Стенограмма заседания Военного совета при наркоме обороны СССР 1-4 июня 1937 г.
(Вечернее заседание 3 июня 1937 г.)
ВАЖНО ДЛЯ ПОНИМАНИЯ СОСТОЯНИЯ АРМИИ НА 1937 ГОД...
Заседание Военного совета с участием приглашенных товарищей
командиров и политработников (вечернее заседание) от 3.VI.37 г.[1]
Ворошилов. Слово имеет т. Буденный.
Буденный. Товарищи, разумеется, вопрос, который мы обсуждаем на Военном совете, и доклад т. Ворошилова, народного комиссара обороны, и материалы, которые мы с вами прочитали, и выступление т. Сталина со всей четкостью подчеркивают то, что как-то действительно становится не только стыдно, а просто не по себе, потому что мы - большевики - работали целых почти два десятка лет и вот не замечали этих людей, которые вместе с нами работали, продвинулись на высокие посты, участвовали в строительстве наших Вооруженных сил.
Знали мы об этих людях, кто они по делам? Безусловно, знали. Тухачевского вот я как знаю. В операциях под Ростовом, уже после потрясения Деникина, мы с Климент Ефремовичем видели, что неправильно используют Первую Конную армию. Подняли скандал, что Конармия, которая расколола фронт Деникина, здесь на Батайских болотах гибнет. Подняли скандал против Шорина - командующего. Вместо Шорина приехал Тухачевский. Отсюда я и знаю Тухачевского. Тухачевский как будто облегчает Конармию, на 50 км поднимает выше по Манычу. Но это положение никак не интересно. Мы просили бросить Конармию в стык двух армий, армии Кубанской и Донской, а нас перебросили драться за реку Маныч. Сказали: «Форсируйте ее». Так или иначе, Тухачевский дает директиву окружить Деникина в Ейске, как будто Деникин сидит со своим войском в Ейске. Для этого бросают Конармию через Богаевскую. Мы не подчинились этой директиве. Двигаемся в стык армии километров на 100 от Батайских болот выше Богаева, вопреки директиве. Разбиваем Павлова, затем генерала Крыжановского, затем снова бьем Павлова и тем самым разбили окончательно Деникина. Деникин отступает, бежит. В это время приходит наша стрелковая армия. Правда, 10-я армия участвовала тремя дивизиями. Девятая армия переходит в наступление. Уборевич командует 9-й армией. Таким образом, меня и Климентия Ефремовича нужно было бы расстрелять за то, что мы не выполнили приказа командующего фронтом, разбили противника не согласно его приказа в Ейском округе, а разбили его там, где нужно. Но противник разбит, а раз противник разбит, то победителей не судят.
При чем тут Тухачевский? Приказ не выполнен, а противник разбит. Тухачевский приписывает это себе, что он приехал на Севкавказский фронт и разгромил противника. А тот, кто громил противника, его приказа не выполнил. Знали ли, что этот человек даже не был в состоянии написать приказа, который бы разгромил противника? Знали. После этого Тухачевский назначается командующим Западным фронтом против поляков.
Откуда взялся Тухачевский до Севкавказского фронта? Он неудачно командовал против Колчака, его сняли, и он находился в резерве, поэтому заменил Шорина. Там провалился, а потом находился в резерве. Сюда приехал, приказ отдал; его приказа не выполнили, а противника разбили. Но за ним остается победа над Деникиным. Уборевич тут же в 9-й армии тоже приписывает себе победу, тогда как он, после того, как разбили противника, шел и подбирал трофеи. Фиксировал.
Голос. Даже трофеи не подбирал, а шел сзади.
Буденный. Даже трофеи не подбирал. Я хочу охарактеризовать, что это за люди по их делам. Дальше Тухачевский назначается командующим Запфронтом, проваливает всю советско-польскую кампанию. Так?
Голоса. Правильно.
[Буденный.] За это нужно было повесить человека, по меньшей мере. (Оживление в зале.) Ну, конечно.
Голоса. Правильно.
Буденный. Нет, Тухачевский у нас начинает прогрессировать: пишет книжку «Поход на Вислу» и этим самим маскирует свои подлые дела. Причем он сознательно делает эти дела.
Голос. С Гаем вместе.
Буденный. А почему сознательно? Кто такой Тухачевский? Он пришел из плена делать социальную революцию к нам. Попадает в Ленинград, там, в Смольном, как раз формировали красногвардейские отряды. Он явился и представился Ленину: «Я хочу участвовать в революции, хотя я - офицер Семеновского полка». Тогда, как он говорил, была наложена самим Лениным резолюция: зачислить в Красную гвардию, чтобы он там участвовал. Отсюда теперь мне становится ясным, что это шпион не [19]27 г., а это шпион, присланный немцами сюда, к нам, чтобы участвовать не в революции, а в шпионаже за нами. Сейчас это становится понятно.
[Голос.] Уборевич тоже из плена пришел.
Буденный. По-моему, Аронштам тоже этой марки: «Из плена, видите ли, бежал, меня там били, вырвался» и т.д. Одним словом, это шпион марки тоже 1917 г. Так что это шпионы природные, коренные шпионы немецкие. Дальше Тухачевский. Командовал [в] последнее время Ленинградским округом, перед назначением зам. народного комиссара. Все знали, что округ провалил. Так сложились обстоятельства, что надо было его назначить. Сами выдвигали и все мы об этом знали, но мирились с этим делом, примиренчеством занимались. Примиренчески относились к этим людям, которых видно было с начала до конца, что они - враги. Кто такой Уборевич, если судить о нем по боевым делам? Я уже сказал, что в 9-й армии он подбирал трофеи.
Дыбенко. Да и трофеи-то не подбирал. Он к Апшеронской подошел тогда, когда весь враг был разбит, и все уже было закончено.
Буденный. Потом 14-й армией командует против поляков. Якир на его фланге командовал так называемой группой. Бежали они не только от поляков, но их гнали повстанцы Петлюры. Когда мы с Климент Ефремовичем подошли на Польском фронте, то мы видели, что прежде чем встретиться с поляками, мы встретились с завесой петлюровцев-повстанцев. И вот от них-то он улепетывал. Затем он командует 13-й армией. Случайно или не случайно, что вся врангелевская армия состояла из 13-й армии.
Голос. А начальник штаба Алафузо имел прямой провод.
Буденный. Теперь этот Уборевич в Днепропетровске; вся армия знает, что он бегал в одних кальсонах по городу, без штанов бегал по городу. Я это узнал тогда, когда вся армия после разгрома Врангеля остановилась в Екатеринославе, все жители Екатеринослава рассказывали про Уборевича: без штанов бегал по улицам. (Смех.) Дальше этот «герой» Уборевич нами же, при нашем же содействии назначается зам. наркома, начальником вооружения. Потом, перепугавшись этих больших вопросов, или, как теперь видно, по сговору, по совету он был снят с этой должности. Он просился на округ, но, когда этот вопрос обсуждался, была тенденция посадить его начальником Штаба [РККА]. Это проявлялось со стороны Тухачевского и других.
Так что эти люди постепенно, при нашей помощи и нашем содействии занимали соответствующие должности, добивались этих должностей. Мы скромно на это дело смотрели, будто бы так и надо. Казалось, что это в порядке вещей. А в общем итоге что получилось? Разве никто не знает, что это за люди? Кто такой Якир? Это же такая глиста, это был самый близкий человек Троцкого, сам троцкист. На войне он нигде и ничем не показал себя. Командовал он группой. Нам казалось с Климентом Ефремовичем, что он неплохой командующий. То есть в каком смысле? Он вслед за армией шел, не особенно отставал. (Общий смех.) Приказ отдашь - он выполняет. Так он двигался до Львова[2].
Сталин. С группой?
Буденный. Да.
Сталин. Он кое-что делал все-таки. Не так много, но делал.
Буденный. Бригада Котовского была все время его группой.
Сталин. Он старался, шевелился.
Буденный. Я говорю, что он по сравнению с другими командирами наиболее подвижный был.
Ворошилов. Группа Котовского дралась замечательно.
Буденный. Котовский дрался и за 45-ю дивизию, и за себя. Это мы знаем, поэтому Якир и двигался за этой бригадой, потому что она была у него в дивизии. Это была группа. Подошли мы к Львову. Мы бросились занимать Львов и потом хотели пойти на Люблин.
Сталин. Это было бы лучше.
