Разделение труда и воспроизводство отношений в крестьянской семье
Райнхард Зидер
«Разделение труда между крестьянином и крестьянкой, работниками и работницами, подёнщиками и подёнщицами в Западной и Центральной Европе в XVIII-XIX вв. определялось прежде всего степенью связи крестьянского хозяйства с рынком и уровнем его технического развития. В тех регионах, где близость к крупным городским рынкам или важным путям сообщения способствовала ранней товаризации сельского хозяйства, важнейшие производственные процессы всё явственнее становились мужскими. Таковыми стали, например, процессы доения в районах товарного молочного хозяйства Швейцарии, Форарльберга, Зальцбургского Пинцгау или косьбы хлебов в остэльбских помещичьих имениях и крупных землевладельческих комплексах северо-запада Германии. Здесь близость к большим портовым городам и развитие ганзейского сообщения стали причинами более раннего, чем в других областях, развития крупного сельскохозяйственного производства, ориентированного на межрегиональный сбыт и широкий рынок. Напротив, в семейных хозяйствах Южной Германии и Австрии, основанных на соответствовавшем традиции самообеспечении и связанных лишь с местными рынками, дойка и жатва остались женскими занятиями. Повсюду в Европе, где на уборке зерновых пользовались серпами, среди жнецов преобладали женщины или они работали наравне с мужчинами. С переходом на косы косьба хлебов, требовавшая больших затрат сил, перешла к мужчинам. Это произошло прежде всего в северогерманских областях, где развитие помещичьих имений и крупных хозяйств сопровождалось рационализацией земледелия. В районах, где женщины вплоть до 30-х годов XX в. убирали зерновые серпами, находились исключительно семейные крестьянские хозяйства, малотоварные, ориентированные на самообеспечение или в лучшем случае на местные рынки (в альпийских деревнях Австрии, Тюрингском лесу, Шварцвальде, Зигерланде).
В обширных регионах Германии и Австрии до 30-х годов нашего столетия скот доили только женщины. Исключение составляли Остзейские провинции между Гольштейном и Восточной Пруссией, где к началу XX в. почти половина мужчин занималась доением, а также швейцарские районы молочного хозяйства, под влиянием которых приобрело товарный характер производство молока и молочных продуктов в Форарлберге, Западном Тироле и Зальцбургском Пинцгау. В крупных хозяйствах на дойке работали только мужчины («швейцарцы»). Аналогичные изменения происходили в кормлении крупного рогатого скота. Оставшаяся в неохваченных товарными отношениями районах чисто женской, с развитием денежного обращения и рынка эта работа становилась мужской. И в этом случае в помещичьих имениях и крупных хозяйствах Северной Германии, мужчины появились на работах в хлеву раньше, чем в более традиционной Южной Германии и Австрии. В мелких семейных хозяйствах скот кормил тот, кто был в это время свободен. В крупных же крестьянских хозяйствах Баварии, Верхней Австрии и Зальцбурга имелось чёткое разделение труда: корм задавал мужчина (и всегда именно там, где содержание скота было модернизировано и интенсифицировано) или женщина в традиционных регионах хозяйственного самообеспечения. Гюнтер Вигельманн обобщил «принципы» полового разделения в крестьянских хозяйствах в виде следующих пяти тенденций.
Во-первых. Чем ближе вид деятельности стоит к центру экономических интересов, тем больше он рассматривается как профессия и чем больше он связан с региональной торговлей, тем выше участие мужчин в основных работах. Чем теснее деятельность связана с работой по дому, тем более вероятно, что её будут выполнять женщины.
Во-вторых. Чем сложнее используемые для работы орудия и машины, тем значительнее участие мужчин.
В-третьих. Чем большей затраты сил требует работа, тем вероятнее, что она будет выполняться мужчинами.
В-четвёртых. Чем тоньше работа, чем большей ловкости она требует и чем монотоннее, тем более вероятно, что её будут делать женщины.
В-пятых. Чем больше хозяйство и чем больше рабочей силы в нём занято, тем дифференцированнее организация и половое разделение труда и вероятнее выполнение главных работ исключительно мужчинами.
