесы БГ, но это были местные, гетманские генералы. Негативные отзывы о деникинских генералах и их деле он категорически вводить в уста героям не желал - настолько, что в первой редакции окончил дело, по сути, чистой фантастикой, в которой ВСЮР как бы нет вовсе, петлюровцы уходят за границу, а конец белой гвардии происходит в Киеве февраля 1919 года.
Как известно, Булгаков написал пьесу по мотивам своего романа (первоначально с тем же названием - "Белая гвардия"), предназначая ее для постановки на сцене. В первой редакции, опубликованной в 1989 году в России (2-я редакция, тоже называвшаяся еще "Белая Гвардия", была опубликована в 1983 за рубежом, 3-я - это известные нам "Дни Турбиных"), Турбин был еще, как и в романе, врачом, не сливаясь с Най-Турсом и Малышевым.
И финал этой первой редакции выглядит так: накануне прихода большевиков в Киев (когда от них бежали петлюровцы, в начале февраля 1919 года) герои собираются обсудить, что им делать. И обсуждают они так (помещаю практически весь текст):
...Слово для информации предоставляется бывшему капитану, Александру Брониславовичу Студзинскому.
НИКОЛКА. Чисто как у большевиков! Честное слово! Троцкий если бы увидел, прямо бы обнял нас. Порядок образцовый....
СТУДЗИНСКИЙ. ...Войска большевиков, по слухам, предводительствуемые самим Троцким, вытеснили Петлюру из Киева. Таким образом, сегодня Украина становится советской, а что нам делать, - неизвестно...
НИКОЛКА. Товарищ председатель, я прошу слова: предлагаю всем бежать за границу. Вот!..
СТУДЗИНСКИЙ. Положение наше трудное. Ведь они самого слова «белогвардейцы» не выносят! Жизнь начнется удивительная, непонятная и для нас совершенно неприемлемая. Может быть, действительно, пока не поздно, подняться и уйти всем за петлюровцами?
МЫШЛАЕВСКИЙ. Куда?
СТУДЗИНСКИЙ. За границу.
МЫШЛАЕВСКИЙ. А дальше, за границей, куда?
...НИКОЛКА: ...Большие испытания.. Будем мы еще биться с красными...
МЫШЛАЕВСКИЙ: Позвольте мне! ..Испытания? Испытания? Да что я, в самом деле, у бога теленка съел, что ли? В 1914 году, когда добрые люди глазом моргнуть еще не успели, мне уже прострелили левую ногу! Раз. В 1915-м - контузили, и полгода я ходил с мордой, свороченной на сторону.В 1916 году разворотили правую ногу, и я до сих пор в сырую погоду не могу от боли мыслей собрать. Только водка и спасает. Но это было за отечество. Ладно. Отечество, так отечество. В 1917 г. наши батарейные богоносцы ухлопали командира за жестокость.А мне говорят: уезжайте вы, ваше высокородие, к чертовой матери, а то, хотя вы человек хороший, - вас за компанию убьют. Ладно. К чертовой, так к чертовой. Приезжаю домой, к гетману. Здрасте! Немедленно заявляют: Мышлаевский, спасай отечество! Во-первых, - петлюровцы, а за ними большевики. Мышлаевский, как болван, полетел. Ногу отморозил, крутился, вертелся. Людей на его глазах побили! И неугодно ли? Большевики, и опять жди испытания и бейся? Ну нет! Видали? (Показывает зрительному залу кукиш). Фига! Что я, идиот? В самом деле? Нет, я господу богу моему, штабс-капитан, заявляю, что больше я с этими сукиными детьми, генералами, дела не имею... Я кончил!
НИКОЛКА. Капитан Мышлаевский большевиком стал! Ура!
МЫШЛАЕВСКИЙ. .Да! Ежели угодно, я за большевиков, но только против коммунистов.
Шум.
НИКОЛКА. Так ведь они же...
СТУДЗИНСКИЙ. Слушай, Виктор...
ЛАРИОСИК. Вот так происшествие...
АЛЕКСЕЙ. Тише!
СТУДЗИНСКИЙ. Слушай, капитан. Ты упомянул слово «отечество»? Какое же отечество, когда Троцкий идет? Россия кончена. Пойми: Троцкий! Доктор был прав. Вот он, Троцкий!
