Кармелюковская революция базового уровня: опыт для современной Украины
От переводчика:
Большинству россиян имя Устима Кармелюка ни о чем не говорит. Россияне в большинстве своем из истории Украины знают только пару эпизодов из становления Киевской Руси (которую они обычно отождествляют с Россией), Переяславскую раду, «предательство» Мазепы, Петлюровщину, Махновщину и Бандеровщину, причем, даже обо все этом они знают в основном то, что все это было, а как и почему - даже не задумываются. Помню, как, увидев в украинском журнале статью об историческом фильме, жительница Казани по иллюстрациям решила что «это про Степана Разина» и, услышав от меня: «Нет, про Ивана Сирко», удивленно спросила: «А кто это?»
Неудивительно, что большинство Россиян просто не понимают украинцев и потому так легко поддаются на лживую пропаганду. Между тем Украина имеет свою историю, в которой были эпизоды не менее важные, чем в российской. И Устим Кармалюк занимает в украинской истории место не менее важное, чем в российской - Болотников, Разин или Пугачев, хотя и сильно отличается от них. Уже хотя бы тем, что по рождению был крепостным крестьянином, что однако не помешало ему стать вождем почти тридцатилетней классовой войны. Наверное, уже одно это делает его заслуживающим внимания.
Понятно, что получить о нем правдивые сведения из официальных источников, тем более из российских почти невозможно. Данная статья была написана украинским леваком и опубликована на сайте «Нова Искра» (http://novaiskra.org.ua/?p=1367). Как и многие статьи такого рода, она с одной стороны написана живым и колоритным языком, а с другой - содержит множество опечаток. И то, и другое усложняло ее перевод, который, кстати, тоже не застрахован от опечаток. Несмотря на это я считаю, что данная статья заслуживает внимания и русскоязычного читателя вообще и российского в частности. Если, конечно, читатель является сторонником социальной революции. Статья весьма длинна, однако в ней много не только «букв», но и информации и последнее с лихвой окупает первое.
Кармелюковская революция базового уровня: опыт современной Украины
Да, эта революция оказалась по ряду причин незавершенной, как незавершенны были революции, возглавлявшиеся Емилиано Сапатой и Нестором Махно, однако, думаю, лучше уж «проиграть» так, как Кармелюк, Сапата и Нестор Махно, нежели «выиграть» так, как Ленин, который еще в 18-м, по мнению Марии Спиридоновой, вместо свободной игры народных сил начал везде ставить приставов от Коммунистической партии.
В 1992-м году - романтичном году первотворения Независимости, отделенном от нашей эпохи целыми геологическими пластами, когда люди с энтузиазмом «ставили» будильник перед шестью, чтобы начать утро со «Ще не вмерла…»*, это книга - двухтомный «Очерк истории Украины» Дмитрия Дорошенко, отпечатанный в Киеве тиражом почти сто тысяч экземпляров - рисовался чем-то значительно большим чем учебно-профессиональный труд.
Достаточно вспомнить, что именно она служила учителям вместо отсутствующего учебника по этому предмету. В конечном итоге это тогда всем представлялось понятным и обоснованным: оставшаяся еще от предыдущей эпохи слащавая брошюрка «История Украинской СССР», сплошь напичканная казенным славословием Переяславской раде ни в какие ворота не лезла. А двухтомник Дорошенко был первым массовым и доступным обществу репринтом неподцензурного диаспорного издания, свободного от заржавленных мантр про «извечное стремление к воссоединению с великим русским народом». Да и сама книга бывшего министра иностранных дел при «его светлости Ясновельможном гетмане Павле Скоропадском» в ту пору вправду представлялась действительно респектабельной: отборный украинский язык, широкий охват источников, (преимущественно казацких времен) детализированное изложение материала - может, даже слишком детализированное, ибо среди прочего там рассказывалось о таких второ- и третьестепенных фигурах, как Петр Васькевич (генеральный есаул времен Кирилла Розумовского) или турецкий авантюрист Ахия - микроскопический персонаж истории Запорожья 20-х гг. XVII в.
