(no subject)
Кисть во сне увидеть не получается, даже чужую. В жизни тоже нечасто. Сами кисти, как они есть. Они ведь всегда на самом первом плане, слишком близко, чтобы увидеть, что и рука, и остальной человек - лишь древко; чтобы услышать, о чем могут молчать. Разве что в детских страшных историях, где они в чорных-чорных перчатках, за краем которых ничего, черно, пусто. Сами по себе, как пни на обнаженных корнях, перебегают там пальцами, могут летать. На похоронах, когда взгляд больше на них, сложенных сверху, и только мельком на то, что было лицом. В гробах святых мощей Лавры над саваном, когда смотришь только на них, открыты всегда только они. На иконах, портретах. В слепках. Крепкая кисть Гете с коротковатыми, не желающими и после смерти расслабиться пальцами под которыми, однако, ладонь широкая, мягкая. Неожиданно изящная и холодная кисть Хемингуэя, вымуштрованная, как балерина, с убитыми от ударов по клавишам пишущей машинки подушками пальцев - буто выпавшая из того фото, где он в шкиперском свитере. Страдающая правая и поддерживающая её пальцы левая в дневниках Кафки. А свои всего может раз, увиденные пугающими, когда брел по пояс в воде, опустив в нее руки.