Буденный. А то, что с нами проделали, с Конной армией, это предательство. Троцкого предательство, конечно. За 6 километров от Львова мы ушли. Вот все «подвиги» Якира, если еще не считать того, что он отдал вместе с Гарькавым обезоруженным казакам в Гундеровской станице отряд партизан, которые были с оружием. Позвали их в станицу пообедать, посадили, обезоружили, партизан перебили, а Гарькавый с Якиром бежали.
Голос. Это было в Казанской станице.
Буденный. Да, это было в Казанской станице, а не в Гундеровской, как я сказал. Это тоже «подвиг». Вот два «подвига» за человеком, остальное - контрреволюция.
Голос. Поход одесский, Мишка Япончик.
Буденный. Вот и вся эта эпопея - Ян - известный всем. Одним словом, люди, известные по делам. Как случилось, что мы все это проглядели? Климент Ефремович и т. Сталин правильно сказали: «Беспечность с одной стороны, успехи с другой стороны». Мы просто потеряли большевистскую остроту. Кто не знает, как эти люди травили того же Дыбенко, того же Левандовского, того же Великанова, того же Кулика? Нет такого человека, который бы не попадал в их мельницу.
Голос. Есть.
Буденный. Мало, кто не попадал в такой оборот. Этих людей прямо травили на каждом шагу. Я не буду говорить о себе, это вы все знаете, вся армия знает, как они издевались. В военном отношении грамотные это люди или неграмотные? Конечно, у них есть то, что у них отобрать нельзя.
Сталин. Они работали над собой, занимались.
Буденный. Совершенно правильно, занимались, т. Сталин, но я должен сказать: те, от которых они требовали, и они тоже занимались, также очень много читали для того, чтобы не быть перед этими идиотами дураками. (Смех.) Как они реагировали на это на все? Не так, как нужно большевикам реагировать, а реагировали - прямо стыдно это назвать - не по-большевистски. А раз не по-большевистски, значит, это очень плохо. Это настолько плохо, что не только стыдно, а вот тело дрожит, неприятно.
Тут кто-то выступал и сказал, что население к армии относится так, что армия - это безапелляционная вещь. Тов. Сталин и Климент Ефремович, если мы имеем сейчас вот эту гнусную картину заговора в армии, то когда все это прикидываешь, то ведь оно иначе и быть не могло.
Сталин. Очиститься надо и поскорее, как НКПС очистился, и он хорошо работает; ГПУ очистилось, и оно замечательно работает.
Буденный. Это мы сделаем, я клянусь, т. Сталин. Я клянусь, т. Сталин, что это будет, это будет пронизывать каждого бойца. Это мы сделаем. Но армия - это такой объект, что если бы тут ничего не было, то это были бы не враги, а барахло какое-то. Если они проникли во все хозяйственные органы, как могли они упустить армию? Это такой объект, который как магнит притягивает к себе врага.
Только мы не учитывали, что враг может к нам проникнуть. А если бы мы учитывали, то, как только он проник, так мы его вышвырнули бы немедленно. Нужно было эту обстановку создать. Теперь, товарищи, разрешите мне хотя бы на одну минуту остановиться на аттестационном порядке и присвоении званий. Мы аттестуем человека так. Тот, кто хороший командир, мы просто говорим «хороший», т.к. он подготовляет часть. Говорим про командира: такой-то командир полка или командир дивизии, за истекший год боевой подготовки у него полк или дивизия выглядит так-то или хорошо. Ну, там, еще указывается, помимо этого, о том, что по стрелковому делу хорошо, по тактическим занятиям удовлетворительно, по строевым, по физическим - так-то и так-то. В общем, хорошо. Почему мы не можем аттестовать этого человека, наш он или не наш, предан он партии или нет? Об этом надо сказать, о самом человеке. Мы говорим сегодня, что он политически грамотный. А партии он предан, стране он предан или нет? А раз мы не говорим, значит, мы не знаем, кто он сам, какая персона.
Сталин. Правильно.
Буденный. Мы говорим только о части. А о командире не говорим, кто он, за кого будет драться, мы не знаем.
Сталин. Тут должен быть и деловой подход, и политический.
Буденный. Так точно. Тут должен быть и деловой подход, и политический. Когда я подписываю об этом командире, кто он, - наш или не наш, - так я отвечаю. А т.к. я не отвечаю, то я пишу «хороший» даже про такого, которого я хочу сплавить с округа, который как командир не годится. Он приезжает в другой округ и там проваливается.
Сталин. Дают фальшивую аттестацию? Не годится.
Буденный. Да, да. Десятки лет ездит такой человек, нигде не уживается ни на одном месте работы. В одно приехал, дальше гонят. Что делать? Вопрос ясен. Вот тут товарищи вскрыли очень много недостатков вредительского порядка. Я вот внимательно слушал. Ну хорошо, все люди, сидящие здесь, про это знают, и теперь знают, что это действительно вредительские дела. А где же мы были? Значит, что же тут можно оправдываться кому бы то ни было из здесь сидящих людей? Нельзя. Мы с вами все виноваты, все прохлопали, об этом знали. Значит, мирились с этим вредительством, не было такой тревоги, как говорит т. Сталин, раз плохо - заговори басом, чтобы тебя услышали. А мы не только басом, шепотком разговариваем между собой. Знали, а на деле-то не видно.
Кончаю я, Климент Ефремович, тем, что много еще людей таких, о которых я вам пришлю списки, людей таких, которых надо проверять и с вашей точки, и по своей линии мы проверим. Есть такие люди. Ни одного человека нельзя оставлять, если он вызывает сомнение и подозрение. Потом, если он окажется непричастен, над ним надо работать, чтобы он не был под сомнением. Тут, товарищи, ко мне подходили некоторые из товарищей в связи с выступлением товарища Сталина, вернее в связи с тем, что т. Сталин сказал рекомендацию Абашидзе[3]. Меня спрашивали: «Рекомендацию в партию?» Нет.
Сталин. Рекомендацию как командиру.
Буденный. Я дал рекомендацию для поступления в академию. Было это на заседании Реввоенсовета. Элиава подходит ко мне, будучи членом Реввоенсовета, и говорит: «Подпиши рекомендацию Абашидзе, ты его знаешь, он был комендантом города, ему надо поучиться». Я как идиот, - чего не рекомендую и вам делать: не подписывать рекомендации, раз не знаешь человека, - подписал рекомендацию, за что сейчас приходится краснеть. Но, т. Сталин, этого больше не повторится.
Сталин. Это самое главное, что не повторится.
Буденный. Разрешите заверить т. Сталина и Политбюро в целом, что эта школа, которую мы прошли, это есть кусок, ответственный кусок нашей пролетарской революции, а мы - сыны революции - должны исправить эти ошибки.
Ворошилов (председательствующий). Слово имеет т. Мерецков.
Мерецков. Товарищи, мне особенно тяжело по двум причинам. Первая причина. Я еще вчера ехал с испанских полей сражения большим гордецом, хвастаться хотел...
Сталин. Вы там себя хорошо вели.
Мерецков. Как наши люди умеют по указанию партии умирать.
Ворошилов. Сражаться и побеждать.
Мерецков. Это первое. А второе, я в течение двух лет был начальником штаба с Уборевичем.
Сталин. Что же?
Мерецков. Я считаю, что я был близок к нему, и в этом отношении моя вина была больше всех, потому что я проспал рядом с врагом спокойно. И должен сказать: не только проспал, а было очень много случаев, что я слепо работал на его авторитет.
Голос. Занимался политиканством.
[Мерецков.] Подождите, о вас я тоже скажу в свое время. Уборевич в моих глазах был авторитетом. Исключительно напряженно я работал под его руководством. Я с таким же напряжением работал под руководством других командующих. Они здесь есть. Я верил Уборевичу, еще больше верил я Якиру. И всегда завидовал. Я говорил, что Уборевич - очень большой барин в отношении к людям; если бы он был такой, как товарищи с Украины характеризуют Якира, Уборевич был бы незаменимым человеком.
Сталин. Якир был проще, это верно.
Мерецков. Жильцов здесь, между прочим, плохо сказал, он мог сказать больше. Мы всегда вместе работали и дураками остались оба. Мы вместе говорили про эти дела. Возьмем вот теперь такое дело. Как мне, с какого конца подойти, как мне было не верить Уборевичу? На моих глазах я впервые получил с ним знакомство в Московском округе, на моих глазах он был назначен командующим Московским столичным военным округом, на моих глазах он был назначен зам. народного комиссара, начальником вооружений, на моих глазах он был назначен командующим особо важным Белорусским округом, на моих глазах он был выбран кандидатом в члены ЦК партии, на моих глазах он был утвержден членом Рев[воен]совета...