МЫШЛАЕВСКИЙ. Троцкий. Великолепная личность. Очень рад. Я бы с ним познакомился и корпусным командиром назначил бы... Почему? Потому! Потому что у Петлюры, вы говорили, сколько? Двести тысяч. Вот эти двести тысяч салом пятки подмазали и дуют при одном слове «Троцкий». Троцкий! И никого нету. Видал? Чисто! Потому что Троцкий глазом мигнул, а за ним богоносцы тучей. А я этим богоносцам что могу противопоставить? Рейтузы с кантом? А они этого канта видеть не могут. Сейчас за вилы берутся. Не угодно ли? Спереди красногвардейцы , как стена, в задницу спекулянты и всякая рвань с гетманом, а я посередине? Да, слуга покорный! Мне надоело изображать навоз в проруби! Кончен бал!
НИКОЛКА.Он Россию прикончил!
СТУДЗИНСКИЙ. Да они нас все равно расстреляют!
Шум.
МЫШЛАЕВСКИЙ. И отлично сделают! Заберут в Чеку, по матери обложат и выведут в расход! И им спокойнее, и нам...
НИКОЛКА.Я с ними буду биться!
МЫШЛАЕВСКИЙ. Пожалуйста, надевай шинель, валяй! Дуй! Шпарь к Троцкому - кричи ему: не пущу!Тебя с лестницы спустили уже раз?
НИКОЛКА. Я сам прыгнул! Господин капитан!
МЫШЛАЕВСКИЙ. Башку разбил? А теперь ее тебе и вовсе оторвут. И правильно: не лезь! Теперь пошли дела богоносные.
Далее Турбин и все сходятся на том, что пытаться оказывать сопротивление большевикам они не будут, а будут просто ждать обратного перерождения России под большевистской властью, потому что оно неизбежно - все встанет на место; большевики перевернули Россию вверх тормашками, но потом эта большевистская Россия переродится во что-то нормальное и опять станет ногами вниз (стандартное сменовеховство). "Не будем им мешать" - это говорят и Турбин, и Мышлаевский. Мышлаевский собирается отсидеться 40 дней и идти в продовольственную управу. и заканчивает репликой "..Для кого пролог, а для меня эпилог. Товарищи зрители, белой гвардии конец. Беспартийный штабс-капитан Мышлаевский сходит со сцены; у меня пики".
Что же это получается? Ведь выходит, что герои тут действуют в мире, в котором никаких деникинцев и никакого Дона, да и вообще никакой гражданской войны, кроме как на Украине, как бы нет вовсе! Мышлаевский отвечает, что он больше не хочет связываться с генералами, но в ответ на какие предложения? В ответ на предложения Студзинского уходить вместе с петлюровцами за границу (!! - петлюровцы и не думали уходить за границу от большевиков [*]) и Николки - попробовать дать большевикам бой (!!! - как будто в Киеве какие-то белые могли собираться дать бой большевикам во главе с какими-то генералами), а те генералы, с которыми Мышлаевский не хочет связываться, оборачиваются в следующих же фразах гетманом - М. заявляет, что не собирается драться с большевиками с гетманом за спиной ("Спереди красногвардейцы , как стена, в задницу спекулянты и всякая рвань с гетманом, а я посередине? Да, слуга покорный!"), хотя никакой гетман и отдаленно больше всплыть не мог и не пытался, он в Германии был с декабря.
[*В позднейшем тексте "Дней Турбиных" стоит: "Мышлаевский. Куда за Петлюрой? Студзинский. Пристроиться к какому-нибудь обозу и уйти в Галицию. Мышлаевский. А потом куда? Студзинский. А там на Дон, к Деникину, и биться с большевиками".
Легко заметить всю несуразность этого маршрута: в Галицию, а оттуда на Дон (еще через Одессу, куда ни шло)! Ясно, что здесь имеет место склейка двух идей: исходной, где Студзинский предлагает "уйти всем за петлюровцами за границу", и новой, где он призывает идти на Дон. Исходная версия, значит, подразумевала именно уход с петлюровцами в Галицию, что, впрочем, и так ясно: какая еще могла быть на запад от Киева заграница в направлении отступления петлюровцев? Только Галиция и была. Но в Галицию петлюровцы отступать и не думали.]
Вся эта фантастика - уходить с петлюровцами за границу, в Галицию, или устремиться не пускать Троцкого и биться с большевиками с гетманом за спиной - она-то высказывается и обсуждается. Зато очевидная по тем временам идея - уходить к Деникину (в Крым или на Дон) - не поднимается и не обсуждается вовсе.