Ни в коем случае нельзя, однако, рассматривать эти тенденции как не имевшие нарушений и исключений. Женщины постоянно участвовали в луговых и полевых работах: они измельчали комки за плугом, пололи сорняки, косили кормовые травы, сгребали сено и помогали его укрывать. Женщины нередко участвовали и в молотьбе - одной из немногих действительно «раздельных» работ в крестьянском хозяйстве. С другой стороны, в считавшейся «женской» обработке льна наиболее тяжёлую операцию по его трёпке часто выполняли мужчины. В целом можно сказать, что скорее женщины осваивали типично мужские работы, чем мужчины исполняли типично женские.
Характер полового разделения труда должен объясняться в первую очередь исходя из частых беременностей крестьянок, необходимости грудного вскармливания и ухода за младенцами. Тем не менее разделение труда нельзя «механически» выводить из биологических различий между полами и социальной установки на уход за маленькими детьми. Это видно уже из того, что работы, которые в одних регионах считались типично «мужскими», в других обычно выполнялись женщинами. Посев и пахота - мужские для Центральной Европы занятия - в некоторых скандинавских регионах выполнялись женщинами. Это было принято, например, в тех районах Финляндии, где земледелие осталось экономически малозначимым, и мужчины занимались преобладавшим по значению лесным хозяйством, а также рыбной ловлей и охотой. Посев зерновых по его хозяйственной роли был здесь сравним с огородничеством в Центральной Европе, которым там также занимались женщины.
Нельзя, наконец, не видеть, что женщины постоянно выполняли тяжелейшие физические работы, хотя требование большей физической силы, которой обладали мужчины, вело ко всё более широкому отстранению женщин от некоторых занятий, например, от лесозаготовок (хотя даже здесь встречаются упоминания о подёнщицах, работавших на лесоповалах, и женщинах, заменявших одного из мужчин при распилке деревьев двуручной пилой). Так, о ситуации в тирольской долине Пассайер в середине XIX в. сообщается.
«Но тяжелейшей работой всегда остаётся переноска сена. Мужчины переносят охапки весом от 120 до 150, а женщины от 50 до 80 фунтов по горным склонам, то круто поднимающимся вверх, то резко опускающимся вниз… Как правило, весь урожай переносится на спине. Этот тяжёлый труд изменяет фигуру женщин, делая её придавленной и раздавшейся. И если хозяин-муж суров и не жалеет свою жену, выкидыш становится обычным явлением. Преимущественно по этой причине мертворождённые дети не редкость в Пассайере…»
Разделение труда между мужчиной и женщиной, очевидно, определялось критериями близости к дому и социально обусловленной ролью, связанной с уходом за маленькими детьми, с одной стороны, хозяйственным значением самой работы - с другой. Не в последнюю очередь оно отражало отношения власти и подчинения между мужем и женой.
Крестьянка самостоятельно вела часть хозяйства, и это могло обеспечивать ей определённое властное влияние в доме. Но в положении женщин имелись значительные региональные особенности. Они вытекали из различий в характере влияния крестьянской экономики и рынка, действия норм наследственного и семейного права, а также из региональной специфики культурных традиций. Мартин Сегален, исследовавшая крестьянские семьи различных регионов Франции XIX в., обнаружила значительные различия в положении женщин центральной и северной (Бретань, Лотарингия) и южной (Прованс, Лангедок) Франции. Для средиземноморской культуры юга было характерно, по-видимому, более выраженное доминирование мужчин в крестьянском обществе, чем на севере. Мужское превосходство здесь не в последнюю очередь обеспечивалось также физическим насилием над женщинами. «Мужественность» была тесно связана с умением взять власть над женщиной. Так, чуть ли не единственная распространённая в Южной Франции пословица гласит: «Недостоин быть мужчиной тот, кто не является господином своей жены». Другая пословица звучит несколько менее агрессивно, но тем не менее однозначно: «Le chapean doit commander la cliffer» («Шляпа должна командовать чепцом»). Эта идеология, как считает Сегален, значительно ограничивала прежде всего место крестьянки в обществе. В Бретани, напротив, пословицы и поговорки скорее указывают на необходимость участия девушек в деревенской жизни : «Девушки, покажитесь, кто себя не покажет, ничего не увидит». Это отражает, вновь следуя интерпретации Сегален, более сильное вовлечение крестьян в рыночные отношения на севере Франции. В Бретани и Лотарингии крестьянки принимали участие и в решении вопросов, связанных с управлением деревенским обществом, публично улаживали многие проблемы крестьянских семей.