Вдобавок и фигура самого Дмитрия Дорошенко рисовалась на удивление созвучной стилю и горизонту эпохи рассветного «развития государства», когда лозунг бурлящих площадей «Украине - свободу!» был дополнен, казалось невинным уточнением - «и рыночную экономику»: родовитый господин из древнего и состоятельного старшинского рода не какой-нибудь там выскочка вроде Ивана Манжуры, а свой среди своих в кругу «статусных» политиков Российской империи (не случайно же в 1917-м возглавляемое Князем Львовым Временное правительство признает его краевым комиссаром Галиции и Буковины с правами генерал-губернатора» может ли кто-нибудь представить себе, например Павла Грабовского или Архипа Тесленко в мундирах «генерал-губернаторов»?), одновременно главный участник украинского движения и человек далекий от всяких там «социалистических утопий», которыми так неосмотрительно увлекаются народники, включая самого Грушевского… Именно, учитывая это, кстати, «Иллюстрированную историю Украины» Михаила Сергеевича хоть и поуважили официально, однако на методических семинарах методисты не забывали учителям напомнить, что излагать все же лучше «по Дорошенко», ибо у Грушевского многовато говорится о простонародье и маловато про элиту и «государственно созидательные усилия украинского дворянства».
Эту идеалистическую картину портила лишь одна непонятная многим деталь: у Дорошенковой «Истории» вообще нигде, ни одним абзацем, ни одним высказыванием, ни одним словом не вспоминалось про Устима Кармелюка. Загадочно молчал и выложенный автором в алфавитном порядке скурпулезный «Указатель имен» к его «Очерку…»: Кармелюк должен был там быть непременно - аккурат меж малоизвестным шведским исследователем Северной войны Карлсоном и наказным переяславским полковником Карпекой, которого вместе с Полуботком уморили в Петропавловской крепости… Но его там не было. Учителям это казалось каким-то непонятным чудом. Не мог же добросовестный историк в самом деле забыть про центральную фигуру в украинской социальной истории первой трети XIX в.? Да и в конечном итоге на о Дорошенко шла речь, это все чудесно понимали, а о фундаментальных идеологических принципах изложения украинской истории - как всех тогда убеждали с высоких трибун, вконец аутентичной и правдивой. Чтоб вот так взять и «выдрать» из нее Кармелюка, особенно помня, что не так давно еще повесть-сказку Марко Вовчкок «Кармелюк» в школе изучали, и чудесный роман Старицкого про него не раз переиздавался, да и исторический сериал с Иваном Гаврилюком в роли атамана все видели?.. Наконец, и дети по селам «в Кармелюка» играли, а тут выходит, надо все враз отрубать, так, чтоб упоминания не было…
На вопросы удивленных учителей методисты из управлений образования неохотно отвечали, что счас много что пересматривается, оценивается по-новому, так что на Кармелюке и всяческих там прочих разбойниках акцентировать не следует, а лучше изучать родословные казацкой шляхты или выяснять, у кого из учеников среди предков были поместные казацкие полковники (помню, на склоне 90-х услышал в разговоре с одной страх как тщеславной педагогиней: «Мы выяснили, что у нас на кафедре все руководство - из древних дворянских семей. Так и должно быть: господа всегда останутся господами, голытьба - голытьбою»).
И лишь прошедши «на одном дыхании» два с хвостом десятилетия после 92-го года, доверху наполненные «оптимизованными» школами, «укрупненными» больницами, шахтами-копанками и девчатами малых городков, перед которыми развернулась блестящая карьерная перспектива выхода на ближайшую трассу международного уровня, начинаешь понимать, что нет - не забывал ничего бывший гетманский министр. Да и Леониду Кравчуку, который, только что перестав рихтовать «марксистско-ленинскую идеологию» для нужд родной ему ЦК КПУ, как раз в то время занялся с помощью прикормленной интеллигенции ладить подпоры под «строительство национальной державы», на память грех было жаловаться. Ибо первый из своего эмигрантского далека (свой «Очерк…», напомню, Дмитрий Дорошенко писал в эмиграции - вдали от, как сказал бы Максим Рыльский, «в убогу свитку одетых селян» и их комбедов) и другой с окна президентского кабинета на Банковой видели и понимали нужды родного им социального слоя значительно лучше, адекавтнейше и ближе, чем все круги энтузиастичных патриотов, которые так наивно верили, что в итоге «запануєм і ми, браття, у своїй сторонці»**.
