Человек, которому хотелось,... 3
Человек, которому хотелось, чтобы последний царь был умён, а Ленин умер от сифилиса-3. Религиозные и политические мнения Леонида Ильича Брежнева (продолжение. предыдущее см. http://wyradhe.livejournal.com/224202.html )
Про антисоветские анекдоты в связи с Леонидом Ильичом известно было вообще довольно широко. Я упоминал один из них, рассказанный Брежневым Брандту. Со слов Брандта это был анекдот о том, как агитатор колхозникам рассказывает, до чего хорошо им теперь живется, а старушка отвечает "Ну точно, прямо как при царизме!" Известен и другой вариант пересказа этой истории самим Брандтом, согласно этому варианту Леонид Ильич рассказал его Брандту как анекдот о самом себе, и речь шла о будущем, а не об уже достигнутом благосостоянии. "Я помню, - сообщил Брандт в одном из интервью, - как он [Брежнев] мне однажды рассказал байку о своем визите в колхоз - что он обратился к собранию колхозников в зале, говоря о достижениях, которые будут осуществлены в результате текущей пятилетки - молоко каждому ребенку каждый день, мясо каждому каждое воскресенье, достаточно денег, чтобы каждый мог покупать себе в год по паре обуви, а каждая женщина могла бы купить ткани по крайней мере на два новые платья в год. Тогда, сказал он мне, одна старушка из задней части зала спросила: "Товарищ генеральный секретарь, можно вопрос?" Он ответил: "Да, пожалуйста". - И она говорит: "Я правильно поняла - вы пытались нас убедить, что скоро все будет почти так же хорошо, как при царе?!" "
Cам Брандт, кстати, рассказал при первой встрече Брежневу другой антикоммунистический анекдот: "В чем разница между социализмом и капитализмом? Капитализм - это эксплуатация человека человеком, а социализм - наоборот!" Как вспоминал Брандт, Брежневу этот анекдот понравился, что в свете сказанного выше неудивительно. Эгон Бар, сопровождавший Брандта на встречах с Брежневым, вспоминает о том же самом: "Брежнева, как бы странно это для кого-то сегодня ни прозвучало, я с самого начала воспринимал как некую фигуру Ренессанса. Он, как говорят немцы, любил вино, женщин и песни... Но вместе с тем, безусловно, был широко мыслящим человеком и в нашем присутствии не чурался порой рассказывать и политические анекдоты, причем довольно острые, критикующие саму тогдашнюю советскую систему".
О том, что Брежнев любил антисоветские анекдоты, шепотком передавали поэтому в МИДЕ довольно широко, так что об этом даже пишет наш дипломат-перебежчик Арк. Шевченко. Войнович, наслушавшийся на Западе историй об этих встречах Брандта с Брежневым, с неудовольствием вспоминает: "Канцлера Западной Германии Вилли Брандта он в свое время умилил тем, что рассказывал антисоветские анекдоты, героем которых был он сам, и анекдоты, за которые рядовые люди вполне могли схлопотать и срок". Срок за политические анекдоты при Брежневе схлопотать было никак нельзя, ну да кто Войновичу считает.
Известен случай похлеще: как Брежнев не допустил ареста человека за антисоветские анекдоты при Сталине! Генерал Бобков, ведавший в КГБ преследованиями диссидентов, сообщает: " Рассказывают о таком факте. Еще в его [Брежнева] бытность секретарем [Днепропетровского] обкома партии к нему пришли согласовывать вопрос об аресте какого-то человека за распространение антисоветских анекдотов. Брежнев потребовал выяснить, что это были за анекдоты и каким образом «антисоветчик» распространял их. Оказалось, один анекдот он рассказал в очереди за молоком, а второй - во время скандала в булочной, где продавали несвежий хлеб. - Арестовывать его не за что, - объявил Брежнев, - бороться надо не с теми, кто рассказывает анекдоты, а с теми, кто поставляет несвежий хлеб и создает очереди за молоком!"
***
Уже не столько политическое, сколько религиозно-политическое бонмо Брежнев отпустил как-то в Москве Никсону. Принимая Никсона в одной из кремлевских палат, Брежнев указал на огромную фреску, изображавшую Христа и апостолов, и сказал Никсону: "Вот - Политбюро того времени!" Никсон ответил: "Ну, значит, у Генерального секретаря вообще много общего с Папой Римским", на что Брежнев "загоготал (guffawed) и пожал Никсону руку".