Исаенко. Что из этого следует?
Мерецков. Что из этого следует, т. Исаенко? Это была завеса, так же как у тебя, когда ты сидел под крылышком двух вредителей. От тебя тоже надо потребовать ответа. Корк не был таким большим руководителем, у тебя надо будет спросить: почему ты не разглядел в нем врага? Я потом расскажу, в каком дурацком положении я очутился, когда я сделался для него буфером. Мы с Жильцовым разговаривали не один раз на эту тему, и даже тогда, когда он сделал выпад против наркома, то мы и тогда решили ничего не предпринимать, т.к. считали, что нельзя обострять отношения между Ворошиловым и Уборевичем. Теперь я понимаю, что это было большой ошибкой, что мы не поставили вопроса по-большевистски, по-партийному. Я разговаривал со Смирновым. Смирнов часто меня предупреждал: «Смотри, веди себя солиднее, будь осторожнее». Смирнов предупреждал меня, я это честно говорю. Белов, которого я по старой службе часто ориентировал, Белов всегда говорил: «Ну, как эта сволочь поживает?» (Смех.) Он иначе его не называл. С ним я всегда мог говорить откровенно по этому вопросу, но вот между собой мы говорили, а по партийному вопроса не поставили, проспали. И когда я уезжал, я сказал Смирнову: «Вот, Петр Александрович, сердился ты на меня, теперь я уезжаю. Скажи мне, что я буфером был». А там, на месте, среди кого я видел Уборевича? Румянцев, Гикало, Голодед...
Голос. В отношении Гикало неверно.
Мерецков. Я говорю так, как было. Он был не только с Голодедом, но и с Гикало.
Сталин. Он бывал у всех.
Голоса. Гикало с ним очень мало встречался.
Мерецков. Зачем вы говорите, когда я сам был и видал его среди этих людей, среди партийного актива, среди членов ЦК. Все это заставляло относиться к нему с уважением. Проспал я это дело, работал, пусть скажут, что я спал больше часов в сутки, а вот это дело проспал. Что он делал? Приезжает из Москвы (пусть скажет Жильцов), говорит: «Был у Сталина, был у Орджоникидзе, разговаривал с Микояном». Иногда только ссылался на Ворошилова. Сидишь и слушаешь: «Был у Сталина на даче».
Сталин. Один раз в жизни.
Мерецков. Теперь-то ясно. Хорошо быть умным задним числом.
Сталин. А вы не замечали, что он немножко хвастунишка?
Мерецков. Замечал. Хвастун он большой.
Ворошилов. Почему же вы не спросили: «Был он у Сталина?»
Мерецков. Как я мог спросить, я слепо ему верил.
Ворошилов. С одной стороны, вы знали, что он - хвастун, а с другой стороны, вы слепо ему верили.
Мерецков. Пусть подтвердит Жильцов. Он приезжал и заявлял, [что] виделся с Микояном, разговаривал с Орджоникидзе, вы имейте в виду то-то и то-то. Вот тут Хрулев выступал, он его тоже сволочью называл. Когда я работал в Московском округе, я хотел написать о взаимоотношениях моих с Шиловским, который ко мне относился по-свински и часто цукал. Еще как цукал, до слез! Я терпел и считал, что должен работать с этим человеком. Потом решил написать заявление наркому, говорю: «Нет больше сил». Хрулев здесь сидит, он скажет, как было дело. «Тебе же, - говорит, - и всыпем». Может быть, в этом и есть основная вина всех нас. Мы практически работали, мы не могли не видеть многого, но не доводили до конца, думали: как я пойду, как я скажу? Хрулев может это подтвердить. Писманик здесь сидит, он также знает. Я видел всю личную жизнь Уборевича. Много знаю, многое мог бы рассказать о нем.
Ворошилов. Сволочная жизнь.
Мерецков. Интриган.
Ворошилов. А почему же вы молчали?
Мерецков. Двуличный человек. Грязный человек. По-моему, это все было известно. Трус и барин по отношению к начальствующему составу. Командиров называл дураками, и все это переносили. Смирнов с ним объяснялся часто, говорил, что так нельзя. У них драка доходила черт знает до каких крайностей.
Голос с места. Смирнов закатывал рукава и дрался с ним.
Мерецков. Но я докладываю вам честно, что я Смирнову верил как пролетарию. Правда, я иногда верил Уборевичу больше, чем Смирнову.
Голос с места. И не только иногда, но и всегда.
Мерецков. Нет, извиняюсь. Это пусть Смирнов скажет, с которым я работал, а не вы.
Голос с места. А каким ты другом был Векличеву? Расскажи.
Мерецков. Я никогда ему другом не был. Я с ним всегда сталкивался и ставил вопрос о том, что не могу работать. Векличева я считал авантюристом, человеком, совершенно неподготовленным ни в военном отношении, ни в политическом. Никаким авторитетом Векличев не пользовался, это я знаю совершенно точно. И если у Векличева хоть немного совести сохранилось, он это скажет.
По какой линии шло вредительство? Теперь, когда я проверил все это, можно было бы зацепиться за некоторые вопросы и ставить их серьезно, принципиально, по-партийному. Вот первый пункт, я его ставлю как главный, потому что здесь был некоторый толчок. Я меры принял, правда, плохие меры, но все-таки принял. Приехал Климент Ефремович и привез кутяковскую книгу, которую дал под большим секретом Уборевичу.
Сталин. Кто?
Мерецков. Нарком.
Ворошилов. Ничего подобного.
Мерецков. Я говорю то, что мне сказали. Я, как известно, лежал тогда больной. Уборевич дал эту книгу мне и сказал: «Почитайте и дайте ваше заключение». Я прочитал письмо Кутякова к редактору, прочитал предисловие т. Седякина, просмотрел страниц тридцать, пришел к Уборевичу и сказал: «Я совершенно не понимаю, в чем дело». Между прочим я с Седякиным много дрался по принципиальным вопросам боевой подготовки. Он меня проверял, я на его глазах проводил учения. Я сказал, что книга исключительная, тут против всех идет речь, против Сталина, против Ворошилова, против Конной армии. Я сам - конноармеец, если вы помните, Семен Михайлович.
Буденный. Знаю, знаю.
Мерецков. Я честно дрался в 4-й кавалерийской дивизии. Срок ему Климент Ефремович назначил для этой книги, подошел срок.
Ворошилов. Вы эту книгу ему дали?
Мерецков. Может быть, Хмельницкий ему ее дал. Я еще просил у Хмельницкого эту книгу почитать, когда я был в Сочи, я там долгое время находился.
Буденный. Уборевич получил отдельный экземпляр от Кутякова. Хмельницкий тут сидит, надо у него спросить.
Мерецков. Решили, что этот вопрос будут обсуждать в Москве. Приезжаю я в Москву, пришел к т. Клочко, стал просить, чтобы он дал мне самостоятельный экземпляр этой книги. Клочко объяснил, что он протестует против этой книги, что он ее дал наркому, что всем членам Военного совета будут розданы все документы фактические, что в архивах идет проверка и будет доказано, что написанное в этой книге - чепуха. Имейте в виду, что я - конноармеец, я могу выступить по этому вопросу. Встречаю Уборевича опять в Москве и спрашиваю: «Как с книгой Кутякова, к которой вы мне приказали написать заключение?» - «А вы знаете, что там разделывают Ворошилова, Якира и всю эту компанию, как они дрались на войне? Пусть напечатают, посмотрит народ». Так буквально было сказано.
Ворошилов. Кто это так сказал?
Мерецков. Уборевич. {Шум.)
Голоса. Что ты сделал?
[Мерецков.] Я ничего не сделал. В этой книге упоминалось о т. Сталине, члене Реввоенсовета. Нарком сказал, что эта книга будет перенесена на Военный совет, и я готовился. Можно посмотреть все карты для выступления по этой книге. Так как я ничем не занимался, это дело мне было сподручно. Это сигнал политический. 1935 г., соревнование с Украинским военным округом.
Голоса. 1933 г.
Голоса. 1934 г.
