Экологический кризис: варианты и возможности выхода
Аннотация. В результате экологического кризиса первоначальное увеличение ресурсопользования и потребления, достигнутое подъёмом эффективности «дорогой ценой» - за счет экономии регенерационных вложений и соответствующего истощения ресурсов, меняется на восстановление ресурсно-экологического равновесия если не лаской, так таской. Приведены примеры того и другого в истории СССР и США.
Из модели локальных кризисов в системе «природа-общество» Д.И.Люри следует, что вхождение в кризис» не останавливает прежних приведших к нему форм эксплуатации ландшафта (или биоресурсов), но - как минимум первоначально - даже подстёгивает их. Ибо стимулирует использование более изощрённых способов эксплуатации, позволяющих «взять» прежний урожай (улов, кубики и пр.) на более бедных и легче эродируемых почвах, с более негативными последствиями для нецелевых видов промысла и пр. Хозяйство ведёт себя как запойный пьяница, опрокидывающий кружку за кружкой, не обращая внимание на счёт, неумолимо растущий у трактирщика.
См. однотипные картины динамики ресурсопользования в с/х производстве на наиболее плодородных в мире почвах (чернозёмах и брунизёмах) в столь разных районах, как Центрально-Чернозёмная область России и Великие равнины США.
Развитие региона прослежено за 200 лет, с 1785 по 1985 г. с временным шагом в 10 лет. Как и следовало ожидать, развитием сельского хозяйства в ЦЧР управляли две группы процессов. С одной стороны, крестьяне стремились увеличить продукцию земледелия и животноводства, сохраняя максимальную эффективность хозяйства. Этого требовал рост населения региона, и к тому же подталкивало повышение цен на зерно. С другой стороны, к снижению эффективности и потребления вела необходимость компенсировать истощение почвы, лугов, пастбищ. Противоречие вылилось в кризис.
Начальный этап, предкризис, охватывает период с 1785 по 1845 г. К началу этого времени территория ЦЧР уже была интенсивно освоена. 33% ее площади занимали посевы и пары, 32% - пастбища и сенокосы. Свободные земли давали возможность увеличивать площадь используемых угодий и объемы ресурсопользования примерно на 0,8% в год, что было лишь несколько ниже темпов прироста населения - 0,9% в год. Это позволяло поддерживать социальную обстановку на приемлемом уровне: отношение минимально необходимых продуктов к фактически имеющимся было меньше единицы, хотя постепенно и увеличивалось. Динамика развития региона внешне выглядела вполне благоприятно. Но именно в это время шли скрытые процессы, которые готовили основу будущих катаклизмов.
Крестьяне заметно экономили на затратах, в первую очередь регенера-ционных. Количество вносимых удобрений было примерно в 15 раз ниже нормы, в энергетическом эквиваленте - 0.02*1010 Дж вместо 0,33*1010. Последнее было связано с тем, что из всего количества ресурсов, собираемых с полей, 68% шло на затраты ресурсопользования и 32% - на потребление, а у ресурсов, получаемых с лугов, это соотношение составляло 98 и 2%. Крестьяне увеличивали площадь полей, способных в наибольшей степени повысить доход за счет сокращения менее ценных угодий, лугов. Площадь сенокосов и пастбищ падала, из-за чего животноводство не могло обеспечить необходимого для восстановления почв количества удобрений. Увеличение объемов ресурсопользования не сопровождалось необходимым ростом затрат, и реальная траектория развития отклонилась от равновесной (рис.1).
С точки зрения потребительских приоритетов такая стратегия была очень выгодной. Она позволяла примерно в 1,8 раза увеличить объем потребления и в 1,5 раза повысить эффективность ресурсопользования по сравнению с тем, что могла обеспечить равновесная траектория. Однако это сопровождалось постепенным обеднением почв полей из-за некомпенсируемого выноса азота, фосфора и калия. Правда, запас биогенных веществ в черноземах был настолько велик, что его медленное уменьшение пока никак не сказывалось на урожайности. Происходило увеличение нагрузки на пастбища, поскольку, несмотря на снижение площади кормовых угодий, численность скота повышалась. Это позволяло крестьянам снабжать растущее население мясомолочными продуктами и поддерживать удобрение земель пусть на явно недостаточном, но на постоянном уровне.
