Когда в город пришли стулья
Originally posted by sumka_mumi_mamy at Когда в город пришли стулья
Когда в город пришли стулья, первым делом они вежливо попросили не называть себя «четвероногими». Я тогда еще работал в институте неолингвистики, и мы долго бились над подходящим наименованием, а потом гордились емким термином «многоногие». В то время все еще происходило в плоскости лингвистики и казалось забавным. Когда наши кошки, собаки и хомяки тоже объявили себя многоногими, мы умилились, полагая это признаком прогресса. Сидеть на наших исконных стульях мы перестали сами, решив, что неприлично таким образом использовать «подвижных» сограждан - слово «мебель» к тому времени уже вышло из обихода. Мы быстро привыкли обедать и печатать стоя, спать на полу и подвешивать вещи к потолку. Работать нам приходилось больше обычного, потому что подвижные сограждане еще только осваивали новые профессии. Шкафы массово учились на полицейских, табуретки - на водителей троллейбусов, а кресла почему-то все захотели быть гинекологами. Мы надеялись, что когда все они выйдут на рынок труда, налоговое бремя на неподвижных малоногих уменьшится, однако любознательные подвижники продолжали искать себя, и жизнь остальных с каждым днем осложнялась. Институт неолингвистики закрыли. По протекции знакомой библиотеки я устроился воспитателем в элитный детский сад. Малоногих туда не брали для восстановления фурнитурной справедливости: в моей группе было 3 кушетки, 4 этажерки, 2 пуфика и одна болонка.
Я покинул город одним из последних, уже после того, как крыши тоже стали подвижными и массово съехали в дома отдыха. Я поселился в шалаше у моря и стал рыбаком. Когда в город, где я когда-то жил, пришли брюки, они первым делом вежливо попросили не называть себя «малоногими». Мой некогда любимый диван, сбежавший из дома вскоре прихода стульев и годами про меня не вспоминавший, неожиданно прислал теплое, дружеское письмо. Он живо интересовался здоровьем моих удочек и настроением моих рыб и только в самом конце, будто невзначай, упоминал о том, что стал директором вновь открывшегося института неолингвистики, и просил вернуться. Я не мстителен по своей натуре. В ответном письме я поспешил его успокоить: когда в город придут грабли, все снова встанет на свои места.
Когда в город пришли стулья, первым делом они вежливо попросили не называть себя «четвероногими». Я тогда еще работал в институте неолингвистики, и мы долго бились над подходящим наименованием, а потом гордились емким термином «многоногие». В то время все еще происходило в плоскости лингвистики и казалось забавным. Когда наши кошки, собаки и хомяки тоже объявили себя многоногими, мы умилились, полагая это признаком прогресса. Сидеть на наших исконных стульях мы перестали сами, решив, что неприлично таким образом использовать «подвижных» сограждан - слово «мебель» к тому времени уже вышло из обихода. Мы быстро привыкли обедать и печатать стоя, спать на полу и подвешивать вещи к потолку. Работать нам приходилось больше обычного, потому что подвижные сограждане еще только осваивали новые профессии. Шкафы массово учились на полицейских, табуретки - на водителей троллейбусов, а кресла почему-то все захотели быть гинекологами. Мы надеялись, что когда все они выйдут на рынок труда, налоговое бремя на неподвижных малоногих уменьшится, однако любознательные подвижники продолжали искать себя, и жизнь остальных с каждым днем осложнялась. Институт неолингвистики закрыли. По протекции знакомой библиотеки я устроился воспитателем в элитный детский сад. Малоногих туда не брали для восстановления фурнитурной справедливости: в моей группе было 3 кушетки, 4 этажерки, 2 пуфика и одна болонка.
Я покинул город одним из последних, уже после того, как крыши тоже стали подвижными и массово съехали в дома отдыха. Я поселился в шалаше у моря и стал рыбаком. Когда в город, где я когда-то жил, пришли брюки, они первым делом вежливо попросили не называть себя «малоногими». Мой некогда любимый диван, сбежавший из дома вскоре прихода стульев и годами про меня не вспоминавший, неожиданно прислал теплое, дружеское письмо. Он живо интересовался здоровьем моих удочек и настроением моих рыб и только в самом конце, будто невзначай, упоминал о том, что стал директором вновь открывшегося института неолингвистики, и просил вернуться. Я не мстителен по своей натуре. В ответном письме я поспешил его успокоить: когда в город придут грабли, все снова встанет на свои места.