Мерецков. Исключительно вредную роль сыграло это соревнование. Что тут было? Было и очковтирательство, я в этом уверен. Я не верю, что было 150 [%].
Голос. Седякин проверял 4-ю дивизию.
Мерецков. Я все могу сказать, и дальше выступлю против т. Седякина. Здесь Грибов есть. 4-ю дивизию Седякин проверял добросовестно. Мы знали, что Украинский военный округ имел большие успехи. Я волновался после проверки каждого стрелка. Когда были объявлены результаты, тогда приехал только Смирнов. Были такие выступления, что нарком всегда прикрывает Якира, нарком - друг дана[4]. И вот когда этот вопрос обсуждался, т. Федько, тогда я сказал: «Чего вы волнуетесь, пойдите зам. командующего».
Голос. Расскажи, как ты предлагал Лапина на Приморскую границу[5].
Мерецков. Ты спросил: «Кто будет на Приморской группе?» Я сказал: «Лапин. Человек он, который имеет четыре ордена».
Сталин. В Маньчжурии он дрался неплохо.
Мерецков. Да, дрался он неплохо. Я же не знал, что он был шпион. Коммунист он был неплохой, на баррикадах дрался. Я не знал, что он - шпион. Я сказал, что он знает Восток, он знает это дело. Правильно, я вам сказал. Это совершенно точно. Теперь я должен сказать совершенно откровенно. Блюхер болел, это всем известно, но в то же самое время, несмотря ни на какие телеграммы из Москвы, что мы задерживаем оперативные планы, Блюхер все сам просматривал до последней точки. Я ездил за ним. Иногда он даже стеснялся, потому что начальник штаба новый, но я ему всегда говорил: «Василий Константинович, правленый документ большую ценность всегда имеет». И до тех пор, пока он сам по каждому вопросу не примет решения, он этого дела не выпускал из своих рук. Для чего это я говорю? Для того чтобы ответить тем, кто здесь выступал с такими заявлениями, как, в частности, Гайлит, что «все пропало».
Вот здесь т. Федько знает, что мы предлагали две линии строить из бетона, но нам срезали средства. Конечно, две линии лучше, чем одна, но когда срезают средства, две линии не построят. Я хочу сказать этим, что не вредительство здесь было, не по злому умыслу не строили мы две линии, а потому, что мы или прошляпили, или же были вынуждены обстоятельствами. То же самое в отношении того, что не закрыто Слуцкое направление.
Голос. Об этом не нужно говорить.
Мерецков. Тогда я заканчиваю. В части оперативных вопросов. Тов. Егоров должен подтвердить, я повторяю, что сейчас тяжело очень, не совсем уж плохо дело. Вот разрабатывали план по Белоруссии, сидел там Черный - прекраснейший товарищ, хороший коммунист; сейчас умер. Я сидел с ним дни и ночи. Маршал Егоров и Обысов, мы работали днями и ночами. Но ведь вы же знаете, как утверждались планы. Сидел обычно Уборевич и Егоров с пером, и вот обычно вычеркивали, зачеркивали, исправляли, дополняли. А ведь наша главная задача заключалась в том, чтобы добиться утверждения плана.
Конечно, я должен сказать, что если бы я по-партийному подходил, я дал бы больше сигналов. Не дал, проспал. Мне это очень тяжело. Мне это тяжело особенно потому, что я сейчас вижу, как наши молодые кадры, старшие лейтенанты ведут бои в Испании. Вот тов...,[6] старший лейтенант, он ведет сейчас лучшую лисерскую[7] дивизию. Имейте в виду, что это с ними мы разбили Гвадалахарский итальянский корпус, с нашими замечательными людьми мы выиграли Харамское сражение. Многие об этом сражении еще мало знают, сражение на Харамском плацу. Купер здесь сидит, он может подтвердить, может подтвердить также и Березин[8]. Там наши замечательные люди во главе интернациональной бригады: сражаются ли они в испанских войсках или на самолетах - везде они прекрасно ведут бои. Вот на Гвадалахаре 4 танкиста от усталости сошли с ума, но никто из танкистов и не подумал сказать, что они устали. Это при таких условиях, когда днем они сражаются, а ночью находятся под воздушным противником. Это удовольствие не особенно приятное: когда ночью спишь, а рядом кладут бомбы; и ты не знаешь, какой дом разрушен - твой или соседний.
Мне особенно тяжело переживать все это, потому что я ехал сюда с другим настроением. Я повторяю второй раз, что мне очень тяжело, потому что я был близок к этим врагам. Но я честно дрался всю свою сознательную жизнь. Многие знают, когда партия требовала, я на глазах у всех шел под пулеметным огнем в атаку. Если завтра пошлют, я также пойду как ходил по 7 атак в бой и если мне скажут, что завтра нужно вернуться и снова идти в атаку, я пойду. Товарищи, я совершенно уверен в том, что эта рана будет очень быстро залечена. Красная армия покажет, что она сильна не тем, что она имела группу каких-то начальников, а тем, что она воспитана во всей своей массе коммунистической партией. Сама армия есть великая сила, не отдельные лица играли в ней роль. Под руководством нашего Центрального Комитета мы готовы и сейчас к выполнению любой боевой задачи. То, что я видел, как дрались люди, дает мне уверенность сказать, что любой наш округ готов к выполнению боевых задач. Напрасно думали и думают некоторые, что в Белорусском округе был один Уборевич. Там работали и работают прекрасные красноармейцы, командиры, большевики. И Белорусский округ, и Дальневосточная армия, и все другие округа, откуда эта сволочь изъята, они сейчас могут вести активную работу по бою. Проспали, ничего не поделаешь.
Ворошилов. Слово имеет т. Степанов.
Степанов. Товарищи, мне кажется, помимо того, что мы потеряли политическую остроту, мне кажется, мы стали забывать славные традиции Красной армии времен Гражданской войны. Когда среди нас, старых командиров, была глубокая вера в себя, когда мы крепко верили друг в друга, когда с большой радостью встречали друг друга, делились всем, и как мы дрались впоследствии за генеральную линию партии. Затем наступил более сложный период для нас и мы в этот период до некоторой степени ослабили свою политическую остроту, большевистскую бдительность, проявили беспечность. Товарищи, я два раза служил в Белорусском военном округе. Один раз, когда командующим был Александр Ильич, и другой раз, когда командующим был Уборевич. Как бы командиры Белорусского военного округа не говорили о том, что Уборевич не пользовался авторитетом, как бы они не говорили о том, что он никуда не годится, все же в вопросах новых форм боя, в вопросах тактики и оперативной подготовки начальствующего состава он имел большой авторитет.
Голос с места. Очки втирал.
Степанов. Это мы с вами видели. О том, что он втирал очки и умел втирать очки, мы все знаем.
Голос с места. Вот именно.
Степанов. Товарищи уже говорили с этой трибуны о том, что у нас не хватило храбрости и смелости крепко поставить эти вопросы. Но, товарищи, когда обсуждались вопросы боевой подготовки, итоги или задачи боевой подготовки, то фигурировали следующие слова: командующий войсками т. Уборевич требует. Как будто бы не существует приказов наркома, как будто бы нет директив и указаний Генерального штаба. Все покрывалось командующим. Мы все, конечно, чувствовали это. Особенно глубокое брожение было среди политработников, но у нас не хватало полного голоса, чтобы громко заявить об этом.
Теперь, товарищи, о вопросах оперативной подготовки. Явившись в Белорусский округ из центрального аппарата, я был предупрежден старым командованием о том, что при первой же военной игре, а эта военная игра должна была быть очень сложной, с применением в массах авиации и использованием ее на поле боя, имейте в виду: вам будет экзамен, и если вы только на этой же первой игре провалитесь, то вы будете вообще под вопросом в Белорусском округе. Ну, я это сейчас же понял, соответственно подготовился в течение ночи, и я видел, как этот культурный командующий, как его называют, как он стирал лучший командный состав, как этот культурный командующий изничтожал старых командиров. Товарищи-белорусы помнят вопрос, заданный Скалд...[9]: «Тов. Скалд..., дайте данные Хейнкеля Н-70». Скалд... как перед старым командиром корпуса вскакивает, несвязанно докладывает о скорости и о полетных данных. Его заставляют стоять в течение 20 минут перед культурным командующим, а потом заявляют: «Это вам не в Ленинградском округе баклуши бить, здесь надо работать, головой думать и т.д.» Возмущение было, глухое брожение было, но не было силы воли сказать и поставить это по-настоящему.