Помимо подобных региональных различий и противоположностей, Сегален замечает бросающееся в глаза противоречие между патриархальным господством в крестьянском сельском обществе и сравнительно существенной властью крестьянки внутри дома. Публичные высказывания в обществе, где доминировали мужчины и где они сами себя представляли неограниченными властителями, выполняла функцию коллективного подавления глубоко сидящего страха мужчин перед агрессивными и способными взять верх женщинами. Множество признаков говорят о том, что власть крестьянки в доме ни в коей мере не определялась только её рабочими возможностями. Её символизировали и сферы домашнего хозяйства, имевшие для крестьянской семьи жизненно важное значение. Так, например, во многих местностях в обязанности жены входило хранение и сбережение запасов зерна. В некоторых регионах крестьянки имели исключительное право входить в хлебные амбары. У женщин хранились ключи от сундуков и ларей с продовольственными запасами семьи.
… Работницы-женщины находились под присмотром крестьянки. В целом их престиж значительно уступал престижу мужчин. Это видно уже из порядка поведения за крестьянским столом. По некоторым центральноевропейским регионам, например, по сельскохозяйственным областям Дании, есть сведения, что мужчины за столом сидели, а женщины - стояли. Порядок за столом всегда [курсив везде авторский - В.К.] отражал рабочий порядок. Столь заметное умаление за столом женщины-работницы позволяет говорить об относительной недооценке её труда. Но и тогда, когда женщины за столом сидели, они символически подчинялись мужчинам-батракам, что особенно ясно проявлялось в очерёдности раздачи пищи и размере порций, неодинаковых по полам. Об отношениях в семьях мелких крестьян Вестмайермарка перед первой мировой войной сообщается следующее: «Был также обычай, что лучшие куски мяса получали лишь мужчины, а женщины довольствовались кусками худшего качества». В целом батраки оценивали крестьянские семьи преимущественно по качеству подававшейся пищи. Общественное мнение всегда было в курсе, кто кормил батраков плохо и грубо с ними обращался, а у кого питание было хорошим и сытным. Не в последнюю очередь этим определялось, к каким крестьянам работники, слывшие особенно «прилежными», нанимались, а какие крестьянские дома они избегали [а наличие работников, общеизвестных качественным трудом, хорошо иллюстрирует народную мудрость «от трудов праведных не наживёшь палат каменных», «крепкий хозяин» - это тот, кто ловчее эксплуатирует тех, кто лучше трудится. В.К.]
…Если в зонах преобладания мелких крестьянских хозяйств батраков сажали за один стол с крестьянской семьёй, то в более зажиточных крестьянских семьях, например, в Зальцбургском Пинцгау, для батраков был предназначен отдельный стол. Качество еды на столах крестьян и батраков также было различным. Вот как описывает Лауренц Хюбнер зажиточного зальцбургского крестьянина: «Состоятельный крестьянин со своей женой и ещё не способными к работе детьми держит здесь большей частью для себя отдельный стол и лучшую кухню, чем для работников … В мелких хозяйствах крестьянин и крестьянка завтракают и обедают с батраками, но в крупных этого нет». Интересно, что «ещё не способные к работе дети» сидят за одним столом с крестьянами. Другие источники констатируют, что «уже приставленные к работе» дети крестьян ели вместе с батраками. «Взрослые и работающие сыновья и дочери обедают вместе с батраками», - говорится в описании крестьянской жизни в Верхней Австрии 60-х гг. 19 века. Это вновь подтверждает, что порядок за столом в крестьянском доме всегда отражал порядок в работе… крестьянские дети работоспособного возраста рассматривались в первую очередь в соответствии с их рабочей ролью в хозяйстве…
…С наступлением возраста полового созревания крестьянские дети присоединялись к местным молодёжным группировкам. Но если девушки долго не имели организованных форм общения, за исключением встреч типа «посиделок за прялкой», то юноши во многих сельских районах Европы достигли высокой степени институционализации. Имевшие различные региональные названия компании неженатых парней-буршей данной деревни решали разные задачи, прежде всего регулирования выбора партнёра и подготовки к вступлению в брак. По пути в церковь и из церкви, на танцах во время карнавала, ярмарках, свадьбах и похоронах и т.п. компании холостых парней придумывали разные обычаи и ритуалы посредством которых они пытались защитить свои интересы перед взрослыми и буршами других селей и приходов (конкуренция «на брачном рынке»)… В этом отношении компании буршей участвовали в выработке норм поведения и идеологии. Примечательно, что, как правило, в эти компании входили как сыновья крестьян, так и деревенских низов. Здесь были представлены и вероятные наследники двора, и те, кто едва мог ими стать, и работники, и подёнщики. Пол, возраст и «статус» (половая зрелость и холостое положение) являлись критериями принадлежности к группе.
