(из дневников)
Спустя два дня, два жарких, липких от пота дня в столице, поезд несет меня на юго-восток. Буйная зелень в окне вагона, все разные ясени, олени, рябины и немного берез, а что-то светлеющее вдали у горизонта - не озеро или залив, а бесконечные поля. Где вы сосны и ели во мхах, по каменистым лбам и грядам? Где болота и ламбины? Огромна наша земля. Деревья размашистые , мощные, сильные. Вот уж тут вымахивают! Наверное тут их родина. Ничем не угнетенный лес. Кольский очень сильно откидывает от обычной жизни. Уж больно дик и красив молчаливой, застывшей красотой. Словно всё тут кипело, ворочались камни, пучился берег базальтами и вдруг кто-то сказал: - "Замри."
И замерло всё до неизвестного срока, затихло и лишь море дышит живое.
Тысячи людей, вместо того, чтобы стремиться на юг, в Турцию и Египет - дешевые теперь, едут сюда, кормить комаров. Что-то есть у них у всех общее в этой тяге со мной. Ведь не заманишь меня в Египет, да и средняя полоса летом не привлекает - лишь поздней осенью. Тогда прохладно, красиво и безлюдно. Своими острыми камнями, Кольский, как в мягком воске сердца, оставил отпечаток тоски и воспоминаний. Мягкий для него воск моего сердца.
Стоишь на мысу над бушующей волной и глохнешь от ветра и шума прибоя. И хочется раскинуть руки, как это элегантно делает БМЧ (большая морская чайка) и парить в потоках ветра над барашками.
А возвращаясь, при подъезде к Москве, солнце встает встает в густом, как кисель тумане, и маленькие дачки торчат из него, такие ручные, словно цветы на подокойнике. Подмосковье - женские, даже детские места. Они и не подозревают, что есть где-то мощь каменистых лбов, простор, шум и воля.