Не менее фантастична последняя реплика М.: "Товарищи зрители, белой гвардии конец". Какой конец белой гвардии в феврале 1919 года? Кавказ и Дон под Деникиным, Сибирь и Урал под Колчаком, бои в Прибалтике, Северная область - а белой гвардии настает конец не на Перекопе в ноябре 1920, а в Киеве в начале февраля?
Как видим, Булгаков здесь, пользуясь условностью театра, нечувствительно перескакивает из исторической реальности в условно-символическую, где Деникина и Дона как бы и вовсе нет. Объяснить это можно только одним способом - Булгаков хотел даже такой ценой увернуться от необходимости вкладывать в уста героям какое бы то ни было негативное отношение к деникинским генералам и их делу вообще. ПОЛОЖИТЕЛЬНОГО отношения к ним высказать было нельзя заведомо (тогда и речи не могло быть о постановке пьесы), отрицательного Булгаков, как видно, не желал - оставалось строить дело так, будто их вообще нет на горизонте, даже не упоминая их.
И действительно, позднее, при работе над следующими редакциями Булгаков ни за что не хотел вставлять (но все же вставил по требованию театра) слова о том, что НА ДОНУ (=у Деникина) их расщелкают, что на Дону тоже такие же генералы, как были в Киеве. Булгаков пытался отбиться от этого, аргументируя по линии защиты реалистичности пьесы: ну как же, мол, герои могли бы зимой 1918/1919 знать, что Деникин через год проиграет.... По требованию театра же Мышлаевскому дали реплику, что он готов служить у большевиков.
Цитирую Смелянского: "Вместе со сменой названия идут важные перестройки текста. 25 и 26 августа репетировали «Гимназию» [сцену с монологом Турбина о том, что народ не с нами и что белое движение в Ростове не лучше киевского и ему конец и там], и к этим репетициям Булгаков «написал текст по плану, утвержденному Константином Сергеевичем». Судаков в своих мемуарах расскажет, что он убедил Булгакова переписать речь Алексея Турбина к юнкерам, причем основной смысл речи высказался в словах: «Белой гвардии конец. Конец в Ростове-на-Дону, в Киеве, на Украине. Конец всюду. По моей просьбе Булгаков переделал и финал спектакля. <...> Я убедил Булгакова дать такой текст капитану Мышлаевскому: «Да, пойду к большевикам и буду служить, по крайней мере я буду знать, что служу в русской армии». Как видим, роль Турбина уточнялась по плану, намеченному 25 июня. По тому же плану происходил пересмотр линии Мышлаевского, который вместо Николки становился «носителем поворота к большевикам». ...Алексей Турбин стал договаривать в гимназии то, что знал каждый в зрительном зале. «Хотят, - писал Хмелев в уже цитированном письме к Кудрявцеву, - чтобы Алексей Турбин понял, что случилась катастрофа и выхода нет, что б[елая] г[вардия] погибла, погибло все старое и идет что-то новое, неизвестное, куда и должны все стремиться». Исходя из этого, Турбин-Хмелев стал объяснять то, что было известно и понятно критику Блюму или режиссеру Судакову, но не могло быть известно кадровому белому офицеру в декабре 1918 года. «Они вас заставят драться с собственным народом. А когда он вам расколет головы, они убегут за границу...». Ничего этого, конечно, реальный полковник Турбин произносить не мог, так же как не мог бы рассказывать юнкерам в гимназии, что «в Ростове то же самое, что и в Киеве... Там дивизионы без снарядов, там юнкера без сапог, а офицеры сидят в кофейнях». Литературные заплаты были сделаны прямо на репетициях, притом не всегда булгаковской рукой. П. Марков на диспуте «Дни Турбиных» и «Любовь Яровая» 7 февраля 1927 года скажет о том, что Булгаков не повинен в некоторых странностях последнего акта, так как его сочиняли «по крайней мере пятнадцать лиц»".
Таким образом, генералов-то Мышлаевский клеймил в первой же редакции пьесы БГ, но это были местные, гетманские генералы. Негативные отзывы о деникинских генералах и их деле он категорически вводить в уста героям не желал - настолько, что в первой редакции окончил дело, по сути, чистой фантастикой, в которой ВСЮР как бы нет вовсе, петлюровцы уходят за границу, а конец белой гвардии происходит в Киеве февраля 1919 года.