Голоса. Правильно.
ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ
ВАЖНО ДЛЯ ПОНИМАНИЯ СОСТОЯНИЯ АРМИИ НА 1937 ГОД...
Заседание Военного совета с участием приглашенных товарищей
командиров и политработников (вечернее заседание) от 3.VI.37 г.[1]
Ворошилов. Слово имеет т. Буденный.
Буденный. Товарищи, разумеется, вопрос, который мы обсуждаем на Военном совете, и доклад т. Ворошилова, народного комиссара обороны, и материалы, которые мы с вами прочитали, и выступление т. Сталина со всей четкостью подчеркивают то, что как-то действительно становится не только стыдно, а просто не по себе, потому что мы - большевики - работали целых почти два десятка лет и вот не замечали этих людей, которые вместе с нами работали, продвинулись на высокие посты, участвовали в строительстве наших Вооруженных сил.
Знали мы об этих людях, кто они по делам? Безусловно, знали. Тухачевского вот я как знаю. В операциях под Ростовом, уже после потрясения Деникина, мы с Климент Ефремовичем видели, что неправильно используют Первую Конную армию. Подняли скандал, что Конармия, которая расколола фронт Деникина, здесь на Батайских болотах гибнет. Подняли скандал против Шорина - командующего. Вместо Шорина приехал Тухачевский. Отсюда я и знаю Тухачевского. Тухачевский как будто облегчает Конармию, на 50 км поднимает выше по Манычу. Но это положение никак не интересно. Мы просили бросить Конармию в стык двух армий, армии Кубанской и Донской, а нас перебросили драться за реку Маныч. Сказали: «Форсируйте ее». Так или иначе, Тухачевский дает директиву окружить Деникина в Ейске, как будто Деникин сидит со своим войском в Ейске. Для этого бросают Конармию через Богаевскую. Мы не подчинились этой директиве. Двигаемся в стык армии километров на 100 от Батайских болот выше Богаева, вопреки директиве. Разбиваем Павлова, затем генерала Крыжановского, затем снова бьем Павлова и тем самым разбили окончательно Деникина. Деникин отступает, бежит. В это время приходит наша стрелковая армия. Правда, 10-я армия участвовала тремя дивизиями. Девятая армия переходит в наступление. Уборевич командует 9-й армией. Таким образом, меня и Климентия Ефремовича нужно было бы расстрелять за то, что мы не выполнили приказа командующего фронтом, разбили противника не согласно его приказа в Ейском округе, а разбили его там, где нужно. Но противник разбит, а раз противник разбит, то победителей не судят.
При чем тут Тухачевский? Приказ не выполнен, а противник разбит. Тухачевский приписывает это себе, что он приехал на Севкавказский фронт и разгромил противника. А тот, кто громил противника, его приказа не выполнил. Знали ли, что этот человек даже не был в состоянии написать приказа, который бы разгромил противника? Знали. После этого Тухачевский назначается командующим Западным фронтом против поляков.
Откуда взялся Тухачевский до Севкавказского фронта? Он неудачно командовал против Колчака, его сняли, и он находился в резерве, поэтому заменил Шорина. Там провалился, а потом находился в резерве. Сюда приехал, приказ отдал; его приказа не выполнили, а противника разбили. Но за ним остается победа над Деникиным. Уборевич тут же в 9-й армии тоже приписывает себе победу, тогда как он, после того, как разбили противника, шел и подбирал трофеи. Фиксировал.
Голос. Даже трофеи не подбирал, а шел сзади.
Буденный. Даже трофеи не подбирал. Я хочу охарактеризовать, что это за люди по их делам. Дальше Тухачевский назначается командующим Запфронтом, проваливает всю советско-польскую кампанию. Так?
Голоса. Правильно.
[Буденный.] За это нужно было повесить человека, по меньшей мере. (Оживление в зале.) Ну, конечно.
Голоса. Правильно.
Буденный. Нет, Тухачевский у нас начинает прогрессировать: пишет книжку «Поход на Вислу» и этим самим маскирует свои подлые дела. Причем он сознательно делает эти дела.
Голос. С Гаем вместе.
Буденный. А почему сознательно? Кто такой Тухачевский? Он пришел из плена делать социальную революцию к нам. Попадает в Ленинград, там, в Смольном, как раз формировали красногвардейские отряды. Он явился и представился Ленину: «Я хочу участвовать в революции, хотя я - офицер Семеновского полка». Тогда, как он говорил, была наложена самим Лениным резолюция: зачислить в Красную гвардию, чтобы он там участвовал. Отсюда теперь мне становится ясным, что это шпион не [19]27 г., а это шпион, присланный немцами сюда, к нам, чтобы участвовать не в революции, а в шпионаже за нами. Сейчас это становится понятно.
[Голос.] Уборевич тоже из плена пришел.
Буденный. По-моему, Аронштам тоже этой марки: «Из плена, видите ли, бежал, меня там били, вырвался» и т.д. Одним словом, это шпион марки тоже 1917 г. Так что это шпионы природные, коренные шпионы немецкие. Дальше Тухачевский. Командовал [в] последнее время Ленинградским округом, перед назначением зам. народного комиссара. Все знали, что округ провалил. Так сложились обстоятельства, что надо было его назначить. Сами выдвигали и все мы об этом знали, но мирились с этим делом, примиренчеством занимались. Примиренчески относились к этим людям, которых видно было с начала до конца, что они - враги. Кто такой Уборевич, если судить о нем по боевым делам? Я уже сказал, что в 9-й армии он подбирал трофеи.
Дыбенко. Да и трофеи-то не подбирал. Он к Апшеронской подошел тогда, когда весь враг был разбит, и все уже было закончено.
Буденный. Потом 14-й армией командует против поляков. Якир на его фланге командовал так называемой группой. Бежали они не только от поляков, но их гнали повстанцы Петлюры. Когда мы с Климент Ефремовичем подошли на Польском фронте, то мы видели, что прежде чем встретиться с поляками, мы встретились с завесой петлюровцев-повстанцев. И вот от них-то он улепетывал. Затем он командует 13-й армией. Случайно или не случайно, что вся врангелевская армия состояла из 13-й армии.
Голос. А начальник штаба Алафузо имел прямой провод.
Буденный. Теперь этот Уборевич в Днепропетровске; вся армия знает, что он бегал в одних кальсонах по городу, без штанов бегал по городу. Я это узнал тогда, когда вся армия после разгрома Врангеля остановилась в Екатеринославе, все жители Екатеринослава рассказывали про Уборевича: без штанов бегал по улицам. (Смех.) Дальше этот «герой» Уборевич нами же, при нашем же содействии назначается зам. наркома, начальником вооружения. Потом, перепугавшись этих больших вопросов, или, как теперь видно, по сговору, по совету он был снят с этой должности. Он просился на округ, но, когда этот вопрос обсуждался, была тенденция посадить его начальником Штаба [РККА]. Это проявлялось со стороны Тухачевского и других.
Так что эти люди постепенно, при нашей помощи и нашем содействии занимали соответствующие должности, добивались этих должностей. Мы скромно на это дело смотрели, будто бы так и надо. Казалось, что это в порядке вещей. А в общем итоге что получилось? Разве никто не знает, что это за люди? Кто такой Якир? Это же такая глиста, это был самый близкий человек Троцкого, сам троцкист. На войне он нигде и ничем не показал себя. Командовал он группой. Нам казалось с Климентом Ефремовичем, что он неплохой командующий. То есть в каком смысле? Он вслед за армией шел, не особенно отставал. (Общий смех.) Приказ отдашь - он выполняет. Так он двигался до Львова[2].
Сталин. С группой?
Буденный. Да.
Сталин. Он кое-что делал все-таки. Не так много, но делал.
Буденный. Бригада Котовского была все время его группой.
Сталин. Он старался, шевелился.
Буденный. Я говорю, что он по сравнению с другими командирами наиболее подвижный был.
Ворошилов. Группа Котовского дралась замечательно.
Буденный. Котовский дрался и за 45-ю дивизию, и за себя. Это мы знаем, поэтому Якир и двигался за этой бригадой, потому что она была у него в дивизии. Это была группа. Подошли мы к Львову. Мы бросились занимать Львов и потом хотели пойти на Люблин.
Сталин. Это было бы лучше.
