Демографический переход: шаг первый, шаг последний
Аннотация. Описаны социальные регуляторы, управляющие динамикой численности человеческих популяций, показана их смена в процессе демографического перехода. Показано, что демографический взрыв является первой стадией последнего; его преходящесть несовместима с капитализмом.
С точки зрения зоолога человек отличается от всех прочих млекопитающих невозможным сочетанием двух черт популяционной динамики. Обычно зоологи делят виды на r-стратегов и K-стратегов: первые обладают высокой рождаемостью и высокой смертностью, живут, как правило, в нестабильных условиях, быстро размножаются в благоприятной ситуации, а при наступлении неблагоприятной массово гибнут. Это, например, лемминги, полёвки и многие другие мелкие грызуны и насекомоядные. К-виды обычно живут в стабильных условиях, имеют более или менее постоянную численность, медленно размножаются, могут избегать массовой гибели, но если таковая происходит - медленно восстанавливаются после неё.
Человек же - единственный биологический вид, сочетающий в себе r-тип динамики численности популяции, с К-типом её воспроизводства. Первое - это быстрые взлёты численности населения тех или иных территорий, связанные с прогрессивной урбанизацией, развитием территории и обвальные падения вследствие войн, голода, болезней и т.д., особенно в доиндустриальную эпоху, см.рис. динамики численности населения разных континентов в древности и в средние века.
Обозначения. 1 - Юго-Восточная Азия, 2 - Индия, 3 - Китай, 4 - остальная Азия, 5 - Африка, 6 - Европа (без СССР), 7 - CССР, 8 - весь мир
Источник. Капица С.П. Общая теория роста человечества. М.: Наука, 1999. 188 с.
Второе же - долгая беременность, малое количество рождений за жизнь, долгий период беспомощности детёнышей и т.д. У других видов млекопитающих, даже имеющих меньшую массу, и, значит, в потенциале - более быстрое размножение, тип популяционной динамики всегда гармонирует с типом воспроизводства, у человека - находится в контрапункте с ним.
Другой важный момент состоит в том, что у подавляющего большинства видов животных ещё до достижения пределов включаются зависимые от плотности механизмы внутрипопуляционной регуляции. В результате кривая «тормозит» сильно раньше пределов, особенно у т.н. «социальных» видов. Существенная часть ресурсов, «добытых» индивидами из среды обитания, здесь «конвертируется» не в новых особей, но в поддержание социальной структуры группировок и «привычного особям» уровня социальной связанности и социальной зависимости.
Без этого зверьки «неспособны» результативно конкурировать, делиться на «лучших» и «худших», с поощрением первых естественным отбором и пр. В отличие от «несоциальных» видов, у «социальных» чрезмерное разрежение так же гибельно, как и переуплотнение. Поэтому механизмы внутрипопуляционной регуляции, помимо общеизвестного случая перенаселения, здесь включаются также после истребления и иной неизбирательной гибели, чтобы «собрать» уцелевших в поселения с должной плотностью социальной среды и интенсивностью контактов. С ростом численности таких видов частота и интенсивность контактов особей также растут[1], делая задачи регуляции всё более сложными, насущными и времязатратными, что тормозит рост.
Признаком всего перечисленного служит отмеченная у подавляющего большинства видов отрицательная корреляция между такими параметрами уравнения Ферхюльста-Пирла, как достигнутая численность N и мальтузианский параметр r. Единственное исключение - «несоциальные» виды с максимально лабильной стратегией, вроде норвежского лемминга Lemmus lemmus и азиатского бурундука Eutamias sibiricus; тут все ресурсы, добытые индивидами из среды, «конвертируются» в новых особей.
Человек отличается двумя особенностями. Во-первых, корреляция r и N в уравнении у него положительна. В отличие от животных, его популяции растут численно не за счёт большей размножаемости индивидов, а за счёт увеличения среднеожидаемой продолжительности жизни всей популяции (СОПЖ), то есть плодов общественного и научно-технического прогресса индивидам[2]. Благодаря этому к размножению допускаются те, кто в более отсталых обществах вообще не дожил бы до размножения, не мог завести семью из-за бедности, чей репродуктивный потенциал был бы снижен болезнями[3] и пр.
Поэтому человек достиг много большего уровня численности, чем любой вид позвоночных, даже мелкий и быстроразножающийся, вроде крыс. В изменённых человеком ландшафтах, сельских и городских, плотность населения людей выше, чем других видов позвоночных, даже ворон, бродячих собак, кошек и пр., а тем более многочисленных видов в природных ландшафтах - например, странствующего голубя. Единственное известное мне исключение - в сельскохозяйственных районах Африки (не на природных территориях) плотность красноклювого ткачика Quelea quelea выше, чем собственно населения, но с интенсификацией с/х оно сменится на обратное. Целый ряд видов позвоночных может быстро увеличивать численность как за счёт интенсификации размножения индивидов, так и за счёт популяционных механизмов «направленной переброски» особей, наиболее готовых к размножению (скажем, беременных самок) туда, где создались наиболее благоприятные условия. Это и странствующие голуби, и ряд видов мышевидных грызунов, и урбанизированные популяции птиц; - но во всех этих случаях темпы роста численности существенно ниже, чем у Homo sapiens.