Синптоматично, что на нос галеона буржуазной Украины фигуру Кармелюка не выставляли никогда, хотя кого только туда не прилаживали - и князей, и гетманов, и Винниченко с Грушевским, и даже Брежнева со Щербицким. Однако поставить Кармелюку памятник и положить туда раз в год букетик не приходило и не приходит в голову ни одному главе облгосадминистрации. Ибо одно лишь упоминание про экспроприатора с подольской дороги актуализирует неподконтрольные ассоциативные ряды, которым истеблишмент не в состоянии дать совет.
И главы советов и администраций которые радостно устанавливали памятники кому и чему угодно - от диктатора ЗУНР Петрушевича на Западе, до лошади геройского маршала Жукова на востоке - мудро и со своей позиции классово-адекватно будут «забывать» Кармелюка. В конечном итоге, как мудро отметили в свое время структуралисты, неприсутствие в публичном дискурсе - это одна из наихарактернейших примет действительной неподконтрольности. По сути дела Кармелюк со своими «хлопцами» оказались способными на что-то такое, чего, на взгляд Системы, делать нельзя. Никак, ни при каких обстоятельствах. И даже вспоминать про это - небезопасно. Для них - небезопасно, стало быть для нас - не просто нужно, но и жизненно необходимо.
Краткий курс истории «Кармелюковщины»
У этого человека было удивительное и даже не совсем украинское имя - Севостьян. В метрической книге села Головчинцы Летичинского уезда на Подолии, что принадлежало господину Адаму Пилговскому, под 27 днем февраля записано: «Аз, иерей Иоан Палей, парох Головчински храму Покрова Присвятие Богородици, окрестих и миром святым помазах младенца Севастяна от родителей законновенчаных Якима Кармалюка и жены его Елены» В разных документах и судовых актах в полицейских рапортах и следовательских депешах его впоследствии будут писать по-другому: Августин, Устиян, Иустин. Однако народ навсегда отчеканил в своей памяти в своей памяти одно короткое и упругое наименование - Устим.
Да, имя он получил романтическое как будто из авантюрного романа (довольно типичная ситуация для тогдашнего Поволжья, на территории которого сходилось много этносов и концессий: вспомним хотя бы известный роман Василя Земляка «Лебединая стая» - там много таких имен), однако свою судьбу Устим Кармелюк вынужден был отвоевывать сам. Ибо он родился крепостным - человеком, который не имел никаких прав. И родился на правобережной Украине, где крепостничество было во сто крат тяжелее, чем где еще в целой Российской империи. После раздела Польши на этих землях Петербург заключил с тамошней аристократией своего рода пакт, согласно условиям которого магнатство должно было демонстрировать позорную лояльность империи, в награду за что оно не только сберегало, но и укрепляло «модус» своего социального господства. На протяжении многих и многих десятилетий имперская бюрократия никоим образом не интересовалась «домашними делами», то есть отношением помещиков к своим подданным. Социальный террор на Правобережье достигал заоблачных высот также и с учетом ярко выраженной религиозной дискриминации, ибо весь правящий класс традиционно исповедовал католичество, крестьяне же - православие: симптоматично, до начала польского восстания 1831-го г. российское правительство палец о палец не ударило для того, чтобы чем-то помочь тамошним «братьям по вере» («защита православных» была основным мотивом российского вмешательства в польскую политику во вт. пол. XVIII в., зато после распада Речи Постполитой и раздела украинских земель между Россией и Австрией Екатерина ІІ и ее наследники про эту про проблему напрочь «забыли»). В общем и целом, ситуация выглядит так: вместо трехдневной в неделю барщины, рекомендованной помещикам указом Павла І, крестьяне Правобережной Украины трудились пять и больше дней; дворянин имел право продать крестьянина, разлучивши его с семьей, отдать его в солдаты, сослать в Сибирь, наконец - запороть его на конюшне до смерти. В 1844 г. Николай Костомаров, который тогда работал учителем в одной из гимназий Ровно (Волынь и Подолия - соседние регионы, и ситуация там ничем не отличалась: кстати, в Ровно Костомаров первым записал народные песни про Кармелюка), отмечал в письме к приятелю: «Я с жадностью на каждом шагу расспрашивал про быт здешнего народа (признаюсь, это меня больше интересует теперь, чем даже народная поэзия) и получил ужасные сведения. Каторга лучше была бы для них! Не говоря про то, что бедный русский крестьянин трудится на помещика вместо указанных трех дней целую неделю… а себе в рабочее время уделяет только праздники… Обхождение с ними [крестьянами - О.