В этом присловье отразились две позиции Брежнева, обе одинаково антирелигиозные ("анти -" - по отношению к религиям как доктринам, а не как к несовершенным временным явлениям, фиксирующим и реализующим, в частности, стремление людей к добру и правде; само такое стремление, хоть бы и осуществляющеея в силу традиции в религиозной форме, Брежнев уважал, так что к верующим - о чем уже у нас шла речь - относился с уважением, к их традиции - тоже, а вот к самой вере как доктрине и к Церкви как организации - нет) . Только одна из них направлена против Церкви христианской, а другая - против Церкви коммунистической, поскольку приравнивание одной к другой, приравнивание Христа и его апостолов к Политбюро является кощунством по отношению к обеим Церквям и их доктринам. С одной стороны, здесь выражена позиция секулярного неверующего, считающего, что христианская церковь и религиозная доктрина - это сугубо земные дела, элементы вертикальной власти и контроля в общественной самоорганизации, а другого реального смысла у них нет (та же мысль отразилась и в уже цитировавшемся высказывании Брежнева о том, что народ принял коммунизм потому, что у него есть потребность зацепиться за какую-то идею - раньше ее удовлетворяла православная монархия, а с отказом от нее народ "зацепился" за коммунизм). С другой стороны, здесь выражена уверенность, что никакой новой земли и новых небес и сама Компартия не открыла, а является просто очередной идеократией, аналогичной правящей Церкви былых времен. Мнение это, полностью неприемлемое для обеих Церквей - ортодоксально-христианской и коммунистической - исходит из того, что никакой истинности в притязаниях любой из них на открытие неких высших ценностей и на то, чтобы служить к ним проводником, нет, что реально это просто элементы политической земной организации, несущие сугубо земные функции поддержания контроля и стабильности - уж так вот оно, к сожалению, выходит, что общества обычно хотят "цепляться за идею" и без этого у них не обходится (совершенно так же смотрели на религию неверующие монархи XVIII века: "для народа нечто такое необходимо, иначе будет смута". Или, как вспоминал Макаров: "В Харькове, набравшись смелости, [я] спросил генерала [Май-Маевского]: - Ваше Превосходительство, Вы не верите ни во что, но почему же Вы креститесь на парадах? - Капитан, - ответил Май-Маевский, - вы слишком молоды и не понимаете, что для простого народа это необходимо") . То, что Никсон этот подход поддержал, приравняв Генсека к Римскому папе, вызвало у Брежнева, как мы видели, полнейший восторг (кстати, он к Никсону вообще проникся большой симпатией). Из всего этого эпизода лишний раз видно отношение Брежнева к обеим религиям - коммунистической и авраамитической - поскольку уважение хотя бы к одной из их доктрин с приведенным эпизодом несовместимо. - Читатель мог бы подумать, что я слишком большое значение придаю двум репликам, но как верно заметил Плутарх, "какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки тысяч".
Истинное свое отношение к коммунистической религии и ее постулатам Брежнев, разумеется, скрывал, но иногда оно прорывалось не только наедине с братом или в анекдотах, рассказанных иностранным правителям. О случаях, когда он эту идеологию устойчиво именовал "тряхомудией", я уже писал. Вот другие:
Когда шла подготовка к XXV съезду партии, группа Капитонова подготовила раздел о партии и идеологии. "Брежнев потребовал показать ему этот текст. Стали читать, дошли до середины, записал в дневнике Анатолий Черняев, Брежнев встал и заявил, что эту галиматью он читать не намерен: словно переписали передовицу из «Правды»!" Капитонов был вызван на ковер, раздел переписали. Существенно тут, однако, то, что передовицы из "Правды", по мнению Брежнева, суть образцы галиматьи, которую и в качестве генсека-то, в виде ритуала оглашать ему, Брежневу, зазорно.
Когда готовили XXIV cъезд, Брежнева даже на Политбюро прорвало по поводу постулата о кризисе капитализма. "Не кажется ли Вам - сказал он коллегам по ПБ - что мы капитализм [напрасно] изображаем гибнущим, подпорки ему поставили [= приставили ему в нашем изображении костыли, изображаем его калекой]... Об этом умирающем империализме мы говорим с 1917 года, с тех пор как совершилась революция!"
В 1968 он сказал Дубчеку: "Война из-за вас не начнется. Выступят [с критикой мер СССР] товарищи Тито и Чаушеску, выступит товарищ Берлингуэр. Ну и что? Вы рассчитываете на коммунистическое движение Западной Европы, но оно уже пятьдесят лет никого не волнует!"