Буденный. А то, что с нами проделали, с Конной армией, это предательство. Троцкого предательство, конечно. За 6 километров от Львова мы ушли. Вот все «подвиги» Якира, если еще не считать того, что он отдал вместе с Гарькавым обезоруженным казакам в Гундеровской станице отряд партизан, которые были с оружием. Позвали их в станицу пообедать, посадили, обезоружили, партизан перебили, а Гарькавый с Якиром бежали.
Голос. Это было в Казанской станице.
Буденный. Да, это было в Казанской станице, а не в Гундеровской, как я сказал. Это тоже «подвиг». Вот два «подвига» за человеком, остальное - контрреволюция.
Голос. Поход одесский, Мишка Япончик.
Буденный. Вот и вся эта эпопея - Ян - известный всем. Одним словом, люди, известные по делам. Как случилось, что мы все это проглядели? Климент Ефремович и т. Сталин правильно сказали: «Беспечность с одной стороны, успехи с другой стороны». Мы просто потеряли большевистскую остроту. Кто не знает, как эти люди травили того же Дыбенко, того же Левандовского, того же Великанова, того же Кулика? Нет такого человека, который бы не попадал в их мельницу.
Голос. Есть.
Буденный. Мало, кто не попадал в такой оборот. Этих людей прямо травили на каждом шагу. Я не буду говорить о себе, это вы все знаете, вся армия знает, как они издевались. В военном отношении грамотные это люди или неграмотные? Конечно, у них есть то, что у них отобрать нельзя.
Сталин. Они работали над собой, занимались.
Буденный. Совершенно правильно, занимались, т. Сталин, но я должен сказать: те, от которых они требовали, и они тоже занимались, также очень много читали для того, чтобы не быть перед этими идиотами дураками. (Смех.) Как они реагировали на это на все? Не так, как нужно большевикам реагировать, а реагировали - прямо стыдно это назвать - не по-большевистски. А раз не по-большевистски, значит, это очень плохо. Это настолько плохо, что не только стыдно, а вот тело дрожит, неприятно.
Тут кто-то выступал и сказал, что население к армии относится так, что армия - это безапелляционная вещь. Тов. Сталин и Климент Ефремович, если мы имеем сейчас вот эту гнусную картину заговора в армии, то когда все это прикидываешь, то ведь оно иначе и быть не могло.
Сталин. Очиститься надо и поскорее, как НКПС очистился, и он хорошо работает; ГПУ очистилось, и оно замечательно работает.
Буденный. Это мы сделаем, я клянусь, т. Сталин. Я клянусь, т. Сталин, что это будет, это будет пронизывать каждого бойца. Это мы сделаем. Но армия - это такой объект, что если бы тут ничего не было, то это были бы не враги, а барахло какое-то. Если они проникли во все хозяйственные органы, как могли они упустить армию? Это такой объект, который как магнит притягивает к себе врага.
Только мы не учитывали, что враг может к нам проникнуть. А если бы мы учитывали, то, как только он проник, так мы его вышвырнули бы немедленно. Нужно было эту обстановку создать. Теперь, товарищи, разрешите мне хотя бы на одну минуту остановиться на аттестационном порядке и присвоении званий. Мы аттестуем человека так. Тот, кто хороший командир, мы просто говорим «хороший», т.к. он подготовляет часть. Говорим про командира: такой-то командир полка или командир дивизии, за истекший год боевой подготовки у него полк или дивизия выглядит так-то или хорошо. Ну, там, еще указывается, помимо этого, о том, что по стрелковому делу хорошо, по тактическим занятиям удовлетворительно, по строевым, по физическим - так-то и так-то. В общем, хорошо. Почему мы не можем аттестовать этого человека, наш он или не наш, предан он партии или нет? Об этом надо сказать, о самом человеке. Мы говорим сегодня, что он политически грамотный. А партии он предан, стране он предан или нет? А раз мы не говорим, значит, мы не знаем, кто он сам, какая персона.
Сталин. Правильно.
Буденный. Мы говорим только о части. А о командире не говорим, кто он, за кого будет драться, мы не знаем.
Сталин. Тут должен быть и деловой подход, и политический.
Буденный. Так точно. Тут должен быть и деловой подход, и политический. Когда я подписываю об этом командире, кто он, - наш или не наш, - так я отвечаю. А т.к. я не отвечаю, то я пишу «хороший» даже про такого, которого я хочу сплавить с округа, который как командир не годится. Он приезжает в другой округ и там проваливается.
Сталин. Дают фальшивую аттестацию? Не годится.
Буденный. Да, да. Десятки лет ездит такой человек, нигде не уживается ни на одном месте работы. В одно приехал, дальше гонят. Что делать? Вопрос ясен. Вот тут товарищи вскрыли очень много недостатков вредительского порядка. Я вот внимательно слушал. Ну хорошо, все люди, сидящие здесь, про это знают, и теперь знают, что это действительно вредительские дела. А где же мы были? Значит, что же тут можно оправдываться кому бы то ни было из здесь сидящих людей? Нельзя. Мы с вами все виноваты, все прохлопали, об этом знали. Значит, мирились с этим вредительством, не было такой тревоги, как говорит т. Сталин, раз плохо - заговори басом, чтобы тебя услышали. А мы не только басом, шепотком разговариваем между собой. Знали, а на деле-то не видно.
Кончаю я, Климент Ефремович, тем, что много еще людей таких, о которых я вам пришлю списки, людей таких, которых надо проверять и с вашей точки, и по своей линии мы проверим. Есть такие люди. Ни одного человека нельзя оставлять, если он вызывает сомнение и подозрение. Потом, если он окажется непричастен, над ним надо работать, чтобы он не был под сомнением. Тут, товарищи, ко мне подходили некоторые из товарищей в связи с выступлением товарища Сталина, вернее в связи с тем, что т. Сталин сказал рекомендацию Абашидзе[3]. Меня спрашивали: «Рекомендацию в партию?» Нет.
Сталин. Рекомендацию как командиру.
Буденный. Я дал рекомендацию для поступления в академию. Было это на заседании Реввоенсовета. Элиава подходит ко мне, будучи членом Реввоенсовета, и говорит: «Подпиши рекомендацию Абашидзе, ты его знаешь, он был комендантом города, ему надо поучиться». Я как идиот, - чего не рекомендую и вам делать: не подписывать рекомендации, раз не знаешь человека, - подписал рекомендацию, за что сейчас приходится краснеть. Но, т. Сталин, этого больше не повторится.
Сталин. Это самое главное, что не повторится.
Буденный. Разрешите заверить т. Сталина и Политбюро в целом, что эта школа, которую мы прошли, это есть кусок, ответственный кусок нашей пролетарской революции, а мы - сыны революции - должны исправить эти ошибки.
Ворошилов (председательствующий). Слово имеет т. Мерецков.
Мерецков. Товарищи, мне особенно тяжело по двум причинам. Первая причина. Я еще вчера ехал с испанских полей сражения большим гордецом, хвастаться хотел...
Сталин. Вы там себя хорошо вели.
Мерецков. Как наши люди умеют по указанию партии умирать.
Ворошилов. Сражаться и побеждать.
Мерецков. Это первое. А второе, я в течение двух лет был начальником штаба с Уборевичем.
Сталин. Что же?
Мерецков. Я считаю, что я был близок к нему, и в этом отношении моя вина была больше всех, потому что я проспал рядом с врагом спокойно. И должен сказать: не только проспал, а было очень много случаев, что я слепо работал на его авторитет.
Голос. Занимался политиканством.
[Мерецков.] Подождите, о вас я тоже скажу в свое время. Уборевич в моих глазах был авторитетом. Исключительно напряженно я работал под его руководством. Я с таким же напряжением работал под руководством других командующих. Они здесь есть. Я верил Уборевичу, еще больше верил я Якиру. И всегда завидовал. Я говорил, что Уборевич - очень большой барин в отношении к людям; если бы он был такой, как товарищи с Украины характеризуют Якира, Уборевич был бы незаменимым человеком.
Сталин. Якир был проще, это верно.
Мерецков. Жильцов здесь, между прочим, плохо сказал, он мог сказать больше. Мы всегда вместе работали и дураками остались оба. Мы вместе говорили про эти дела. Возьмем вот теперь такое дело. Как мне, с какого конца подойти, как мне было не верить Уборевичу? На моих глазах я впервые получил с ним знакомство в Московском округе, на моих глазах он был назначен командующим Московским столичным военным округом, на моих глазах он был назначен зам. народного комиссара, начальником вооружений, на моих глазах он был назначен командующим особо важным Белорусским округом, на моих глазах он был выбран кандидатом в члены ЦК партии, на моих глазах он был утвержден членом Рев[воен]совета...