Чтобы прийти к успеху даже в чисто дарвиновском смысле, людям надо вкладываться не в собственное размножение, а в эти плоды, развивающие общественную инфраструктуру, обслуживающую всех (пусть при неравном доступе в классовом обществе). Или как минимум в улучшение собственной позиции в обществе, но не в максимизацию размножения. Что мы и видим в демографии богатых семей в Швеции и др. странах.
Второй аспект, по которому Homo sapiens отличается от всех прочих видов млекопитающих, тем, что увеличение местных популяций людей всегда идёт не за счёт увеличения размножаемости индивидов, но её падения - но при увеличении средней ожидаемой продолжительности жизни, позволяющей большему числу людей в популяции до этого самого воспроизводства дожить и в нём долговременно участвовать.
Наибольшая индивидуальная размножаемость - 16-18 детей за жизнь - наблюдается в племенах австралийских аборигенов, с трудом восстанавливающих свою, в среднем постоянную численность, после периодических засух. Когда же численность населения некоторой территории долговременно (в исторических масштабах времени) растёт, число рождений за жизнь неуклонно падает при возрастании СОПЖ. Что и наблюдалось на всём протяжении истории нашей цивилизации: всякий быстрый рост населения на некоторых территориях, обычно связанный с урбанизацией и индустриализацией, сопровождается столь же быстрым падением размножаемости индивидов при опережающем росте СОПЖ, что сейчас, что в средневековье, что в эллинистическую эпоху[4].
Иными словами, только у людей воспроизводство популяции является «общим делом» в том смысле, что существующий паттерн социальной структуры, присущие ей отношения, вносят в увеличение СОПЖ существенно больший вклад, чем биологический потенциал индивидов. Не говоря уже о том, что без включения в систему социальных отношений родившиеся организмы не становятся людьми, а социальные отношения изменяются только кооперативно, в борьбе одних групп (классов, слоёв) с другими.
И наоборот - общественный регресс, «возобновляющий» действие тех факторов смертности, которые казались преодолёнными в предыдущем развитии и поэтому уменьшающий СОПЖ, ведёт не к компенсаторному росту рождаемости, но к её общему падению. Так, рост сверхсмертности в трудоспособном возрасте, вызванный увеличением социального стресса и других средовых рисков (травмы и отравления, заболевания, войны, техногенные катастрофы и ДТП) стал главным фактором снижения СОПЖ после 1991 г. во всех бывших республиках СССР и бывших соцстранах. За счёт чего как шагреневая кожа, постоянно сжималась база людей, могущих начать репродукцию, что и послужило причиной падения общего числа рождении в каждый следующий момент времени.
Поэтому многих пугающий демографический «взрыв», с ростом численности по экспоненте в каждой отдельной популяции или на каждой отдельной территории, есть первая стадия прямо противоположного процесса стабилизации численности, называемого демографическим переходом. В конце процесса рождаемость и смертность стабилизируются на одинаково низком уровне, что означает «переход» от традиционного типа воспроизводства населения (много детей, из которых значительная часть не доживает до размножения) к современному (2 ребёнка, почти всегда доживающие). См.схему ниже (1 - рождаемость, 2 - смертность, 3 - прирост).
В популяции, претерпевающей «переход», вследствие общественного и/или научно-технического прогресса сперва падает смертность и растёт СОПЖ. Дальше, с заметным запаздыванием, начинает падать рождаемость, несмотря на то, что СОПЖ продолжает увеличиваться, т.е. «жизнь улучшается».
Период, когда смертность уже снизилась, а рождаемость ещё нет, характеризуется «демографическим взрывом». См. рисунок ниже (показан абсолютный годовой прирост населения в млн., 1 - развитые страны, 2 - развивающиеся) (См. также рисунок изменений возрастного распределения под действием демографического перехода). / Источник: Капица С.П. 1999. Ibid.
http://www.socialcompas.com/wp-content/uploads/2014/09/xx_1_0_c577f_ace2a7bd_orig.png
Начавшись в XVIII веке в таких странах, как Франция и Швеция, «переход» в следующее столетие охватил всю Европу, в 1930-1960-х гг. завершился в Японии и СССР, с 1970-х начался в «третьем мире».
Источник: Медоуз Д., Медоуз Д., Рандерс Й. За пределами роста. М.: Прогресс-Универс, 1994. 215 с.