Х.] такое, перевешивает всякие представления о притеснениях и бросает в дрожь друга человечества». Адам Пигловский, собственник села Головчинцы к «друзьям человечества» очевидно не принадлежал. Хотя особо осатанелым деспотом (как это часто изображается в художественных произведениях) он тоже не был: зажиточный и хозяйственный господин Пигловский заботился о прибыльности своего хозяйства, а то, что крестьян за людей не считал, так кто тогда их за таковых считал (Иван Франко в одной из своих работ анализирует мемуары польских дворян о 20-40 гг. XIX в.на украинском Правобережье: живя среди крестьянского моря, их авторы практически никогда не вспоминали про крестьян и не называли их имена - это были просто вещи, мебель, орудия труда, что-то статусом ниже домашних животных, которые все-таки имели какие-то прозвища). С 1806 по 1811-й Кармалюк работает у Пигловских дворецким. Существует упорная легенда, про то, что барин приставил его казачком к своим сыновьям, когда те поехали учиться за границу, где Кармелюк освоил манеры, научился французскому языку (трудно говорить про ее правдивость, но то, что Кармелюк умел вести себя в «высшем обществе» - несомненно: сохранились документы, которые свидетельствуют, что его видели то в барской одежде, с пышными бакенбардами, то в мундире полицейского чиновника, сохранились народные пересказы, согласно которым Кармелюк, получив вексель у одного богатого господина, потом приезжал к его должнику - естественно под видом состоятельного дворянина - и забирал все деньги). Тогда же он женится, у него рождается первый сын - Иван (позже он будет арестован по делу своего отца и умрет в тюрьме). Однако идилии в крепостном аду не бывают долгими: в 19618 г. Пигловский за какую-то провинность сдает Кармелюка в солдаты. Со службой «царю и отечеству» у Устима не заладилось - в тот же год он бежит из армии вместе с одним из своих ближайших побратимов Дакниилом Хроном и организует повстанческую ватагу. Одним из первых эпизодов ее крайне интересной истории было сожжение винокурни того самого пана Пилговского: то был даже не "экс", и Кармелюк с этого дела никакой материальной прибыли не имел, то был акт чистой социальной расплаты. Интересно читать про, так сказать, подготовительный этап этой Кармелюковой «акции прямого действия» в документах Литинского нижнего земского суда от 29 марта 1822 г. - строки пожухлой бумаги бросают яркий свет и на личность Кармелюка, и на мотивы его поведения... Оказывается, что Кармелюк хотел сначала сжечь панскую пасеку, но, придя туда, увидел двух старых дедов, которых барин оставил за сторожей. Далее - слово судебному документу: Кармелюк на просьбу дедов «намерение свое оставил без действия, объявляя, «что дабы не сделать вас несчастными» [ясное дело, Пигловский до него бы не добрался а дедов бы за убытки, до смерти запорол - О.Х.] Однако требовал о сем помещику объявить, и о том, что будут еще спалены винокурня и ток за то, что его отдали в рекруты, и о сем тогда же донесено помещице». Через некоторое время Кармелюка арестовывают, приговаривают к наказанию 500-ми шпицрутенами (человек, даже крепкого сложения выдерживал обычно не больше 400-т). Однако Кармелюк выжил, и его отправляют на воинскую службу в Крым. По дороге Кармелюк снова бежит, снова организует парней, снова проявляет «вооруженный интерес» к имущественному положению подольских помещиков. После второго ареста (заключенный в Литинской крепости, поднимает там в декабре 1827-го бунт: в рапорте про эти действия на имя подольского генерал-губернатора тюремщики пишут, что Кармелюк, «злобствуясь, сбил с себя оковы и приглашал прочих арестантов к возмущению» - для полиции во все времена нормальным состоянием человека было и остается пребывание в оковах, а тот, кто их сбивает, и других к тому подбивает - «злобный» нелюдь) его присуждают к смертной казни, которую заменяют 25-ю ударами батогом, клеймением и ссылкой в Иркутскую губернию (потом его куда только не будут засылать, так что о том, как «За Сибіром сонце сходить»*** он узнал не из чужих рассказов). Оттуда он в который раз бежит (пройдя без документов около 1500 верст: стоит напомнить, что в России Николая I крепостной без письменного разрешения господина не мог оставить свое место - тов. Сталин с его идеей «беспаспортних» колколхозников имел хороших учителей) и начинается его бесконечная эпопея, в которой будут бегства, преследования, переодетые герои и господское золото, что переходит с дорогих камзолов на крестьянские свитки.
