К предыдущему посту, о воспоминаниях
К предыдущему посту, о воспоминаниях
В 1989-м году, летом, я принимал участие в экспедиции в Вятскую сельскую глухомань. Тогда еще были живы многие женщины 1915/25 гг. рождения; весьма единообразно они упоминали в рассказах о прошлом, как с 13-14 лет они (и женщины, и мужчины) несли трудповинность на лесоповальных работах. Но я, собственно, не об этом. Как-то несколько участников экспедиции и несколько колхозников сидели за общим котелком, расстелив газеты, и совместно трапезовали. И я, оторвав от газеты пол-листа, положил эти пол-листа рядом и положил на них консервы и хлеб. После чего сельская половина присутствующих онемела и парализовалась (там не было ни одного старика. От 20 до 45 лет), и только один делал мне какие-то знаки глазами и плечами, но от меня при этом отодвинулся.
Выяснилось, что дело было в том, что лист, который я разорвал, был листом со здоровенным портретом Горбачева. То есть я портрет Горбачева разодрал, и на кусок его консервы положил. И они были смертельно напуганы - в 1989-м - тем, что я себя подвел под монастырь, и их под удар поставил. Сам же я стал на время вроде как зачумленный.
Как же это так? А очень просто. В этой деревне список мужиков, исчезнувших в кампаниях по раскулачиванию и укреплению колхозного строя (в этой глухомани вторая кампания наложилась на зачистку 37-38), был равен по численности списку мужиков, погибших на войне 41-45. И что придет в голову начальству, и когда придет - этого они проверять не хотели и через 40 лет. И тут же выяснилось, что многие из них, конечно, осведомлены о послаблениях Горбачева, только опасаются того, что потом гайки завернут и всем все припомнят, а иные думают, что и послабления-то дали для виду, чтобы поглядеть, кто высунется, а потом опять всех прикончить, кто высунется, - и поминали эти иные, что так уже однажды было (а имелся в виду нэп как послабление и 30-е как разгром, последовавший за ним). Учебников истории они не читали. Они эти учебники - в проекции на их деревню - слышали от старших.
А первыми столичными людьми за много лет, появившимися у них и способными им что-то более точное рассказать про новации, были как раз мы. А поводом к рассказыванию этот эпизод и послужил. А телевизоры там смотрели редко - хотя были они во многих избах, но как предмет мебели в основном, и смотрели по ним только некоторые худфильмы - никогда не новости и не общественно-политическую байду. Когда начальство придумает войну, казни или трудповинности, об этом они узнают не по телевизору; а пока оно этого не придумывает, тем более нечего им интересоваться.
В 1989-м году, летом, я принимал участие в экспедиции в Вятскую сельскую глухомань. Тогда еще были живы многие женщины 1915/25 гг. рождения; весьма единообразно они упоминали в рассказах о прошлом, как с 13-14 лет они (и женщины, и мужчины) несли трудповинность на лесоповальных работах. Но я, собственно, не об этом. Как-то несколько участников экспедиции и несколько колхозников сидели за общим котелком, расстелив газеты, и совместно трапезовали. И я, оторвав от газеты пол-листа, положил эти пол-листа рядом и положил на них консервы и хлеб. После чего сельская половина присутствующих онемела и парализовалась (там не было ни одного старика. От 20 до 45 лет), и только один делал мне какие-то знаки глазами и плечами, но от меня при этом отодвинулся.
Выяснилось, что дело было в том, что лист, который я разорвал, был листом со здоровенным портретом Горбачева. То есть я портрет Горбачева разодрал, и на кусок его консервы положил. И они были смертельно напуганы - в 1989-м - тем, что я себя подвел под монастырь, и их под удар поставил. Сам же я стал на время вроде как зачумленный.
Как же это так? А очень просто. В этой деревне список мужиков, исчезнувших в кампаниях по раскулачиванию и укреплению колхозного строя (в этой глухомани вторая кампания наложилась на зачистку 37-38), был равен по численности списку мужиков, погибших на войне 41-45. И что придет в голову начальству, и когда придет - этого они проверять не хотели и через 40 лет. И тут же выяснилось, что многие из них, конечно, осведомлены о послаблениях Горбачева, только опасаются того, что потом гайки завернут и всем все припомнят, а иные думают, что и послабления-то дали для виду, чтобы поглядеть, кто высунется, а потом опять всех прикончить, кто высунется, - и поминали эти иные, что так уже однажды было (а имелся в виду нэп как послабление и 30-е как разгром, последовавший за ним). Учебников истории они не читали. Они эти учебники - в проекции на их деревню - слышали от старших.
А первыми столичными людьми за много лет, появившимися у них и способными им что-то более точное рассказать про новации, были как раз мы. А поводом к рассказыванию этот эпизод и послужил. А телевизоры там смотрели редко - хотя были они во многих избах, но как предмет мебели в основном, и смотрели по ним только некоторые худфильмы - никогда не новости и не общественно-политическую байду. Когда начальство придумает войну, казни или трудповинности, об этом они узнают не по телевизору; а пока оно этого не придумывает, тем более нечего им интересоваться.