Исаенко. Что из этого следует?
Мерецков. Что из этого следует, т. Исаенко? Это была завеса, так же как у тебя, когда ты сидел под крылышком двух вредителей. От тебя тоже надо потребовать ответа. Корк не был таким большим руководителем, у тебя надо будет спросить: почему ты не разглядел в нем врага? Я потом расскажу, в каком дурацком положении я очутился, когда я сделался для него буфером. Мы с Жильцовым разговаривали не один раз на эту тему, и даже тогда, когда он сделал выпад против наркома, то мы и тогда решили ничего не предпринимать, т.к. считали, что нельзя обострять отношения между Ворошиловым и Уборевичем. Теперь я понимаю, что это было большой ошибкой, что мы не поставили вопроса по-большевистски, по-партийному. Я разговаривал со Смирновым. Смирнов часто меня предупреждал: «Смотри, веди себя солиднее, будь осторожнее». Смирнов предупреждал меня, я это честно говорю. Белов, которого я по старой службе часто ориентировал, Белов всегда говорил: «Ну, как эта сволочь поживает?» (Смех.) Он иначе его не называл. С ним я всегда мог говорить откровенно по этому вопросу, но вот между собой мы говорили, а по партийному вопроса не поставили, проспали. И когда я уезжал, я сказал Смирнову: «Вот, Петр Александрович, сердился ты на меня, теперь я уезжаю. Скажи мне, что я буфером был». А там, на месте, среди кого я видел Уборевича? Румянцев, Гикало, Голодед...
Голос. В отношении Гикало неверно.
Мерецков. Я говорю так, как было. Он был не только с Голодедом, но и с Гикало.
Сталин. Он бывал у всех.
Голоса. Гикало с ним очень мало встречался.
Мерецков. Зачем вы говорите, когда я сам был и видал его среди этих людей, среди партийного актива, среди членов ЦК. Все это заставляло относиться к нему с уважением. Проспал я это дело, работал, пусть скажут, что я спал больше часов в сутки, а вот это дело проспал. Что он делал? Приезжает из Москвы (пусть скажет Жильцов), говорит: «Был у Сталина, был у Орджоникидзе, разговаривал с Микояном». Иногда только ссылался на Ворошилова. Сидишь и слушаешь: «Был у Сталина на даче».
Сталин. Один раз в жизни.
Мерецков. Теперь-то ясно. Хорошо быть умным задним числом.
Сталин. А вы не замечали, что он немножко хвастунишка?
Мерецков. Замечал. Хвастун он большой.
Ворошилов. Почему же вы не спросили: «Был он у Сталина?»
Мерецков. Как я мог спросить, я слепо ему верил.
Ворошилов. С одной стороны, вы знали, что он - хвастун, а с другой стороны, вы слепо ему верили.
Мерецков. Пусть подтвердит Жильцов. Он приезжал и заявлял, [что] виделся с Микояном, разговаривал с Орджоникидзе, вы имейте в виду то-то и то-то. Вот тут Хрулев выступал, он его тоже сволочью называл. Когда я работал в Московском округе, я хотел написать о взаимоотношениях моих с Шиловским, который ко мне относился по-свински и часто цукал. Еще как цукал, до слез! Я терпел и считал, что должен работать с этим человеком. Потом решил написать заявление наркому, говорю: «Нет больше сил». Хрулев здесь сидит, он скажет, как было дело. «Тебе же, - говорит, - и всыпем». Может быть, в этом и есть основная вина всех нас. Мы практически работали, мы не могли не видеть многого, но не доводили до конца, думали: как я пойду, как я скажу? Хрулев может это подтвердить. Писманик здесь сидит, он также знает. Я видел всю личную жизнь Уборевича. Много знаю, многое мог бы рассказать о нем.
Ворошилов. Сволочная жизнь.
Мерецков. Интриган.
Ворошилов. А почему же вы молчали?
Мерецков. Двуличный человек. Грязный человек. По-моему, это все было известно. Трус и барин по отношению к начальствующему составу. Командиров называл дураками, и все это переносили. Смирнов с ним объяснялся часто, говорил, что так нельзя. У них драка доходила черт знает до каких крайностей.
Голос с места. Смирнов закатывал рукава и дрался с ним.
Мерецков. Но я докладываю вам честно, что я Смирнову верил как пролетарию. Правда, я иногда верил Уборевичу больше, чем Смирнову.
Голос с места. И не только иногда, но и всегда.
Мерецков. Нет, извиняюсь. Это пусть Смирнов скажет, с которым я работал, а не вы.
Голос с места. А каким ты другом был Векличеву? Расскажи.
Мерецков. Я никогда ему другом не был. Я с ним всегда сталкивался и ставил вопрос о том, что не могу работать. Векличева я считал авантюристом, человеком, совершенно неподготовленным ни в военном отношении, ни в политическом. Никаким авторитетом Векличев не пользовался, это я знаю совершенно точно. И если у Векличева хоть немного совести сохранилось, он это скажет.
По какой линии шло вредительство? Теперь, когда я проверил все это, можно было бы зацепиться за некоторые вопросы и ставить их серьезно, принципиально, по-партийному. Вот первый пункт, я его ставлю как главный, потому что здесь был некоторый толчок. Я меры принял, правда, плохие меры, но все-таки принял. Приехал Климент Ефремович и привез кутяковскую книгу, которую дал под большим секретом Уборевичу.
Сталин. Кто?
Мерецков. Нарком.
Ворошилов. Ничего подобного.
Мерецков. Я говорю то, что мне сказали. Я, как известно, лежал тогда больной. Уборевич дал эту книгу мне и сказал: «Почитайте и дайте ваше заключение». Я прочитал письмо Кутякова к редактору, прочитал предисловие т. Седякина, просмотрел страниц тридцать, пришел к Уборевичу и сказал: «Я совершенно не понимаю, в чем дело». Между прочим я с Седякиным много дрался по принципиальным вопросам боевой подготовки. Он меня проверял, я на его глазах проводил учения. Я сказал, что книга исключительная, тут против всех идет речь, против Сталина, против Ворошилова, против Конной армии. Я сам - конноармеец, если вы помните, Семен Михайлович.
Буденный. Знаю, знаю.
Мерецков. Я честно дрался в 4-й кавалерийской дивизии. Срок ему Климент Ефремович назначил для этой книги, подошел срок.
Ворошилов. Вы эту книгу ему дали?
Мерецков. Может быть, Хмельницкий ему ее дал. Я еще просил у Хмельницкого эту книгу почитать, когда я был в Сочи, я там долгое время находился.
Буденный. Уборевич получил отдельный экземпляр от Кутякова. Хмельницкий тут сидит, надо у него спросить.
Мерецков. Решили, что этот вопрос будут обсуждать в Москве. Приезжаю я в Москву, пришел к т. Клочко, стал просить, чтобы он дал мне самостоятельный экземпляр этой книги. Клочко объяснил, что он протестует против этой книги, что он ее дал наркому, что всем членам Военного совета будут розданы все документы фактические, что в архивах идет проверка и будет доказано, что написанное в этой книге - чепуха. Имейте в виду, что я - конноармеец, я могу выступить по этому вопросу. Встречаю Уборевича опять в Москве и спрашиваю: «Как с книгой Кутякова, к которой вы мне приказали написать заключение?» - «А вы знаете, что там разделывают Ворошилова, Якира и всю эту компанию, как они дрались на войне? Пусть напечатают, посмотрит народ». Так буквально было сказано.
Ворошилов. Кто это так сказал?
Мерецков. Уборевич. {Шум.)
Голоса. Что ты сделал?
[Мерецков.] Я ничего не сделал. В этой книге упоминалось о т. Сталине, члене Реввоенсовета. Нарком сказал, что эта книга будет перенесена на Военный совет, и я готовился. Можно посмотреть все карты для выступления по этой книге. Так как я ничем не занимался, это дело мне было сподручно. Это сигнал политический. 1935 г., соревнование с Украинским военным округом.
Голоса. 1933 г.
Голоса. 1934 г.
Мерецков. Исключительно вредную роль сыграло это соревнование. Что тут было? Было и очковтирательство, я в этом уверен. Я не верю, что было 150 [%].