При этом соблюдается общее правило: в странах, захваченных этой тенденцией первыми, переход очень растянут, период между падением смертности и началом снижения рождаемости значительный. Чем позже страна начала «переход», тем стремительней он протекает, и короче лаг-период, сильнее волна «демографического взрыва». Что мы и наблюдали в 1940-1980-х гг. в «третьем мире», сперва в городах-колониальных центрах, а потом и в сельской периферии стран, ставших к тому времени независимыми. / Источник: Капица С.П., 1999. Ibid.
Я долго не знал, почему «переход» начался именно во Франции с Швецией и других скандинавских странах, а в более развитых, вроде Великобритании, отставал. Оказывается, он раньше всего начался в странах где была создана акушерская служба, и роды принимали дипломированные акушерки - а всяким необученным повитухам (уровень компетентности которых был сравним со знахаркой), и неспециализированным хирургам или аптекарям это было запрещено. За счёт этого именно в данных странах резко упала смертность рожениц и детей. Причём тогда при отсутствии антисептики было безопаснее рожать дома, чем в больнице[5]. Это был «первый шаг» демографического перехода:
Рожать детей в большинстве стран Северной Европы было, несомненно, безопаснее, чем в Британии. В европейских странах роды проходили дома в присутствии опытных акушерок. В Британии отсутствовали система обучения родовспоможению и лицензирование этого вида деятельности, поэтому роды могли принимать хирурги или аптекари, в то время как в большей части Европы утвердилась акушерская служба, что, несомненно, принесло свою пользу, и показатели материнской смертности снизилось. Нередко женщины погибали во время родов от осложнений, послеродовой горячки, занесенной инфекции или из-за плохого уходы за роженицей. В Нидерландах, Франции, Норвегии, Швеции и Дании обучение акушерок и контроль за ними рассматривались как важное дело и способ избавиться от необученных повитух, которые часто были виновницами занесения инфекции, вызывающей послеродовую горячку. В начале XIX века в Швеции приняли решение создать службу хорошо обученных независимых акушерок и позволить им применять инструменты, такие как щипцы. После этого решения 1829 г. было покончено с повитухами, не имеющими лицензий, и так называемыми помощницами (hjalpkvinnor), несмотря на то что в сельской местности им отдавалось традиционное предпочтение при родах. В русских деревнях, где крестьянка могла рассчитывать только на помощь повитухи, уровень компетентности которой сопоставим с западноевропейской знахаркой, детская и материнская смертность была высокой. В 1900 г. Россия все еще занимала первое место по детской смертности в Европе: на каждую тысячу новорожденных умирали 275 детей. Для сравнения во Франции этот показатель составлял 160 детей, в Англии - 140, а в Норвегии - 80 детей. По мнению реформаторов, решение заключалось в создании корпуса квалифицированных акушерок для деревень, и к 1905 г. более 10 тысяч таких специалистов уже приступили к работе, хотя большинство из них предпочитали города. В результате деревенская повитуха оставалась единственным выбором крестьянки. «Как только город, страна, область или нация разрабатывает систему родовспоможения, основанную на квалифицированных, имеющих лицензию, контролируемых и пользующихся уважением акушерках, - пишет Лаудон,--стандарты заботы о матерях растут, а показатели материнской смертности падают». Роды в больнице все еще оставались исключением. В Германии в 1870-х гг. в больнице было принято менее 1% родов. В те времена домашние роды все еще были безопаснее для матери и ребенка, потому что вероятность получить инфекцию в больнице оставалась высокой.
Рисунок 4.1 иллюстрирует связь между показателями материнской смертности и наличием службы квалифицированных и лицензированных акушерок. Например, в Нидерландах, где показатели материнской смертности при родах заметно снизились, особенно после начала использования в 1880-х гг. антисептических препаратов, система акушерской помощи, уходящая корнями в XVII век, укрепилась системой контроля, установленной в первые два десятилетия XIX века. Акушерки получали специальную подготовку, затем официальную аккредитацию и проходили переподготовку. К 1900 г. показатель материнской смертности в Нидерландах составлял 24 случая на 10 тысяч родов, тогда как в Англии и Уэльсе он был в два раза выше и составлял 48 смертей на то же количество родов. Совершенно очевидно, что датские акушерки весьма успешно справлялись с сепсисом (бактериальная инфекция) и послеродовой горячкой, в то время как врачи общей практики в Англии и Уэльсе шокировали своим вольным использованием щипцов и анестезии без должного внимания к антисептике. Аналогично, в Дании после обвинения в занесении инфекции, вызывающей послеродовую горячку, акушерок специально инструктировали и обучали методам антисептической обработки, в результате чего значительно сократилась смертность от послеродовой инфекции. Ключевым фактором, определяющим материнскую смертность, было качество родовспоможения, а не классовая принадлежность женщины. И суть в том, что хоть какое-то обучение лучше, чем никакого, особенно если достижения медицины обещают безопасность.