Где-то в начале 20-х гг. XIX в. окончательно формируется социальная структура кармелюковского движения как наимошнейшего фактора социальной борьбы не только на правобережье, но и в целой Украине. Кармелюк предложил и на практике воплотил в жизнь действительно новаторскую форму социального сопротивления, которая доказала свою эффективность в условиях господствующего террора правящего класса и полного контроля администрации и помещиков над оружием. Собственно говоря, форма эта была обусловлена спецификой конкретно-исторической ситуации: как видим, доминирующей формой классовой войны на Правобережье в XVIII в. была гайдаматчина - действия относительно небольших мобильных отрядов, которые, расширяя «оперативный простор» своей деятельности, со временем объединялись в довольно значительные повстанческие армии. Тогда начинались т. наз. «гайдамацкие восстания» - под руководством сотника Верлана 1734 г., восстание 1750-го г. и знаменитая Колеивщина 1768 г. По сути дела, то были попытки повторить Хмельничину, которая за век до того снесла на Левобережье власть магнатов. Однако все эти попытки последовательно терпели поражения, ибо правящий класс оказывался несравненно лучше организованным (все гайдамацкие выступления подавлялись скоординированными действиями армий Речи Посполитой и Российской империи), да и уровнем чисто военного оснащения отряды Швачки, Неживого, Бондаренко, не шли ни в какое сравнение с армией Кречетникова. Стоит отметить, что после поражения восстания Зализняка и Гонты и до выступления Кармелюка Правобережная Украина (Киевщина, Подолье, Волынь) не знала мощных социальных движений: да, крестьяне мечтали про жизнь, говоря словами Шевченко, «без холопа и без пана», про «новое издание» Колеивщены или про какую-то мощную силу внешнего характера, которая придет им на помощь (например, про российскую власть: после присоединения Правобережья много кто из крестьян верил, что теперь, наконец, настанет «благочестие»), однако, на протяжении целого полстолетия после Умани 1768-го шляхта господствовала над крестьянами, не остерегаясь серьезного взрыва. Кармелюк первым безошибочным классовым инстинктом осознал: ожидать мощного массового выступления в этой ситуации - это дорога в никуда, хотя бы по той причине, что на протяжении многих десятилетий крепостные не имели опыта хотя бы локальной победы и просто неспособны будут так сразу массово подняться. Система гнета тут «окаменела», она стала всеохватной настолько, что помещикам даже не было нужды браться за оружие: механизм общепринятого подчинения действовал эффективнее, чем прямая карательная экспедиция. Сама мысль про сопротивление господину тем более - про то, что в помещика, полицейского, чиновника или солдата можно стрелять, казалась тем, кто отрабатывал пятидневную барщину, сплошным безумием или путем к неминуемому самоубийству (характерно, что украинские фольклористы ХIХ в., например Борис Познанский, обращали внимание, что народные песни про героев антидворянской борьбы - Нечая, Бондаренко, Швачку - чаще всего сохранялись в устах крестьян Правобережья очень сильно испорченными: во времена крепостничества за одну такую песню барин мог отправить на конюшню или отдать в рекруты). Опыт сопротивления крестьяне должны были приобрести, но прийти он мог не сразу, и Кармелюк находит гениальную по своей действенности социальную технологию, суть которой состояла в привлечении как можно большего количества повстанцев к акциям социальной расплаты. Акций обязательно победных, а не проигрышных, ибо