Хотя про коммунизм ему приходилось говорить миллион раз, казалось бы, привычка должна была выработаться автоматическая, но иногда и тут прорывалось его желание избавиться от необходимости самое это слово произносить. При подготовке XXV съезда составители его доклада написали "Здесь проходит главный фронт борьбы за коммунизм". В докладе коммунизм упоминался и так через раз на второй, но вот тут Брежнев прицепился и сказал: "Нужно ли нам так говорить? Трудность в том, что никто не дал ясного тезиса или формулы, что такое коммунизм, коммунистическое общество!" И заявил, что поэтому лучше сказать вместо "здесь проходит главный фронт борьбы за коммунизм" - "здесь, товарищи, проходит один из решающих участков нашей политики"....
К этому же ряду примыкает известное воспоминание Арбатова о том, что Брежнев "даже просил [его и других речеписцев] вычеркнуть цитаты из классиков, поясняя: «Ну кто же поверит, что Леня Брежнев читал Маркса?»" Казалось бы, тут проявилось просто нежелание Брежнева выставлять себя насмех: кто же, в самом деле, поверит?... Однако не тут-то было: согласно стенограмме, например, 1971 года, Брежнев сам приказывает составителям своего доклада вписать туда цитаты из Маркса: "В самом начале сказать, что партия верна ленинскому курсу... Если можно, привести и Маркса. Маркс и Ленин. Было бы очень хорошо. Пусть это будет пять страниц, ничего".
Стало быть, нисколько не стеснялся Леонид Ильич представать перед братьями по партии с цитатами из Маркса! Следовательно, говоря с Арбатовым и прочими, он на самом деле руководствовался просто своим негативным отношением к Писанию той ортодоксии, к которой номинально принадлежал, и поэтому даже в официальных своих речах по возможности Маркса не хотел поминать (напомню, что Брандту он говорил: Маркс, воскреснув, должен был бы сказать: Пролетарии всех стран, простите меня...). Ну а если уж надо, так надо...
А перед новогодним обращением к народу по Центральному телевидению в 1970 году, когда перед съемками Брежнева гримировала некая гримерша Галина из Телецентра, Леонид Ильич во время этой процедуры ей сказал: "Ну что, Галочка, будешь пудрить меня? Ну. пудри, пудри, дорогая, сейчас и я им пудрить буду...."
Галочка, по ее признанию, так растерялась, что даже не нашлась, смеяться ей или нет.
Про антисоветские анекдоты в связи с Леонидом Ильичом известно было вообще довольно широко. Я упоминал один из них, рассказанный Брежневым Брандту. Со слов Брандта это был анекдот о том, как агитатор колхозникам рассказывает, до чего хорошо им теперь живется, а старушка отвечает "Ну точно, прямо как при царизме!" Известен и другой вариант пересказа этой истории самим Брандтом, согласно этому варианту Леонид Ильич рассказал его Брандту как анекдот о самом себе, и речь шла о будущем, а не об уже достигнутом благосостоянии. "Я помню, - сообщил Брандт в одном из интервью, - как он [Брежнев] мне однажды рассказал байку о своем визите в колхоз - что он обратился к собранию колхозников в зале, говоря о достижениях, которые будут осуществлены в результате текущей пятилетки - молоко каждому ребенку каждый день, мясо каждому каждое воскресенье, достаточно денег, чтобы каждый мог покупать себе в год по паре обуви, а каждая женщина могла бы купить ткани по крайней мере на два новые платья в год. Тогда, сказал он мне, одна старушка из задней части зала спросила: "Товарищ генеральный секретарь, можно вопрос?" Он ответил: "Да, пожалуйста". - И она говорит: "Я правильно поняла - вы пытались нас убедить, что скоро все будет почти так же хорошо, как при царе?!" "
Cам Брандт, кстати, рассказал при первой встрече Брежневу другой антикоммунистический анекдот: "В чем разница между социализмом и капитализмом? Капитализм - это эксплуатация человека человеком, а социализм - наоборот!" Как вспоминал Брандт, Брежневу этот анекдот понравился, что в свете сказанного выше неудивительно. Эгон Бар, сопровождавший Брандта на встречах с Брежневым, вспоминает о том же самом: "Брежнева, как бы странно это для кого-то сегодня ни прозвучало, я с самого начала воспринимал как некую фигуру Ренессанса. Он, как говорят немцы, любил вино, женщин и песни... Но вместе с тем, безусловно, был широко мыслящим человеком и в нашем присутствии не чурался порой рассказывать и политические анекдоты, причем довольно острые, критикующие саму тогдашнюю советскую систему".
