Как писал де Соссюр (1977: 55) «лингвистические факторы, кажущиеся на первый взгляд весьма существенными (например, функционирование органов речи), следует рассматривать лишь во вторую очередь… они служат лишь для выделения языка из других семиологических систем».
Следовательно, проблема происхождения языка требует анализа того общего, что есть у языка с другими системами коммункации, использующими знак - индекс, символ или иконический знак - как посредник между конкуретными усилиями индивидов. Помимо «языков животных», к числу таких семиологических систем принадлежат, безусловно, танец и деньги, и поддерживаемые ими элементы нашей социальной организации, такие как система родства - правила обмена женщинами между родами или экономика - плавила обмена ценностями и подарками между индивидами. И наоборот - расшифровка «языка животных» требует рассмотрения его как семиологической системы, то есть на одном основании с человеческим языком.
Ещё Николай Гартман показал, что «слои реального бытия» (или уровни организации материи, на языке естествоиспытателя) совершенно неуместно подчинять дизъюнктивным понятиям: биологическое и социальное, человек и животное, Human and Non-human primates и т.п. Объекты и отношения низших уровней организации всегда присутствуют в высших. Они обслуживают специфические для них явления и процессы и, в свою очередь, подвержены управлению со стороны специфических структур и механизмов высшего уровня. Здесь Б - это А+Б, но никогда - не-А, В - А+Б+В, и никогда не-Б.
Для анализа разных уровней организации непригодно мышление, которое использует взаимное исключение противоположностей (die Denkform des kontradiktorischen Gegensatzes Гартмана). Оно «разводит противоположности в стороны», чтобы их противопоставить друг другу, тогда как скорей следует реконструировать систему более высокого уровня, где эти противоположности могут сопряжено работать на устойчивость надсистемы. Создав представление о такой «синтетической» надсистеме (пока только в теории), мы можем исследовать, существует и эта система в природе? Устойчива ли она, обладает ли приписываемыми ей свойствами?
Вот типичный пример такого «дизъюнктивного» мышления: «Предположение, что мы больше узнаём о человеческом языке, изучая коммуникативные системы животных, на первый взгляд покажется странным. Но минутного размышления достаточно, чтобы понять, что установить сущность данного предмета можно лишь в том случае, если мы знаем также, чем он не является» (Хоккет, 1970).
Что это значит? То, что сигнальные системы животных нетождественны человеческому языку? Этого и так никто не оспаривает. Видимо, то, что в сигнальных системах животных отсутствует именно то общее, что роднит их с человеческим языком - использование специализированных знаковых систем - посредников в передаче определённых сообщений определённым получателям. Хоккет делает именно этот вывод, почему и отказывает сигнальным системам большинства позвоночных в праве именоваться «языком». В предложенных им знаменитых «критериях Хоккета» - определённом наборе качеств, соединение которых отличает язык от неязыковых систем общения (продуктивность, семантичность, произвольность, взаимозаменяемость, взаимоменяемость, перемещаемость и пр. "Критерии Хоккета", см.
http://groh.ru/gro/zorina/zorina5.html) человеческий язык рассматривается как не только идеальное, но и единственное воплощение всех перечисленных свойств.
С точки зрения Хоккета, перечисленных свойств «просто нет». в подавляющем большинстве сигнальных систем позвоночных. Нет, следовательно, и языка, хотя в «языке животных» соответствующие свойства могут быть «невидимы» потому, что реализованы как-то иначе, нежели в человеческом языке, или выражены не так ярко (сигналы животных явно менее специализированы как структуры-посредники в процессе коммуникации, чем слова человеческого языка). Чтобы это понять, надо выйти за рамки дизъюнктивного построения понятия, ведущего к созданию ложных альтернатив (ложных для данной постановки задачи).
Вместе с тем, достаточно очевидно, что «критерии Хоккета» реализуются в любом процессе коммуникации с участием относительно несложной знаковой системы типа игры в домино (а тем более c участием более развитых «языков»). Сигнальные же системы животных отличаются от человеческого языка отнюдь не тем, что не являются знаковыми, а «закрытостью», неуниверсальностью самой системы. Ещё тем, что материальные структуры-демонстрации - образуют знак и участвуют в обмене сообщениями лишь при строго определённом, очень узком наборе контекстов и режимов взаимодействия индивидов в сообществе, вне которых та же самая демонстрация представляет собой просто стимул, неспецифически возбуждающий партнёра или «толкающий» к определённым действиям.
Впрочем, даже функционируя как сигналы в коммуникативном процессе, демонстрации сохраняют вышеописанное воздействие на партнёра как специфические или неспецифические стимулы. Собственно, в социальном общении животных соответствие между стимулом и реакцией, демонстрация как знак такого рода соответствия лежит на поверхности, обнаружить и описать его легче всего. Не случайно этологи приписывали коммуникативную функцию именно действию демонстраций как ключевых раздражителей.
