ШЕБАРШИН. ПИСЬМО УШЕДШЕМУ
Дорогой Леонид Владимирович!
Оставляя дарственную надпись для меня в Вашей книге «Рука Москвы», Вы написали: «Человек жив до тех пор пока его помнят». Вы имели в виду моего отца, дружбой с которым Вы так дорожили и который умер слишком рано. Теперь слова о памяти имеют прямое отношение к Вам лично.
Я буду помнить Вас.
Вы были тактичны, пытаясь отговорить меня от разведки, открыли все её отрицательные стороны, но я настаивал. Вы согласились, принесли мне анкету…
И ни разу не упрекнули потом, что я, едва попав в систему, сразу ушёл оттуда.
С тех пор прошло почти тридцать лет. Мы часто встречались, разговаривали о книгах и почти никогда не касались темы разведки.
Вы были бесконечно преданы своей работе - честно, принципиально, но без фанатизма. Разведка была Вашей судьбой, профессия стала Вашей неотъемлемой частью. Если бы я не знал Вас близко, то мог бы решить, что для Вас вообще не существовало ничего, кроме работы.
Но на самом деле у Вас было много другого.
Во-первых, семья… Помню Ваше горе, когда умерла дочь. Помню Ваше горе, когда умерла Ваша сестра. Помню Ваше горе, когда умерла жена. Вы держались, продолжали работать. Таким самообладанием не каждый может похвастать. И это означает, что для выстрела были серьёзные причины…
Во-вторых, были книги… Вы обожали их, жили ими… Мне было двенадцать или тринадцать лет, когда Вы подарили мне книгу Томаса Бергера «Маленький Большой Человек», зная мою тягу к индейской тематике. Поэтому на моей первой книге стоит посвящение Вам: «Леониду Шебаршину, познакомившему меня с Маленьким Большим Человеком». Томас Бергер во многом определил мою литературную жизнь. Стало быть, в значительной степени на неё повлияли Вы… А когда мы однажды сидели втроём в нашей московской квартире - Вы, мой отец и я - обсуждали «Войну и мир», я в деталях пересказал эпизод, когда Николенька Ростов бежал в страхе с поля боя и думал, что его, такого хорошего, сейчас могут убить. Вы похлопали меня по руке и сказали моему отцу: «Он любит книги. Я буду с ним дружить». Мне было двадцать два года. До знакомства с миром разведки изнутри оставалось чуть-чуть…
В-третьих, у Вас были друзья. И мне приятно говорить, что мой отец был ближайшим из них. О нём Вы не раз и очень тепло вспоминаете в Ваших книгах.
Но всё кончается.
Вот и Вы ушли. Вы были для меня последней нитью, связывавшей меня с тем прошлым, которое я называю счастливым, несмотря на все невзгоды и разочарования.
Тот мир, то время - всё, что оттуда, больше не будет здесь.
Теперь остаётся лишь память, которую невозможно будет сверить с чужой. Рядом со мной нет больше людей из той удивительной эпохи, в которой я вырос, повзрослел и приблизился к той черте, за которой люди начинают состариваться.
Дорогой Леонид Владимирович, я буду помнить Вас. С каждым годом из памяти будут вымываться детали, поэтому за очередные воспоминания надо браться как можно скорее, пока в сердце свежая рана. Моя память давно уже хромает. Если успеть записать всё сейчас, то она сохранится: и жаркие индийские камни, среди которых мы бродили с охотничьими ружьями, и книжные полки, и неподвижная Нина Васильевна, и водка на столе в день памяти моего отца… Понимаю, что большинству людей это не нужно, но это нужно мне.
Мне хотелось бы, чтобы Вас не забывали те, кто был рядом с Вами, хотя безжалостное время выкашивает этих людей одного за другим…
Я напишу о Вас.
Андрей
Оставляя дарственную надпись для меня в Вашей книге «Рука Москвы», Вы написали: «Человек жив до тех пор пока его помнят». Вы имели в виду моего отца, дружбой с которым Вы так дорожили и который умер слишком рано. Теперь слова о памяти имеют прямое отношение к Вам лично.
Я буду помнить Вас.
Вы были тактичны, пытаясь отговорить меня от разведки, открыли все её отрицательные стороны, но я настаивал. Вы согласились, принесли мне анкету…
И ни разу не упрекнули потом, что я, едва попав в систему, сразу ушёл оттуда.
С тех пор прошло почти тридцать лет. Мы часто встречались, разговаривали о книгах и почти никогда не касались темы разведки.
Вы были бесконечно преданы своей работе - честно, принципиально, но без фанатизма. Разведка была Вашей судьбой, профессия стала Вашей неотъемлемой частью. Если бы я не знал Вас близко, то мог бы решить, что для Вас вообще не существовало ничего, кроме работы.
Но на самом деле у Вас было много другого.
Во-первых, семья… Помню Ваше горе, когда умерла дочь. Помню Ваше горе, когда умерла Ваша сестра. Помню Ваше горе, когда умерла жена. Вы держались, продолжали работать. Таким самообладанием не каждый может похвастать. И это означает, что для выстрела были серьёзные причины…
Во-вторых, были книги… Вы обожали их, жили ими… Мне было двенадцать или тринадцать лет, когда Вы подарили мне книгу Томаса Бергера «Маленький Большой Человек», зная мою тягу к индейской тематике. Поэтому на моей первой книге стоит посвящение Вам: «Леониду Шебаршину, познакомившему меня с Маленьким Большим Человеком». Томас Бергер во многом определил мою литературную жизнь. Стало быть, в значительной степени на неё повлияли Вы… А когда мы однажды сидели втроём в нашей московской квартире - Вы, мой отец и я - обсуждали «Войну и мир», я в деталях пересказал эпизод, когда Николенька Ростов бежал в страхе с поля боя и думал, что его, такого хорошего, сейчас могут убить. Вы похлопали меня по руке и сказали моему отцу: «Он любит книги. Я буду с ним дружить». Мне было двадцать два года. До знакомства с миром разведки изнутри оставалось чуть-чуть…
В-третьих, у Вас были друзья. И мне приятно говорить, что мой отец был ближайшим из них. О нём Вы не раз и очень тепло вспоминаете в Ваших книгах.
Но всё кончается.
Вот и Вы ушли. Вы были для меня последней нитью, связывавшей меня с тем прошлым, которое я называю счастливым, несмотря на все невзгоды и разочарования.
Тот мир, то время - всё, что оттуда, больше не будет здесь.
Теперь остаётся лишь память, которую невозможно будет сверить с чужой. Рядом со мной нет больше людей из той удивительной эпохи, в которой я вырос, повзрослел и приблизился к той черте, за которой люди начинают состариваться.
Дорогой Леонид Владимирович, я буду помнить Вас. С каждым годом из памяти будут вымываться детали, поэтому за очередные воспоминания надо браться как можно скорее, пока в сердце свежая рана. Моя память давно уже хромает. Если успеть записать всё сейчас, то она сохранится: и жаркие индийские камни, среди которых мы бродили с охотничьими ружьями, и книжные полки, и неподвижная Нина Васильевна, и водка на столе в день памяти моего отца… Понимаю, что большинству людей это не нужно, но это нужно мне.
Мне хотелось бы, чтобы Вас не забывали те, кто был рядом с Вами, хотя безжалостное время выкашивает этих людей одного за другим…
Я напишу о Вас.
Андрей