Создаётся впечатление, в что компании парней стирались противоположности социальных классов и слоёв. В своей внутренней жизни компании строились на принципах иерархии, структурированной, в первую очередь, по возрасту. Вопреки приниженному социальному положению, ведущую роль в ней могли играть старшие по возрасту батраки. Однако, местный брачный рынок компания буршей регулировала по критериям земле- и домовладения и связанного с ними социального престижа, принятми в дифференцированном крестьянском обществе. Сообщества холостых парней с их обрядами посвящения и пивными обычаями, а также выраженной иерархией (выборы старшего как вожака) составляли сектор сельской общественной жизни.
Доступ в него был возможен только молодым мужчинам. Девушки из этой части общественной жизни были исключены. Им везде отводился только статус объекта в действиях компании парней. В коллективно контролировавшихся буршами «уличных прогулках» и «лазаньях в окна», на проходивших по определённым правилам танцах во время народных праздников к девушкам относились преимущественно как к объекту находящегося в руках мужчин регулирования выбора партнёра и подготовки к браку. На посиделках, к которым церковные и светские власти всегда относились с недоверием и критикой, женская молодёжь деревни собиралась для совместной работы. Посещения парней, постоянно клеймившиеся церковью и светским начальством как несущие опасность «безнравственности», происходили по тем же главным правилам, что и «влезания в окна», «уличные прогулки» и т.п.: парни компанией и «открыто» шли по улице, девушки ожидали их прихода в доме.
Касавшиеся только парней пивные обычаи подчёркивали мужскую привилегию устанавливать правила общественной жизни и влиять на социальный статус. Разделение парней и девушек в церкви или на свадьбах представляло собой не только пространственное обособление сельской молодёжи по полу, но одновременно отражало оформление мужских коллективов как «политической», нормообразующей и наблюдавшей за выполнением норм сферы, из которой девушки были исключены. Силу регулирующего воздействия компании парней показывали прежде всего при нарушениях действующих обычаях, организуя проявление общественного осуждения («кошачьи концерты» и т.п.), а также в организации карнавалов, во время которых социальный порядок сельской жизни «ставился на голову» и одновременно укреплялся. Различными свадебными обычаями («преграждение пути»), которыми парни символически выражали отношения полов, мужская часть молодёжи интегрировалась «в» (и наряду с «домашним давлением») в близкий патриархату социальный порядок деревни, усваивала его принципы, иерархию и ценности [тот же принцип «разделение значит неравенство» верен не только в отношении разных полов, но и разных рас (апартеид), и разных социальных классов (дифференцированная школа «разных потоков» вместо единой. В.К.]. В этом отношении формы общения мужской и женской молодёжи готовили сегрегацию социальной и политической культуры взрослых в сельских обществах. Они вели молодёжь в общество взрослых, в котором женщины в значительной степени были исключены из нормообразующих и важных для социального статуса форм региональной и местной жизни, и направлены в немногочисленные специфические «женские» формы общения.
Подобно отчётливо выраженному (за исключением виноградарства) половому разделению труда в крестьянском хозяйстве, в соответствии с полом делились и доходы. Если крестьянину полагалась выручка от зернового хозяйства и продажи скота, то крестьянка распоряжалась менее значительными доходами от продажи продуктов, яиц и птицы. Птицеводство, прежде всего вблизи городов, было доходной областью крестьянского хозяйства. Крестьянки несли на городской рынок яйца, кур, уток, гусей. Молочное хозяйство сперва было в распоряжении женщин. Только с ростом товарности крестьянских хозяйств во второй половине XIX в. значение молочного хозяйства столь усилилось, что традиционное распределение доходов всё чаще уступало место общей домашней кассе. В целом, по-видимому, в преимущественную компетенцию мужчин всегда переходили те области хозяйства, которые начинали приносить существенный доход. Эту тенденцию можно заметить на примере развития сыроделия в Швейцарии. В условиях замкнутого крестьянского хозяйства оно было типичной женской работой. Развитие капитализма в специализированных кооперативах и переход к производству твёрдых сыров, годных для торговли, сопровождались начавшейся в XVI в. «маскулинизацией» сыроделия.