Голос. Седякин проверял 4-ю дивизию.
Мерецков. Я все могу сказать, и дальше выступлю против т. Седякина. Здесь Грибов есть. 4-ю дивизию Седякин проверял добросовестно. Мы знали, что Украинский военный округ имел большие успехи. Я волновался после проверки каждого стрелка. Когда были объявлены результаты, тогда приехал только Смирнов. Были такие выступления, что нарком всегда прикрывает Якира, нарком - друг дана[4]. И вот когда этот вопрос обсуждался, т. Федько, тогда я сказал: «Чего вы волнуетесь, пойдите зам. командующего».
Голос. Расскажи, как ты предлагал Лапина на Приморскую границу[5].
Мерецков. Ты спросил: «Кто будет на Приморской группе?» Я сказал: «Лапин. Человек он, который имеет четыре ордена».
Сталин. В Маньчжурии он дрался неплохо.
Мерецков. Да, дрался он неплохо. Я же не знал, что он был шпион. Коммунист он был неплохой, на баррикадах дрался. Я не знал, что он - шпион. Я сказал, что он знает Восток, он знает это дело. Правильно, я вам сказал. Это совершенно точно. Теперь я должен сказать совершенно откровенно. Блюхер болел, это всем известно, но в то же самое время, несмотря ни на какие телеграммы из Москвы, что мы задерживаем оперативные планы, Блюхер все сам просматривал до последней точки. Я ездил за ним. Иногда он даже стеснялся, потому что начальник штаба новый, но я ему всегда говорил: «Василий Константинович, правленый документ большую ценность всегда имеет». И до тех пор, пока он сам по каждому вопросу не примет решения, он этого дела не выпускал из своих рук. Для чего это я говорю? Для того чтобы ответить тем, кто здесь выступал с такими заявлениями, как, в частности, Гайлит, что «все пропало».
Вот здесь т. Федько знает, что мы предлагали две линии строить из бетона, но нам срезали средства. Конечно, две линии лучше, чем одна, но когда срезают средства, две линии не построят. Я хочу сказать этим, что не вредительство здесь было, не по злому умыслу не строили мы две линии, а потому, что мы или прошляпили, или же были вынуждены обстоятельствами. То же самое в отношении того, что не закрыто Слуцкое направление.
Голос. Об этом не нужно говорить.
Мерецков. Тогда я заканчиваю. В части оперативных вопросов. Тов. Егоров должен подтвердить, я повторяю, что сейчас тяжело очень, не совсем уж плохо дело. Вот разрабатывали план по Белоруссии, сидел там Черный - прекраснейший товарищ, хороший коммунист; сейчас умер. Я сидел с ним дни и ночи. Маршал Егоров и Обысов, мы работали днями и ночами. Но ведь вы же знаете, как утверждались планы. Сидел обычно Уборевич и Егоров с пером, и вот обычно вычеркивали, зачеркивали, исправляли, дополняли. А ведь наша главная задача заключалась в том, чтобы добиться утверждения плана.
Конечно, я должен сказать, что если бы я по-партийному подходил, я дал бы больше сигналов. Не дал, проспал. Мне это очень тяжело. Мне это тяжело особенно потому, что я сейчас вижу, как наши молодые кадры, старшие лейтенанты ведут бои в Испании. Вот тов...,[6] старший лейтенант, он ведет сейчас лучшую лисерскую[7] дивизию. Имейте в виду, что это с ними мы разбили Гвадалахарский итальянский корпус, с нашими замечательными людьми мы выиграли Харамское сражение. Многие об этом сражении еще мало знают, сражение на Харамском плацу. Купер здесь сидит, он может подтвердить, может подтвердить также и Березин[8]. Там наши замечательные люди во главе интернациональной бригады: сражаются ли они в испанских войсках или на самолетах - везде они прекрасно ведут бои. Вот на Гвадалахаре 4 танкиста от усталости сошли с ума, но никто из танкистов и не подумал сказать, что они устали. Это при таких условиях, когда днем они сражаются, а ночью находятся под воздушным противником. Это удовольствие не особенно приятное: когда ночью спишь, а рядом кладут бомбы; и ты не знаешь, какой дом разрушен - твой или соседний.
Мне особенно тяжело переживать все это, потому что я ехал сюда с другим настроением. Я повторяю второй раз, что мне очень тяжело, потому что я был близок к этим врагам. Но я честно дрался всю свою сознательную жизнь. Многие знают, когда партия требовала, я на глазах у всех шел под пулеметным огнем в атаку. Если завтра пошлют, я также пойду как ходил по 7 атак в бой и если мне скажут, что завтра нужно вернуться и снова идти в атаку, я пойду. Товарищи, я совершенно уверен в том, что эта рана будет очень быстро залечена. Красная армия покажет, что она сильна не тем, что она имела группу каких-то начальников, а тем, что она воспитана во всей своей массе коммунистической партией. Сама армия есть великая сила, не отдельные лица играли в ней роль. Под руководством нашего Центрального Комитета мы готовы и сейчас к выполнению любой боевой задачи. То, что я видел, как дрались люди, дает мне уверенность сказать, что любой наш округ готов к выполнению боевых задач. Напрасно думали и думают некоторые, что в Белорусском округе был один Уборевич. Там работали и работают прекрасные красноармейцы, командиры, большевики. И Белорусский округ, и Дальневосточная армия, и все другие округа, откуда эта сволочь изъята, они сейчас могут вести активную работу по бою. Проспали, ничего не поделаешь.
Ворошилов. Слово имеет т. Степанов.
Степанов. Товарищи, мне кажется, помимо того, что мы потеряли политическую остроту, мне кажется, мы стали забывать славные традиции Красной армии времен Гражданской войны. Когда среди нас, старых командиров, была глубокая вера в себя, когда мы крепко верили друг в друга, когда с большой радостью встречали друг друга, делились всем, и как мы дрались впоследствии за генеральную линию партии. Затем наступил более сложный период для нас и мы в этот период до некоторой степени ослабили свою политическую остроту, большевистскую бдительность, проявили беспечность. Товарищи, я два раза служил в Белорусском военном округе. Один раз, когда командующим был Александр Ильич, и другой раз, когда командующим был Уборевич. Как бы командиры Белорусского военного округа не говорили о том, что Уборевич не пользовался авторитетом, как бы они не говорили о том, что он никуда не годится, все же в вопросах новых форм боя, в вопросах тактики и оперативной подготовки начальствующего состава он имел большой авторитет.
Голос с места. Очки втирал.
Степанов. Это мы с вами видели. О том, что он втирал очки и умел втирать очки, мы все знаем.
Голос с места. Вот именно.
Степанов. Товарищи уже говорили с этой трибуны о том, что у нас не хватило храбрости и смелости крепко поставить эти вопросы. Но, товарищи, когда обсуждались вопросы боевой подготовки, итоги или задачи боевой подготовки, то фигурировали следующие слова: командующий войсками т. Уборевич требует. Как будто бы не существует приказов наркома, как будто бы нет директив и указаний Генерального штаба. Все покрывалось командующим. Мы все, конечно, чувствовали это. Особенно глубокое брожение было среди политработников, но у нас не хватало полного голоса, чтобы громко заявить об этом.
Теперь, товарищи, о вопросах оперативной подготовки. Явившись в Белорусский округ из центрального аппарата, я был предупрежден старым командованием о том, что при первой же военной игре, а эта военная игра должна была быть очень сложной, с применением в массах авиации и использованием ее на поле боя, имейте в виду: вам будет экзамен, и если вы только на этой же первой игре провалитесь, то вы будете вообще под вопросом в Белорусском округе. Ну, я это сейчас же понял, соответственно подготовился в течение ночи, и я видел, как этот культурный командующий, как его называют, как он стирал лучший командный состав, как этот культурный командующий изничтожал старых командиров. Товарищи-белорусы помнят вопрос, заданный Скалд...[9]: «Тов. Скалд..., дайте данные Хейнкеля Н-70». Скалд... как перед старым командиром корпуса вскакивает, несвязанно докладывает о скорости и о полетных данных. Его заставляют стоять в течение 20 минут перед культурным командующим, а потом заявляют: «Это вам не в Ленинградском округе баклуши бить, здесь надо работать, головой думать и т.д.» Возмущение было, глухое брожение было, но не было силы воли сказать и поставить это по-настоящему.
Голоса. Правильно.
ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