Второй этап кризиса начался в 1840-х годах. К этому времени нагрузка на пастбища превысила критическую величину (2 гол/га). Снижение их продуктивности привело к сокращению количества коров и лошадей. Взрыв этой первой «экологической бомбы» привел к резкому изменению траектории развития ресурсопользования в Центральном Черноземье.
Объемы ресурсопользования еще продолжали увеличиваться. Но перераспределение ресурсов (R = А +Z) между затратами (Z) и потреблением (А) стало еще более неравновесным. Ускорившийся в это время рост цен на зерно подтолкнул общество не к снижению, а к еще большему наращиванию объемов потребления. В то же время затраты ресурсопользования начали падать из-за истощения своей главной составляющей - кормовых ресурсов. Реальная траектория развития ресурсопользования резко отклонилась от равновесной (рис.1). Эффективность ресурсопользования, и без того большая, еще более повысилась, а рост объемов потребления увеличился в 2,5 раза. Однако из-за снижения регенерационных затрат резко ухудшилась экологическая обстановка. Уменьшение еще на 1/3 количества вносимых на поля удобрений заметно усилило истощение почв, что вместе с продолжавшейся дигрессией лугов привело к увеличению темпов деградации земель в 2-3 раза.
Вторая «экологическая бомба» взорвалась в 1880-х годах, когда истощение почв на полях достигло критической величины. Урожайность зерновых снизилась до 5,7 ц/га и стала такой же, как в конце XVIII в. Началось падение объемов ресурсопользования и потребления. В 90-х годах обвал еще более усилился и социальная обстановка стала катастрофической. Отношение минимально необходимого потребления к фактическому, Ам/Аф, превысило 1, что означало нехватку продуктов питания. Поскольку Центральный Черноземный район был одним из основных зернопроизводящих регионов страны, голод охватил не только его, но в той или иной степени всю Европейскую часть Империи, и последнее десятилетие прошлого века вошло в историю России как годы общенациональной сельскохозяйственной катастрофы. Кризис, в своей основе экологический, связанный с истощением агроресурсов, охватил все уровни общественной организации, от экономического до демографического и политического.
По сходному механизму с/х добил НЭП- производительность труда в с/х не выросла, хозяйствовали по старинке. «Площадь пашни за 1920-е годы росла в 2 раза опережающими темпами по сравнению с площадью с/х земель, так что запахивалось все подряд. Та самая ситуация о которой чуть не матом ругался Докучаев - ликвидировались все ложки, остатки лесов требуемых для сбора/сохранения влаги». Поэтому Н.И.Вавилов жаловался на низкую «поглотительную способность крестьян» к научным методам ведения хозяйства и выход видел в коллективизации[1].
Однако ухудшению социальной обстановки сопутствовало улучшение экологической: из-за снижения численности скота и падения урожаев общий ресурсный дисбаланс уменьшился и стал таким же, как в начале кульминационной стадии кризиса. Но не только это стало той основой, на которой развернулись последующие события.
«Объемы потребления» в ЦЧР включали в себя не только продукты, которые лично потребляли крестьяне: в целом по России 80 ± 5% от валового сбора, но и товарное зерно, т.е. проданное на рынке, отданное в виде налогов и др., 20 ± 5% (Нифонтов, 1974). В первой половине 1880-х годов, когда сборы зерна и объемы потребления в ЦЧР достигли максимума, такие «излишки» оценивались по этому району в 69,2 млн. пудов/год (Яцунский, 1957), что составляло примерно треть всего товарного зерна России. Тратилось оно главным образом на две основные цели (Нифонтов, 1974): на снабжение городов - 28% всего зерна, вышедшего за пределы сельского хозяйства, и на экспорт - 54%. На все остальное - на армию, винокурение и др. шло лишь 18%. Такая структура потребления имела очень важное следствие.