РИСУНОК 4.1. Акушерство и материнская смертность. 1860-1914 гг. (Только некоторые земли.) / ИСТОЧНИК: Loudon I. Death in Childbirth. Oxford. 1992. Appendix 6.
При построении графика использовались средние статистические показатели материнской смертности, имеющиеся по каждому десятилетию. В Англии. Уэльсе (1867-1914) и Шотландии (1867-1914) акушерской службы не было. К странам, использовавшим акушерок, относятся Нидерланды (1878. 1883. 1888. 1893. 1898. 1903. 1905-1914), Швеция (1867, 1872, 1882, 1887, 1892, 1902, 1907, 1911 - 1914) и Дания (1895, 1905, 1914).
В то же время следует отметить рост младенческой смертности на протяжении всего XIX века, что отражено в табл. 4.2. В Англии и Уэльсе самые высокие показатели зафиксированы в 1846 г., когда на тысячу родов приходилось 164 умерших новорожденных. В деревенской России эти показатели были почти вдвое выше, чем в индустриальной Западной Европе: 290 смертей на тысячу родов в одной из губерний на рубеже веков, что объяснялось плохим физическим состоянием матерей, низким уровнем грамотности и трудностями, которые испытывали женщины с маленькими детьми, вынужденные работать (особенно летом). К концу XIX века все больше матерей разрешались благополучно, но судьба их новорожденных детей оставалась неопределенной. И если по показателям материнской смертности судили о качестве акушерской или врачебной помощи, ответственность за высокую младенческую смертность повсеместно возлагалась на матерей. Филантропы из средних классов, государственные инспекторы и врачи объединились и сообща предъявляли обвинения в плохом уходе за новорожденными несчастным матерям, игнорируя часто ужасающие условия жизни рабочих и крестьянских семей: перенаселенность, плохие санитарные условия, эпидемии. Считалось, что смерть младенца можно предотвратить, если кормить его грудью и правильно за ним ухаживать. Младенческая смертность была той проблемой, где государству предстояло сыграть важную роль.
Линн Абрамс. Формирование европейской женщины новой эпохи. 1789-1918. М.: Изд-во ГУ-ВШЭ, 2011. Серия исследований культуры. С.129-133.
Обратите внимание на две особенности хода кривой демографического перехода во Франции, универсальные для одноимённых процессов во всех странах. Во-первых, это устойчивость движения по траектории, определившейся ещё в 19 веке, несмотря на значительные изменения численности популяции, материальной культуры, достатка, как и состава популяции. После двух «возмущений» - экстремальных всплесков смертности и падений рождаемости в двух мировых войнах - популяция возвращалась к прежней траектории. Понятно, что управление столь «автоматическим» процессом возможно только параметрическое, рассчитанное на кратковременный эффект, но не силовое, рассчитанное на немедленный. Как, собственно, мы и видим на примере мер по восстановлению рождаемости в условиях «второго демографического перехода», о котором ниже. Во-вторых, всплеск, соответствующий второй мировой войне, когда захватчикам сопротивлялась только компартия (вкупе с разными апатридами и гастарбайтерами), примерно втрое ниже такого же в первую мировую, когда с бошами воевало всё охваченное шовинизмом общество. / Источник: С.П.Капица, 1999. Ibid.
Действительно, темпы роста численности населения на каждой отдельной территории до 1980-х гг. были прямо пропорциональны степени урбанизации, в том числе в развитых странах, хотя у переехавших в города детность в среднем снижается. Важно подчеркнуть, что в отсталых районах и в третьем мире - наоборот. Вообще, промышленное развитие и урбанизация территорий сперва ведут к взрывообразному росту численности, но дальнейшее продолжение индустриального и городского развития требует более квалифицированной рабочей силы, подготовка которой требует больше времени на обучение, что в силу тех же закономерностей рост численности прекращает[6]. В первой половине этого процесса «средняя женщина» имеет больше детей, чем хотела бы, во второй - уже меньше желаемого, как в современной Европе[7].
Таким образом, в споре Адама Смита и Мальтуса прав первый, а не второй. Численность нашего вида управляется социальными регуляторами, только сложней, чем у социальных видов животных. У нас одни и те же процессы (общественного развития) сперва вызывают «взрыв», а потом «переход». Соответственно, воспроизводство человеческих популяций зависит от характеристик общественного устройства более, чем от репродуктивной биологии составляющих её индивидов. Что это за регуляторы?
Хороший пример ключевой роли общественных изменений в регуляции численности нашего вида - строго линейная зависимость между приростом численности популяции и приростом производства энергии, как если бы человек был бы машиной. / Источник. С.П.Капица, 1999. Ibid.
Читать далее