лишь так люди с мозолями в непосредственном своем опыте убеждались: власть - не всесильна, не лучезарна, не богоподобна, она абсолютно земная и уязвимая, на нее можно повлиять пулями, ножами и топорами. Другими словами, власть - не априорная константа, а процесс, в который можно вмешаться, изменить, исправить его в свою пользу. Естественно, Устим Якимович, размышляя про жизнь, где-то на опушке, под развесистым дубом, навряд ли вдавался до таких усложненных категорий философского дискурса. Он, как вытекает из его действий, и поступков, рассуждал примерно таким манером… Господа уже совсем людей в ярма повпрягали, потому страх и не даст им восстать сразу массово, дабы перебить все барское отродье. А потому надо, чтобы как можно больше люда смогло дотянуться до барской глотки, поняв, что господ, которые над ними издеваются, можно и нужно бить, ибо поодиночке дворянство тоже слабо...
То, что Кармелюк думал «в этом направлении» и что осознание им социальной борьбы как формы классовой войны было четким и выразительным, может подтвердить и архивная база - хотя бы чудесно задокументированный в судебных и полицейских документах эпизод, когда в июне 1827-го Кармелюка арестовали в селе Кальная-Деражня (это Летический уезд на Подолии), собственник этого села, помещик Феликс Янчевский (Кармелюка предал щляхтич Ольшевский, в доме которого атаман заночевал: он не только указал его Янчевскому, а еще и, когда Кармелюк спал, смазал салом курок его ружья, дабы Кармелюк не смог выстрелить). Но то, детали - нам важны не янчевские с ольшевскими, а Кармелюк. Стало быть, Янковский со своими прихвостнями вваливается в хату и ожидает, что счас на помощь к нему придут и согнанные со всего села крепостные. Те, однако, стремительно впадают в состояние когнитивного диссонанса, приказы помещика открыто саботируют (судебное начальство позже напишет, что свою помощь Янчевскому селяне «очень лениво делали»), однако и спасать Кармелюка страх им не дозволяет. Наконец, после упорной борьбы барин с челядью связывают атамана. Далее - слово полицейским документам, в которых много раз описывается этот эпизод (Кармелюком, кстати, интересовались на «наивысшем уровне»: про его дело докладывали царевичу Константину Павловичу в Варшаву, а после гибели Кармелюка в засаде, которую устроил шляхтич Рудковский, 10 октября1835-го последний, как свидетельствует церковная летопись села Каричинцы-Шляховые, где атамана застрелили, «за убийство Кармелюка был лично вызван ко двору государя императора Николая Павловича, где имел личное свидание с императором и всемилостивейшее награжден золотым перстнем с императорской короной» - даже убийц Пушкина и Лермонтова император так не жаловал): «Кармелюк при бытности многих людей говорил ему, Янчевскому, что он еще и за сим выйдет на волю и помстится на нем, Янчевском, а крестьянам, около него бывшим, говорил, чтобы не повиновались своим помещикам». Или еще: «Когда люди [панские прихвостни - О.Х] въязали тех разбойников, то Кармелюк сказав [крестьянам, которые еще не порешили, бояться им дальше, или нет - О.Х]: «Почему вы не вяжете их [то-есть помещиков])за то, что вас притесняют» (все приведенные тут цитаты - из изданного Институтом истории Украины в Киеве 1948 г. сборника документов «Устим Кармелюк», в котором собраны материалы практически всех его судебных дел; пользуясь случаем, хочу вспомнить инициатора его выхода чудесного, но, к сожалению, позабытого писателя, фольклориста и исследователя социальной истории Украины Ивана Ерофеева).