Но сейчас этого поверхностного понимания недостаточно, для адекватной реконструкции видовых коммуникативных систем, внутренних механизмов регуляции в популяционной системе, основанных на организации информационного обмена и общем сигнальном поле системы. Нужно видеть за отдельной демонстрацией общий знак, за конкретным эффектом воздействия сигнала его идеальное значение, и на реконструировать «язык» как взаимно-однозначное соответствие первого со вторым, реализованное на надындивидуальном уровне, всего сообщества или популяции.
Непродуктивность лишь подчёркивается тем, что лингвист Чарльз Хоккет был более чем подробно информирован обо всех исследованных этологами сигнальных системах животных - настолько, что его сравнительные таблицы коммуникативных возможностей человека и животных очень сочувственно цитируются этологами (см. Зорина и др., 2000,
http://ethology.ru/library/?id=139, Резникова Ж.И., 2005,
http://ethology.ru/library/?id=195).
Но если для анализа коммуникации приходится ввести знак и знаковые системы в число понятий сравнительной этологии, то как следует понимать знак при решении нашей задачи? Ответ подсказывается тем фактом, что большинство базовых этологических терминов было заимствовано из психологии как метафоры, описывающие поведение животных с операциональной, но не сущностной стороны в силу безусловного запрета на антропоморфизм. Понятия «мотивации», «драйва», «инстинктов», «компаньонов», «побуждений», «стремлений», «намерений» и пр. этологи используют как указание определённого соответствия «роли» и «места» (например, агрессивных или сексуальных побуждений в системе соответствующего поведения, см.Мантейфель, 1989). Они отнюдь не имеют в виду, что агрессия переживается животными также как нами самими: этого мы не знаем и до сих пор, субъективные переживания животных для нас закрыты и лишь изобретение «языков-посредников» частично поднимает завесу (Macphail, 1982; Резникова, 2005).
Вводя знак и знаковые системы в структуру этологической теории, мы тоже выберем подходящее понимание у психологов и воспользуемся им как метафорой. Вслед за Л.С.Выготским (1982) мы понимаем знаки как двусторонние инструменты социального влияния. Они одновременно в определённую сторону преобразуют ансамбль социальных связей, в центре которого располагается индивид, и преобразуют внутренний мир самого индивида так, чтобы он стал наиболее адекватным отражением ансамбля социальных связей, взаимодействий и влияний, «поддерживающих» индивида в данной социальной системе, способствующих росту его социального статуса или хотя бы удержание там.
Соответственно знак в социальной коммуникации животных, во-первых, нельзя понимать ни так, как понимает его рефлексолог - как условный раздражитель в системе условных рефлексов, ни так, как представитель глубинной психологии, фрейдист или гештальтист (ими знак воспринимается как зрительный символ бессознательных влечений индивида). Нет, знак это символ, определённое значение которого вырабатывается в ходе исторического развития социальной системы данного вида (и филогенетической линии видов, ведущих к данному), как для Л.С.Выготского это значение выработано в истории культуры. Именно об этих «значениях» знаки информирует индивидов в процессах коммуникации, а программы поведения, избираемые и запускаемые на основе соответствующей информации, реализуют значение знака в деятельности одним и тем же способом, что у человека, что у животных - только знаки и значения другие.
Историческое рассмотрение знаковых систем представляет знаки средствами, обслуживающими социальную организацию, её воспроизводство в череде поколений. Наоборот, тот же знак обеспечивает успех каждого отдельного индивида лишь постольку, поскольку «столкновение» дифференцированных индивидов «по правилам» системы осуществляет воспроизводство структуры системы в череде поколений и позволяет каждому элементу внести свой вносит свой специфический вклад в него. Специфический в том смысле, что особь в собственной роли плохо заменима другими индивидами.
Это ведёт к иным представлениям о «значении» знаков и их изменении в процессе коммуникации, предложенным впервые Л.С.Выготским и развитым А.А.Леонтьевым. Благодаря наличию специализированных знаковых систем бытие общества является «самоговорящим», разные моменты этого бытия отражаются в значениях определённых слов. Но бытие индивида «самоговорящим» не является: человеческий индивид и особь животного одинаково не имеют «своего собственного» языка, а пользуются общим и все вместе перерабатывают его в процессе употребления.
Источники
Хоккет Ч., 1970. Проблема языковых универсалий// Новое в лингвистике. Вып.5 «Языковые универсалии». М.: изд-во «Прогресс». С.45-77.
де Соссюр Ф., 1977. Курс общей лингвистики// Труды по языкознанию. М.: Прогресс. 450 с.