Во-первых, наличие избытков зерна позволяло увеличивать численность городского населения, в первую очередь рабочего, и» следовательно, развивать промышленность, транспорт, повышать добычу минеральных и энергетических ресурсов (Ленин, 1941). Значительная часть промышленной продукции возвращалась обратно в сельское хозяйство в виде удобрений и сельскохозяйственных машин. Химическая промышленность расширилась с 1860-х по 1890-е годы в 5 раз (Н.Ленин. Развитие капитализма в России. М.:, 1941), производство сельхозтехники возросло за 40 лет почти в 60 раз (Покровский. 1924).
Во-вторых, экспорт зерна, бывшего единственным товаром, который сбывала Россия (Покровский, 1924), позволял не только субсидировать развитие отечественной промышленности и ресурсодобычи, но и закупать за рубежом необходимые для сельского хозяйства удобрения, оборудование и технологии. Если в 1866 г. Россия ввезла из заграницы 27 тыс. пудов минеральных удобрений, то в 1900 г. - 6010 тыс. пудов (Хромов, 1967), а импорт сельскохозяйственных машин вырос за это время в 32 раза (Покровский, 1924).
В результате «кризисные» излишки к началу нашего столетия стали возвращаться в сельское хозяйство в виде удобрений, сельскохозяйственных машин и новых технологий. Все это создало условия для выхода Российского Черноземья из экологического и социального кризиса. Однако бурная история нашей страны сделала этот путь чрезвычайно долгим и извилистым.
Третий этап - период колебаний и выхода из кризиса начался в ЦЧР в 1900-х годах и продолжался около 70 лет. В начале века из промышленности в сельское хозяйство стали поступать удобрения и машины, а переход в те же годы земли в частную собственность заставил крестьян снизить потери органических удобрений и тщательнее ухаживать за землей. Трудозатраты на 1 га пашни выросли в 1,5 раза. Это привело к значительному увеличению регенерационных вложений и соответственно к снижению эффективности хозяйства, особенно в земледелии, с 2,6 до 2.1 Дж/Дж. Но потери в эффективности позволили увеличить урожайность полей, повысить объем ресурсопользования и потребления. Следствием стало улучшение не только экологической, но и социальной обстановки: отношение необходимого потребления к фактическому Ан/Аф снизилось с 1,03 до 0,94. Черноземье России начало медленно выбираться из кризиса по благоприятному пути. Повышение вложений в регенерацию ресурсов обеспечило восстановление экологического равновесия при увеличении объемов ресурсопользования. Но снизилась эффективность.
Наметившиеся тенденции продержались недолго. В эти годы ускорился рост населения и продолжилось повышение хлебных цен на внутренних и мировых рынках. Экологические приоритеты не устояли перед усилением потребительских интересов общества. Динамика всех основных параметров в 1910-х годах опять стала такой же, как в период подготовки предыдущей фазы кризиса. Рост объемов ресурсопользования не компенсировался пропорциональным увеличением затрат. Результатом стало повторное усиление истощения полей и деградации лугов. Траектория ресурсопользования еще сильнее отклонилась от равновесной (рис.1). Социально-экономические процессы опять подтолкнули Центральное Черноземье навстречу новому экологическому кризису.
Однако ему не суждено было разразиться. Первая мировая и гражданская войны привели к сокращению численности населения и объемов ресурсопользования в ЦЧР на 20-25%. Последнее стало причиной нового голода, Ан/Аф достигло 1,05. Но в результате произошло снижение темпов истощения полей, прекратилась дигрессия лугов. Как и в первый раз, с ухудшением социальной обстановки улучшилась экологическая. Ресурсопользование приблизилось к равновесному состоянию.