О том, что Брежнев любил антисоветские анекдоты, шепотком передавали поэтому в МИДЕ довольно широко, так что об этом даже пишет наш дипломат-перебежчик Арк. Шевченко. Войнович, наслушавшийся на Западе историй об этих встречах Брандта с Брежневым, с неудовольствием вспоминает: "Канцлера Западной Германии Вилли Брандта он в свое время умилил тем, что рассказывал антисоветские анекдоты, героем которых был он сам, и анекдоты, за которые рядовые люди вполне могли схлопотать и срок". Срок за политические анекдоты при Брежневе схлопотать было никак нельзя, ну да кто Войновичу считает.
Известен случай похлеще: как Брежнев не допустил ареста человека за антисоветские анекдоты при Сталине! Генерал Бобков, ведавший в КГБ преследованиями диссидентов, сообщает: " Рассказывают о таком факте. Еще в его [Брежнева] бытность секретарем [Днепропетровского] обкома партии к нему пришли согласовывать вопрос об аресте какого-то человека за распространение антисоветских анекдотов. Брежнев потребовал выяснить, что это были за анекдоты и каким образом «антисоветчик» распространял их. Оказалось, один анекдот он рассказал в очереди за молоком, а второй - во время скандала в булочной, где продавали несвежий хлеб. - Арестовывать его не за что, - объявил Брежнев, - бороться надо не с теми, кто рассказывает анекдоты, а с теми, кто поставляет несвежий хлеб и создает очереди за молоком!"
***
Уже не столько политическое, сколько религиозно-политическое бонмо Брежнев отпустил как-то в Москве Никсону. Принимая Никсона в одной из кремлевских палат, Брежнев указал на огромную фреску, изображавшую Христа и апостолов, и сказал Никсону: "Вот - Политбюро того времени!" Никсон ответил: "Ну, значит, у Генерального секретаря вообще много общего с Папой Римским", на что Брежнев "загоготал (guffawed) и пожал Никсону руку".
В этом присловье отразились две позиции Брежнева, обе одинаково антирелигиозные ("анти -" - по отношению к религиям как доктринам, а не как к несовершенным временным явлениям, фиксирующим и реализующим, в частности, стремление людей к добру и правде; само такое стремление, хоть бы и осуществляющеея в силу традиции в религиозной форме, Брежнев уважал, так что к верующим - о чем уже у нас шла речь - относился с уважением, к их традиции - тоже, а вот к самой вере как доктрине и к Церкви как организации - нет) . Только одна из них направлена против Церкви христианской, а другая - против Церкви коммунистической, поскольку приравнивание одной к другой, приравнивание Христа и его апостолов к Политбюро является кощунством по отношению к обеим Церквям и их доктринам. С одной стороны, здесь выражена позиция секулярного неверующего, считающего, что христианская церковь и религиозная доктрина - это сугубо земные дела, элементы вертикальной власти и контроля в общественной самоорганизации, а другого реального смысла у них нет (та же мысль отразилась и в уже цитировавшемся высказывании Брежнева о том, что народ принял коммунизм потому, что у него есть потребность зацепиться за какую-то идею - раньше ее удовлетворяла православная монархия, а с отказом от нее народ "зацепился" за коммунизм). С другой стороны, здесь выражена уверенность, что никакой новой земли и новых небес и сама Компартия не открыла, а является просто очередной идеократией, аналогичной правящей Церкви былых времен. Мнение это, полностью неприемлемое для обеих Церквей - ортодоксально-христианской и коммунистической - исходит из того, что никакой истинности в притязаниях любой из них на открытие неких высших ценностей и на то, чтобы служить к ним проводником, нет, что реально это просто элементы политической земной организации, несущие сугубо земные функции поддержания контроля и стабильности - уж так вот оно, к сожалению, выходит, что общества обычно хотят "цепляться за идею" и без этого у них не обходится (совершенно так же смотрели на религию неверующие монархи XVIII века: "для народа нечто такое необходимо, иначе будет смута". Или, как вспоминал Макаров: "В Харькове, набравшись смелости, [я] спросил генерала [Май-Маевского]: - Ваше Превосходительство, Вы не верите ни во что, но почему же Вы креститесь на парадах? - Капитан, - ответил Май-Маевский, - вы слишком молоды и не понимаете, что для простого народа это необходимо") . То, что Никсон этот подход поддержал, приравняв Генсека к Римскому папе, вызвало у Брежнева, как мы видели, полнейший восторг (кстати, он к Никсону вообще проникся большой симпатией). Из всего этого эпизода лишний раз видно отношение Брежнева к обеим религиям - коммунистической и авраамитической - поскольку уважение хотя бы к одной из их доктрин с приведенным эпизодом несовместимо. - Читатель мог бы подумать, что я слишком большое значение придаю двум репликам, но как верно заметил Плутарх, "какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки тысяч".