В традиционной крестьянской семье жена распоряжалась наличным доходом от продажи молочных продуктов, яиц и домашней птицы. Он служил для покупки необходимых предметов потребления (соли, ткани) и для удовлетворения нужд женщин и детей. Петер Розеггер вспоминает, что его мать должна был защищать от недовольства отца «исконное право крестьянки» держать кур. «Ведь яйца были практически единственным источником её доходов, из этих денег она должна была покупать часть одежды для себя и вдобавок - какие-нибудь мелочи для детей…» Продажей этих продуктов женщина устанавливала регулярные контакты с рынком. Раз в неделю или в месяц она приходила с яйцами, молочными продуктами, птицей на ближайший городской еженедельный или ежемесячный рынок. Выручка от продажи была её единственным регулярным денежным доходом. Дорога на рынок выводила крестьянок вновь и вновь за пределы родного местечка. Рынок знакомил женщин с городской культурой. Вероятно, именно эти, с рынком связанные, контакты с недеревенским миром возвращались уходившим в конце XIX в. в города крестьянским дочерям доброй долей того необходимого оптимизма, который был им так свойственен. Многих подбадривали их матери, знавшие, что в городах есть жизнь, не хуже их собственной.
Мужчины посещали рынки другого рода. Зерно предлагалось помещикам, мельникам или оптовым торговцам. Скот гнали на ярмарку или торговец приходил домой сам. Мужчины при этом всегда оставались среди равных себе. Здесь не было конфронтации между городом и деревней. Профессиональное общение крестьян, обсуждавших качество предлагавшегося на торгах скота, обмен знаниями об экономических связях и аграрных и технических новшествах, во многих регионах исключали женщин.
«Это был мужчина, который приходил на ярмарку не только, чтобы продать или купить животное, но также чтобы понять, что происходит. Понимание было результатом длительного наблюдения и долгого опыта, который начинался, когда сыновья помогали отцам в работе и слушали их. Помимо сведений о животных, их дефектах, болезнях, возрасте и т.п. было важно знать, где и когда можно было лучше всего продать свой скот».
Рынок скота был и местом, определявшим и выверявшим престиж крестьянской семьи в сельском обществе. Продажа животных влияла на престиж. На кону стояло доброе имя дома. Чтобы выдержать проверку, нужны были опыт, умение торговаться и терпение. Успех крестьянина на рынке дорогого стоил. В мире, где финансовые операции были редки, где важнейшей из торговых сделок была продажа скота, мужчина должен был решить стоявшую перед ним задачу - добиться в ней успеха. От этого зависел его общественный статус. Им подкреплялись претензии мужчины на господство и особые права. Тот факт, что женщина часто не допускалась как к участию в сделках по продаже скота, так и к общению мужчин, связанных с торгами, представляется одной из важнейших узловых характеристик экономических и культурных детерминант крестьянской патриархальности. «Кто своего коня пускает пить у каждого брода, а свою жену - на каждый праздник, коня своего превращает в клячу, жену свою - в шлюху» - гласила известная во многих крестьянских районах Франции пословица. Здесь проявляется (опустим примечательное уподобление коня и жены) глубоко укоренившееся недоверие крестьянина ко всему чужому, ко всяком скрытом от его знания и контроля влиянию на его жену. Сексуальный подтекст, содержащийся в этом высказывании, в истории встречается всегда, когда мужчины вследствие общественных перемен непривычным для себя образом «теряют из виду» жён. Так, многие промышленные рабочие первого поколения называли «шлюхами» работавших в городах на фабриках девушек и женщин. Как и крестьяне, они с подозрением относились к встречам их жён с мужчинами в местах, находившихся вне их контроля. Они стремились как можно скорее вернуть женщин из сферы заводской жизни в легко контролируемую домашнюю среду.
Обобщим характерные черты отношений господства и подчинения между мужчинами и женщинами, определяемых особенностями разделения труда и форм общественной активности семьи.