В 1930-х годах ситуация в ЦЧР развивалась примерно так же, как в начале века. Увеличение объемов ресурсопользования шло при недостаточном уровне регенерационных затрат и связанном с этим истощении полей и лугов» 40-е годы были аналогичны периоду первой мировой войны. В середине столетия началось очередное восстановление ситуации…
Остановка колебаний ресурсопользования, запущенных войнами и революциями, началась в регионе в конце 1950-х годов, когда развитие промышленности и расширение ресурсной базы обеспечили возможность перехода к современному агропромышленному земледелию. Внешние для сельского хозяйства материалы - минеральные удобрения, горючее и др. - позволили намного увеличить регенерационные затраты и тем самым повысить уровень ежегодного восстановления агроресурсов. 10-кратный рост вложений обеспечил благоприятный выход из кризиса. Увеличение объемов ресурсопользования в 6 раз сопровождалось восстановлением ресурсно-экологического равновесия, прекращением истощения полей и ослаблением пастбищной дигрессии. Платой за это стало дальнейшее снижение эффективности ресурсопользования примерно вдвое. В целом для сельского хозяйства оно составило с 1,5 до 0,9 Дж/Дж, а в земледелии - с 2,2 до 1,1 Дж/Дж. Отметим, что сейчас эффективность сельскохозяйственного ресурсопользования в ЦЧР несколько выше равновесного значения: 0,91 (равновесное - 0,87 Дж/Дж). Это связано с завышенной эффективностью пастбищного животноводства, результатом которой является деградация лугов.
Современный ресурсно-экологический дисбаланс по величине примерно равен тому, который был в ЦЧР почти 200 лет назад, однако тогда он был связан с истощением полей, а сейчас - с деградацией пастбищ.
Все сказанное позволяет считать, что экологический кризис Центрального Черноземья России длился около 100 лет и кульминация его пришлась на конец XIX в. Однако он позволил получить дополнительный доход, который был вложен в увеличение и расширение ресурсной базы, в том числе в восстановление агроресурсов. За достижение ресурсно-экологического равновесия пришлось, правда, заплатить значительным снижением эффективности[2].
Совершенно однотипно шло развитие кризиса и выход из него на Великих равнинах США.
Быстрый рост населения и цен на продукты стимулировал фермеров наращивать производство; при этом американские фермеры экономили, как и чернозёмные крестьяне[3], во-первых, на удобрении земель, во-вторых, на противоэрозионных мероприятиях, чрезвычайно важных в условиях засушливого ветреного климата и легкого субстрата. Пашня росла, пастбища под непосильной нагрузкой деградировали, и траектория развития все дальше и дальше отклонялась от устойчивой.
К тридцатым годам пыльные бури превратили 36 миллионов гектаров в полностью непригодные земли, урожайность зерновых упала на треть, а площади их посевов уменьшились на 45 процентов. Фермеры разорялись, переселялись в города, совсем как за сорок лет до этого в российском Черноземье. В тридцатые годы нашего века одумались и здесь: была создана система ветрозащитных лесных полос, организована Служба охраны почв, которая консультировала фермеров и субсидировала их мелиоративные затраты. Стали обильнее удобрять почву[4].
Переход к „устойчивому развитию“, казалось, начался успешно. Но грянула Вторая мировая война, а вместе с ней и повышение цен на зерно, которое вновь отбросило реальную траекторию развития от устойчивой: до вложений ли в регенерацию ресурсов, когда конъюнктура просто побуждает наращивать объёмы потребления!