Истинное свое отношение к коммунистической религии и ее постулатам Брежнев, разумеется, скрывал, но иногда оно прорывалось не только наедине с братом или в анекдотах, рассказанных иностранным правителям. О случаях, когда он эту идеологию устойчиво именовал "тряхомудией", я уже писал. Вот другие:
Когда шла подготовка к XXV съезду партии, группа Капитонова подготовила раздел о партии и идеологии. "Брежнев потребовал показать ему этот текст. Стали читать, дошли до середины, записал в дневнике Анатолий Черняев, Брежнев встал и заявил, что эту галиматью он читать не намерен: словно переписали передовицу из «Правды»!" Капитонов был вызван на ковер, раздел переписали. Существенно тут, однако, то, что передовицы из "Правды", по мнению Брежнева, суть образцы галиматьи, которую и в качестве генсека-то, в виде ритуала оглашать ему, Брежневу, зазорно.
Когда готовили XXIV cъезд, Брежнева даже на Политбюро прорвало по поводу постулата о кризисе капитализма. "Не кажется ли Вам - сказал он коллегам по ПБ - что мы капитализм [напрасно] изображаем гибнущим, подпорки ему поставили [= приставили ему в нашем изображении костыли, изображаем его калекой]... Об этом умирающем империализме мы говорим с 1917 года, с тех пор как совершилась революция!"
В 1968 он сказал Дубчеку: "Война из-за вас не начнется. Выступят [с критикой мер СССР] товарищи Тито и Чаушеску, выступит товарищ Берлингуэр. Ну и что? Вы рассчитываете на коммунистическое движение Западной Европы, но оно уже пятьдесят лет никого не волнует!"
Хотя про коммунизм ему приходилось говорить миллион раз, казалось бы, привычка должна была выработаться автоматическая, но иногда и тут прорывалось его желание избавиться от необходимости самое это слово произносить. При подготовке XXV съезда составители его доклада написали "Здесь проходит главный фронт борьбы за коммунизм". В докладе коммунизм упоминался и так через раз на второй, но вот тут Брежнев прицепился и сказал: "Нужно ли нам так говорить? Трудность в том, что никто не дал ясного тезиса или формулы, что такое коммунизм, коммунистическое общество!" И заявил, что поэтому лучше сказать вместо "здесь проходит главный фронт борьбы за коммунизм" - "здесь, товарищи, проходит один из решающих участков нашей политики"....
К этому же ряду примыкает известное воспоминание Арбатова о том, что Брежнев "даже просил [его и других речеписцев] вычеркнуть цитаты из классиков, поясняя: «Ну кто же поверит, что Леня Брежнев читал Маркса?»" Казалось бы, тут проявилось просто нежелание Брежнева выставлять себя насмех: кто же, в самом деле, поверит?... Однако не тут-то было: согласно стенограмме, например, 1971 года, Брежнев сам приказывает составителям своего доклада вписать туда цитаты из Маркса: "В самом начале сказать, что партия верна ленинскому курсу... Если можно, привести и Маркса. Маркс и Ленин. Было бы очень хорошо. Пусть это будет пять страниц, ничего".
Стало быть, нисколько не стеснялся Леонид Ильич представать перед братьями по партии с цитатами из Маркса! Следовательно, говоря с Арбатовым и прочими, он на самом деле руководствовался просто своим негативным отношением к Писанию той ортодоксии, к которой номинально принадлежал, и поэтому даже в официальных своих речах по возможности Маркса не хотел поминать (напомню, что Брандту он говорил: Маркс, воскреснув, должен был бы сказать: Пролетарии всех стран, простите меня...). Ну а если уж надо, так надо...
А перед новогодним обращением к народу по Центральному телевидению в 1970 году, когда перед съемками Брежнева гримировала некая гримерша Галина из Телецентра, Леонид Ильич во время этой процедуры ей сказал: "Ну что, Галочка, будешь пудрить меня? Ну. пудри, пудри, дорогая, сейчас и я им пудрить буду...."
Галочка, по ее признанию, так растерялась, что даже не нашлась, смеяться ей или нет.