Первое. Женщины всегда исполняли не связанную или мало связанную с товарным производством работу или участвовали в ней вместе с мужчинами в соответствии с критериями близости к дому и физической силы. Если работа, ранее исполнявшаяся исключительно или в том числе женщинами, принимала товарный характер (и механизировалась), приносила доход и тем самым повышала общественный статус работающего, она становилась мужской. Женщины были ограничены не связанной с рынком работой в сельском и домашнем хозяйстве. «Профессионализация» сельскохозяйственных работ часто сопровождалась их «маскулинизацией». Тем самым возрастало преобладание мужчин в обществе.
Второе. Росту значения женщин в крестьянском домашнее хозяйстве противостоит почти повсеместная их дискриминация в общественных местах села (рынок, церковь, собрание общины). Сложившееся разделение труда и поделённая между супругами власть над работниками и работницами вследствие целостности семейной жизни и хозяйства, свойственной «всему дому», показывают, как значительно крестьянки были втянуты в производство и не ограничивались только заботами о воспроизводстве семьи. В сельской общественной жизни, однако, крестьянки во всём были позади мужчин. Кажется, что перед обществом, в котором доминировали мужчины, прямо-таки стояла задача символически (например, манерой говорить, распределением мест в процессиях, культурой крестьянских кабаков) постоянно утверждать мужское господство, как будто бы вопреки повседневному опыту домашней ответственности и нагрузки, лежавшей на женщинах.
Третье. Очевидно, что оценка женщины и её труда зависела не от её объективной роли в обеспечении существования семьи; она определялась прежде всего обладавшей соответствующей властью общественностью и эту общественность крепко держали в руках мужчины. Так было не только в крестьянских регионах Западной и Центральной Европы. По-видимому, это было характерной чертой обществ, которая не зависела от среды, и которая, хотя и в усечённой форме, сохранилась и сегодня. Повсеместная патриархальность основывается на полном господстве мужчин в местной и региональной общественной жизни. Общественные функции мужчин имели решающую силу, формировавшую идеологию (церковь, определявшие местную политику сельские чиновники). Корни этого явления многообразны. В целом можно утверждать, что пути истории от политических собраний нового времени вели к средневековым судебным заседаниям и от них к народным собраниям ранних обществ. Связь воинского статуса с правом принятия политических решений на всех этапах исторического развития европейского общества исключала или по меньшей мере оттесняла женщин на задний план в различных формах политической общественной жизни.
Четвёртое. В ещё более общем виде можно говорить о связи между «внешней» и «внутренней» (внутри и около дома) деятельностью. Деятельность вне дома почти всегда отводилась мужчинам. Там, где вблизи от дома собирались женщины, занимавшиеся необходимой для семьи и хозяйства работой, как правило, возникали специфические женские формы общественной жизни (например, «посиделки за прялкой», базары, где продавали яйца и птиц). Отсутствие мужчин в данном случае ни в коей мере не шло на пользу женщинам, как это всегда бывало в обратной ситуации (см. пример с ярмарками скота). Едва ли при какой-либо другой форме хозяйства, кроме крестьянского, женщина была так втянута в производство. Крестьянская семья всё же оставалась глубоко патриархальной, так как труд крестьянки был, собственно говоря, «необщественным». Это объясняется, с одной стороны, недостаточным развитием местной политической и общественной жизни в крестьянских обществах Центральной и Западной Европы, а с другой - тем, что крестьянка находилась в жёстко ограниченном пространстве дома, ближайших окрестностей, работ, не связанных с рынком. То же относится и к надомной промышленности. Только способ производства, основанный на промышленном наёмном труде, смог допустить, пусть и значительно ограниченное и урезанное, участие работающих женщин в местной и региональной общественной жизни. Только тогда началась, и не без массового сопротивления мужчин, интеграция женщин в местные и региональные формы общественной политической жизни. Только тогда политические права женщин и их эмансипация от мужского господства стали темой публичных устных и письменных дискуссий. Только тогда начался, если будет позволено сказать коротко, долгий исход женщин из старой патриархальной Европы.
Р.Зидер. Социальная история семьи в Западной и Центральной Европе (конец 18 - 20 вв.). М.: ВЛАДОС, 1997. С.32-36, 50-53.