Однако вернемся к сути Кармелюковской социальной новации: она состояла в том, что восстанье никогда не должно заканчиваться, ибо оно никогда и не начинается, продолжаясь - с разной, разумеется, интенсивностью, в течение многих лет. Вооруженное сопротивление приобретает перманентный характер, а доминирующей формой становится не бой с правительственными войсками, не осада большого города, не формальное освобождение какой-то территории от господства правительственной администрации (что делали «колии»****, а до них - и Семен Палий), а перманентная экспроприация. Четко разделяются милитантное и гражданское крылья возглавляемого Кармелюком движения. К руководящему центру милитантного крыла принадлежало около десяти людей - тут, естественно, происходила постоянная «ротация» ибо кто-то погибал, кто-то попадал в лапы полиции, и т. д. Это были так сказать профессиональные революционеры - давние сторонники Кармелюка, люди, которые прошли не одну тюрьму, а кое-кто и с каторги или от солдатчины не раз бежал, их имена не раз украшали страницы судебных дел: упомянутый уже Данило Хрон, Яков Струтинский (он давал сигнал к восстанию кармелюковцев в Каменецкой крепости в марте 1823-го и погиб в бою: тогда, как писал подольский губернатор граф Горохольский в рапорте цесаревичу Константину Павловичу, повстанцы), «действуя нападением и отважною силою, досками от нар и кольями из дров при тюремном здании сложенных, захваченными, противу солдат из караульной на тревогу выбежавших, успели добраться по темноте ночи к замкнутым крепостным воротам и те, по чрезмерному их усилию и отваге… успели выломать и разбежаться»), Черноморец, Яков Словинский, Петр Копчук. Они находились на нелегальном положении - без документов (или с поддельными бумагами), укрываясь в лесу или по домам людей, которые их поддерживали. Этим кругом одобрялись лишь наиболее общие решения стратегического характера - налеты на большие помещичьи имения, способы противодействия полицейским облавам. Но главной ударной силой кармелюковского движения были местные ячейки - обычные жители того или иного села или местечка, которые вели будничный образ жизни, зная одновременно, что привлечены к повстанческой сети. Все они имели спрятанное оружие (уже одно обладание им делало их преступниками в глазах господина и власти). В день (чаще всего - в ночь) «Х», на которую была запланирована экспроприация, повстанцы осуществляли быстрый вооруженный налет на имение, уничтожали охрану, если та оказывала сопротивление, делили меж крестьянами их же потом и кровью оплаченное добро и исчезали. Характерный пример такого «экса» зафиксирован в оповещении Литичевского земского суда от 23 августа 1835 г. (надо учитывать, что это был уже последний этап кармелюковского движения, когда для противодействия ему были привлечены все имеющиеся в том регионе силы армии, полиции и частных вооруженных групп самих помещиков, когда в 1838 г. для борьбы с отрядами Кармелюка была создана т. наз. Галзинецкая комиссия - потому в этом случае не все повстанцы смогли «оторваться» от преследования): «Сего м-ца с 12-го на 13-е числа, ночью, злоумышленники, вооруженные в ружья, пики, пистоли и ножи, напав на посесоршу селения Красноселки г-жу Поплинскую, ограбили ее с денег и вещей на обороте сего поясненных [подается список, говоря словами из известного советского фильма, всего, что «нажито непосильным трудом» - О.Х.]; по принятым мерам часть сих злоумышленников, соучастников и их пристанодержателей, поймано и засажено в острог. Главнейший же сих злоумышленников начальник, известный преступник Юстин Кармелюк, с товарищем Андреем, прозвания неизвестным, при преследовании ушли и при поисках не пойманы».
(Окончание следует)
______________________________________________________________________* Ще не вмерла (еще не умерла) - первые слова гимна Украины.
** запануєм і ми, браття, у своїй сторонці (будем господствовать [дословно «загосподствуем»] и мы братья в своей стране) - строка из гимна Украины.
*** За Сибіром сонце сходить (за Сибирью солнце восходит) - строка из песни, посвященной Кармелюку.
**** Колии - участники «Колеивщины» - восстания 1768 г.