Потом - всё тот же маятник. В пятидесятые - шестидесятые годы увеличение затрат на восстановление ресурсов, траектория приближается к устойчивой. Семидесятые годы - экспортный зерновой бум (связанный не в последнюю очередь с импортом зерна в СССР) и отклонение от устойчивой траектории. Восьмидесятые - девяностые годы - очередной переход к восстановлению равновесия. Сейчас траектория развития сельского хозяйства на Великих равнинах США почти приблизилась к устойчивой, хотя деградация земель, в первую очередь эрозия, ещё идет на значительных площадях. Только вот опять это проклятое „почти„… Специалисты между тем прогнозируют экономический спад, а другие, наоборот, - повышение спроса на зерно, и то, и другое грозит новым отклонением маятника».
И.Д.Люри. Что лучше: быть богатым, но больным, или бедным, но здоровым?
Везде наихудший вариант - когда безоглядное вхождение в кризисную траекторию сочетается с ростом цен или спроса на рынке; контрпродуктивная реакция последнего направляет вложения в совершенствования технологий добычи уже истощённых биоресурсов или розыск оставшихся неистощённых, но не в регенерацию или замену. Тогда своевременное возвращение к устойчивой траектории при капитализме (но не плановом хозяйстве) практически невозможно.
Рис.2. Районирование США по Л.С.Смирнягину
Характерный пример - переэксплуатация подземных вод бассейна Огаллалла, поддерживающих исключительную продуктивность с/х производства в районе озимого пшеничного пояса США[5].
«Озимый пшеничный пояс во многом похож на Яровой - унылостью безлесных равнин, этнической пестротой населения и, конечно, своей аграрной специализацией. Здесь, однако, значительно жарче летом, зимы не такие морозные. Скандинавско-немецкий этнический элемент скорее вкраплен, чем господствует, и вся культурная атмосфера заметно строже, более пуритане екая. Немало здесь и значительных городов вроде техасского Амарилло, которые с успехом выполняют роль локальных центров.
Главное же отличие в том, что экономическая жизнь озимого пшеничного пояса гораздо более неустойчивая. Ее постоянно лихорадят коренные трансформации, которые разделяют тяжелый упадок прошлого этапа развития и громкий бум на следующем этапе. В ходе таких трансформаций немалая доля населения покидала район, их место занимали новые иммигранты. Замечено, впрочем, что это не вело к размыву сложившихся прежде этнических анклавов, которые издавна превращали культурную карту пояса в настоящую мозаику, - анклавов скандинавских, канадских, немецких, ирландских, янки и др. Дело в том, что уходивших фермеров сменяли, как правило, иммигранты той же этнической группы [146].
Возможно, именно поэтому культурная обстановка в Озимом поясе постоянно воспроизводилась несмотря на большую текучку населения. При это» воспроизводилась и такая печальная черта местной культуры, как экологическая беспечность, стремление к скоробогатству без оглядки на последствия хозяйствования в условиях очередной «лихорадки». Эта беспечность тем удивительнее, что уроки, которые преподносила здешним фермерам история, отличались предельной наглядностью и, можно сказать, жестокостью - особенно в З0-е годы, в эпоху «Пыльной чаши».
В этом кошмарном бедствии, обездолившем сотни тысяч людей, смешалось все: и капризы природы, и культ безоглядной наживы, и пороки экономического уклада. Г. Кирк из университета шт. Канзас писал по этому поводу: «Фермеры со своими плугами среди равнин, урон, который они нанесли району, - все это лежит в рамках той социальной системы, той структуры жизненных ценностей, того экономического порядка, который лучше всего выразить одним словом - капитализм»[91].
Оправившись от удара. Озимый пояс снова стал одной из житниц страны. Государство с помощью различных мероприятий вывело из оборота обширные площади, наиболее подверженные эрозии, агротехника стала более осторожной. Пояс стал выполнять роль передаточного звена в цепочке мясного скотоводства: Горный Запад (молодняк)-Озимый пояс (выращивание) -западная окраина кукурузного пояса (откорм и забой).