P.S. Дальше Зидер показывает, что существенное отличие традиционной крестьянской семьи, также как семьи ремесленника в городе, состоит в полном отсутствии частного пространства. Дом и двор является производственным участком, на котором вместе с хозяйской семьей трудятся боковые (иногда старшие) родственники и работники. Иерархия в этом коллективе не родственная, а производственная (отдельно среди мужчин и женщин, в соответствии с вышесказанным), старший батрак командует хозяйскими детьми, подмастерья, взятые в обучение, наравне с собственными детьми привлекаются к работе по дому и уходу за детьми/скотиной хозяина и пр. При этом подмастерья и работники у «крепких хозяев» (также как и их собственные дети) находились под властью домашнего права, то есть в полной власти pater familias. Длилось это довольно долго, до середины-конца 19 в.(восточнее Эльбы); сама идея о том, что работники, живущие под чужой крышей, неполноправны в той же степени, что жена и дети хозяина, довольно старинная, не поколебленная Английской и Французской революциями.
Староевропейская традиция «всего дома» («ganze Haus») до начала Нового времени не знала понятия парной супружеской семьи и описывала её формулой: такой-то «с женой и детьми». Это генеалогическое ядро крестьянского домового сообщества в соответствии с производственной необходимостью расширялось привлечением дополнительных работников, родственников и неродственников, и приёмом тех или иных лиц на попечение.
Патриархальность «всего дома» радикально преобразовывалась по мере того, как с развитием капитализма исчезала его экономическая основа, а члены семьи, приносящие доход, превратились в работающих вне дома получателей заработной платы.
Автор последовательно описывает крестьянскую семью, семью рабочего-надомника, затем семьи представителей «старого ремесла», буржуазии; краткий обзор истории становления семьи городского пролетария завершается анализом тенденций развития семьи наёмного работника вплоть до настоящего времени.
Соответственно, концепт «частного пространства», «дома как крепости» (и следующий из него концепт «вредного влияния улицы», от которого защищают семейные ценности) очень молод. В центральной Европе он возник не раньше конца 18-начале 19 века, в формирующихся буржуазных слоях. Там и тогда в связи со становлением буржуазной модели семьи происходил исторически значимый процесс отделения семейной жизни и домохозяйства от приносящего доходы труда, позднее распространившийся на всё общество и своеобразно преломившийся у классового антагониста буржуазии - фабрично-заводского пролетариата, о чём я ещё напишу. .Появление «частной жизни» в быту буржуазных слоёв дало целую серию следствий - «бидермайеровский» способ восприятия мира, идеологию врождённых различий мужских и женских характеров (поскольку впервые в истории бытовые и «производственные» обязанности мужчин и женщин стали резко различны), в жёстко закреплённой системе разделения сфер общественной жизни на те, что предназначены мужчине - «добытчику», и те, которые должна исполнять мать, жена, домохозяйка, в эмоционализации отношений родителей и детей, в изоляции последних от влияния «улицы» и пр.
Всё это появляется сперва в высших слоях буржуазии, затем спускается в обуржуазившие слои ремесленников в городе (мастера) и крестьян в деревне, тогда как формирующийся городской и сельский пролетариат достаточно долго оставался иммунен к этим представлениям. Даже восприняв их (в период социал-демократических проектов по поднятию уровня жизни рабочих в Берлине, Вене, и других городах с большими рабочими окраинами, имевшими целью увести их обитателей от большевизма), они их видоизменили по-своему. О чём в следующих постах.
С развитием капитализма «начала разрушаться корпоративность «старого ремесла», распространение домашней промышленности в деревне привело к возникновению семьи, переходной от мелкокрестьянской к пролетарской. Развитие торговли, денежного обращения, промышленности в городах, а также численный рост прежде всего академической интеллигенции способствовали формированию буржуазной семьи. Начавшийся с рождением буржуазной семьи процесс перехода семейной жизни в сферу частного бытия общества, изолированный от непосредственного выполнения потребных обществу функций, к 60-70-м гг. нашего века привёл к современному типу семьи.
Недавно к нам в библиотеку австрийцы передали ещё одну книгу Зидера: Mitterauer M. u. R.Sieder., 1984. Vom Patriarchat zur Partnerschaft. Zum Strukturwandel der Familie (“От патриархата к партнёрству. К структурному преобразованию семьи»). München, каковую вскорости надеюсь посмотреть. Примечательно также, что автор обходит полным молчанием положение женщин и семейную жизнь в ГДР, где было достигнуто максимальное равенство на континенте. Видимо, в соответствующей среде полагалось очернять и ругать, а ему не хотелось, да и трудно было найти, за что.
P.P.S. За книгу спасибо Илье Викторовичу Смирнову