С 50-х годов мясной бизнес стал быстро смещаться на запад, в Озимый пояс, где имелась разнообразная кормовая база (пастбища, орошаемые луга, много грубого фуража и зерна с орошаемой пашни); отсюда было ближе до Горного Запада, где закупался молодняк. Мясным бизнесом стали заниматься специализированные фермы, притом весьма крупные. В 1965 г. половину продукции в Канзасе дали фермы, содержавшие более чем по тысяче голов. Развитие автотранспорта подорвало монополию восточных скотопригодных рынков, бойни и мясокомбинаты стали откочевывать на запад, и в 1978 г. в Канзас-Сити было продано всего 375 тыс. голов[6].
Все эти тенденции получили сильнейший стимул после освоения водоносной формации Огаллала, которая подстилает 350 тыс. кв.км на Высоких равнинах, протягиваясь через шесть штатов. В Огаллале содержится около 4 млрд. т воды, из которых 77% приходится на Небраску, по 8-9% -на Техас и Канзас, по 23% на Колорадо и Оклахому и 1% на Нью-Мексико. Водоносный слой особенно велик в Небраске (обычно более 100 м), а в Техасе он составляет примерно 60 м [94].
Использование подземных вод началось на Высоких равнинах еще в прошлом веке, но было оно весьма скромным. Внедрение новой буровой и насосной техники после второй мировой войны позволило резко увеличить его масштабы. Полив увеличивал урожайность кормовых культур примерно вдвое, пшеницы - на треть [84]. На его базе возник новый тип хозяйства- выращивание грубых кормов и фуражного зерна, прежде всего кукурузы и сорго, для откорма скота на говядину. К 80-м годам на Высоких равнинах орошалось уже около 6 млн. га (это 30% орошаемых земель страны), производство кормового зерна выросло за 30 лет с 5,5 млн. до 45 млн. т/год, и уже к середине 70-х годов Высокие равнины давали около 40% американской говядины, «произведенной» на фуражных откормочных площадках (фидлотах). Здесь возникла целая сеть крупнейших мясокомбинатов. На самом большом из них - компании «Айова биф просессинг» в Гарден-Сити (шт. Канзас) - в 1982 г. ежесуточно забивали по 4 тыс. голов скота .[93].
Освоение ресурсов Огаллалы проходило в обстановке настоящего бума. В Техасе он начался на рубеже 50-х и 60-х годов, в 70-х годах он развернулся в Канзасе, а в 80-х охватил и Небраску. Эксплуатация ресурсов нарастала стремительно: за 1950-1980 гг. Годовой водозабор вырос с 8,6 до 25,8 млрд. куб. м и в десятки раз превысил естественное пополнение Огаллалы за счет осадков [ 94].
Экологические последствия бума оказались почти катастрофическими. Сейчас около трети посевов под пшеницей и кукурузой и почти все земли под хлопчатником поражены эрозией выше годового уровня 12 т/га, который тут считается «приемлемым» [145). Немало уже местностей, которым грозит настоящее опустынивание. Во многих руслах исчезли поверхностные водотоки, даже р. Арканзас большую часть года остается сухой между канзасскими городами Лакин и Додж-Сити [94].
Главное же последствие такого хозяйствования - быстрое сокращение запасов Огаллалы. Согласно расчетам, которые сделала в 1978-1982гг. группа экспертов по заказу конгресса США, к 2020 г. эти ресурсы сократятся примерно на четверть, притом в Техасе - на 70%, в Колорадо и Нью-Мексико - больше чем наполовину, в Небраске же, где сконцентрирована львиная доля запасов Огаллалы, почти все они лежат под песками района Сенд-Хиллс, непригодного для распашки. По мнению этой группы, к 2020 г. около трети орошаемых площадей придется вывести из-под полива. Задолго до физического исчерпания ресурсов они оказываются недоступными по экономическим причинам. Растет глубина скважин, падает дебит, увеличивается стоимость воды. В Техасе, например, сегодня скважины способны орошать 70-75% той площади, которую поливали из них в 50-х годах. Здесь стоимость полива возросла к середине 80-х годов примерно в 10 раз [43]».
Читать далее