(no subject)
Из сегодняшней ленты:
В деревне Погановка Пензенской области 29 сектантов с детьми заживо замуровали себя под землей...Подобная история с уходом сектантов под землю описана в художественной литературе. В сборнике Бориса Акунина «Нефритовые четки» Эраст Фандорин расследует загадочные смерти целых семейств русских сектантов в конце ХIХ века.
Беллетрист Акунин с Фандориным нервно курят в сторонке. Более достоверен малоизвестный исторически-хроникальный текст В.В. Розанова «Русские могилы».
Сразу скажу, в свое время после прочтения всего текста некоторое время я был в шоке, в легкой контузии. Когда отошел, стал еще больше любить Жизнь. Тем не менее беременным и слишком впечатлительным дальше лучше не читать, без всякого кокетства.
Здесь выжимка:
---------------------------------------------------------------------
«До осени 1896 года в Ковалевских хуторах в Приднестровье существовали две совершенно чуждые друг другу жизни-жизнь скита и трудовая жизнь хозяев усадьбы и их родственников. Эти жизни были близки только по месту, но других отношениях близости не было, за исключением того обстоятельства, что отдельные члены семейства Ковалевых сблизились со скитом и являлись его поклониками и паломниками. ----
Представительницей хутора и его жизни являлась старуха Ковалева, мать Федора Ковалева, а представительницей скита была Виталия. Все отзывы, какие нам удалось собрать, рисуют старуху Ковалеву женщиной в высшей степени мягкой, доброй и человеколюбивой. Хотя она торговала мукой, но торговля вовсе не была главным делом ее жизни: она жила богатыми доходами от фруктовых и виноградных садов Согласно всем отзывам, это была не деловая, не практическая женщина, это была просто мягкая и добрая душа.
Совершенно иными чертами отличается Виталия.
Уроженка Херсонской губернии, девица около 35 или 40 лет, она отличалась энергией и большой решительностью. Виталия появляется впервые в терновских хуторах лет 12 тому назад. Первоначально она наезжала, по временам, в Терновский скит, а в последние три года основалась в нем окончательно и приняла в свои руки заведование делами и всей внутренней жизнью скита. До того времени скит представлял собой скорее мужской раскольничий монастырь, но с водворением в нем Виталии преобладающая роль переходит к женщинам, и в период последних событий это уже было монастырское общежитие с женской иерархией и администрацией во главе. ----
Мирная, безмятежная жизнь терновских хуторов была нарушена брожением, начавшимся в среде скита осенью 1896 года. Виталия и ее помощница Поля стали постоянно говорить о имеющих якобы наступить преследованиях; еще не было речи о пришествии антихриста, об антихристовой печати и пр., а говорилось только об ожидаемых якобы общих мерах против раскола. -----
Начало осени 1896 года (сентябрь, октябрь) прошло в беспокойстве и тревожных думах: все ждали то ссылки в отдаленные места, то заключения в тюрьму. Вечера и ночи проходили в беспокойных думах и разговорах, в которых принимали участие женщины, подростки и дети, вследствие чего беспокойство и волнение нарастали, а решения заменялись фантастическими предположениями.
В случае заключения в тюрьму, решали, согласно совету Виталии, запоститься, т. е. уморить себя голодной смертью. На этом остановилась большая часть. Немногие из мужчин давали совет - «дожидаться, что будет», ничего не предпринимая. Этот благоразумный исход, к сожалению, не имел места, главным образом потому, что психологический центр всего дела перешел к затворницам и вообще к женщинам и в силу этого получил оттенок страстного, горячего отвлеченного дела, которое не справлялось с внешней жизнью и действительностью. ----
С Рождественского поста беспокойное настроение терновских скитников и хуторян значительно усилилось. Проводились нередко то в той, то.в другой семье бессонные ночи в бесконечных причитаниях и самоустрашениях. Народная перепись явилась тем внешним событием, подходящим предлогом, к которому стало приурочиаться существовавшее уже раньше душевное волнение… говорилось, что народная перепись - это печать антихриста и что внесение человека в перепись равносильно наложению этой печати и вечной погибели человека.---- В ноябре и в особенности в декабре большинство обитателей находилось в состоянии почти непрерывного страха и тяжелых мрачных ожиданий. Такое гуртовое настроение, овладевшее всеми, делало жизнь тяжелой и предрасполагало к самоубийству.
Наиболее гибельным оказывалось влияние Виталии на полувзрослых детей, в особенности на тринадцатиетнюю дочь Фомина, Прасковью. Эта девочка-подросток была одной из самых близких лиц к Виталии, постоянно у нее бывала, служила посредницей между Виталией и хуторянами, и в этом смысле играла более существенную роль, чем большая часть взрослых.
Влияние этой девочки отражалось и на Анюше Ковалевой. И вот однажды, раньше, чем кто-нибудь другой, девочка Фомина произнесла слова: «Там (т. е. в остроге) будут резать, мучить, лучше в яму закопаться». В ответ на это ее мать Домна патетически сказала: «Хорошо ты, Пашенька, вздумала - и я с тобой». Затем о закапывании стала говорить Анюша, против чего Федор Ковалев
первоначально сильно возражал и говорил жене, что не
позволит этого. Наконец, около этого времени уже и сама старуха Ковалева находилась под неотразимым влиянием Виталии.---
Когда в декабре прошлого года счетчики народной переписи постучались в дверь терновского скита, то высунувшаяся рука передала им записку. «Мы христиане, - говорилось в записке. - Нам нельзя никакого нового дела принимать, и мы не согласны по-новому записывать наше имя и отечество. Нам Христос есть за всех и отечество и имя» --------
По рассказам Ковалева, мысль о закапывании в яму возникла впервые у его жены Анны, которую называли Анюшей.
Всего за несколько дней до рокового дня 23-го декабря, во время беспокойной ночи, проведенной в избе Фомина, обсуждался вопрос о возможной судьбе детей в случае ожидавшегося заключения взрослых в остроги. Так как предполагалось «запоститься в остроге», то некоторые выразили мысль, что, по смерти взрослых, дети будут крещены по-православному. При этой вести Анюша, державшая на руках ребенка, крепко прижала его и произнесла слова: «Не отдам ребенка на погибель; лучше пойду с нам в могилу». Ковалев рассказывает, что Виталия, услышав про слова Анюши, вопреки его ожиданию - не только не выразила его жене порицания, но сказала: «Это она хорошо придумала, это - пророчество. Добро, что она это нагадала, ей первой будет спасение». И тут же Виталия строго сказала Ковалеву, что если он не согласится на аннушкино решение, то на него упадет грех за три души (Ковалев понимал за душу жены и двух детей).
После этого колебания у Федора исчезли, и он пристал к решению жены. С этого времени мысль о могиле или, как выражается Ковалев, «о яме» овладела всеми.
«В яму!» - было всеобщим решением, в особенности в среде женщин С этим временем, по словам Ковалева, совпадает необыкновенно напряженная и спешная деятельность Виталии. Некоторые восставали против мысли о закапывании, усматривая в этом замаскированное самоубийство; многие прямо говорили: «Это все равно, как наложить на себя руки»... «Как бы от одного греха уйти, да не попасть в другой». Для решения этих недоумений, по замечанию старика Я. Я., читали много старых книг и «великие были споры». В обсуждениях, которые велись в ските и вне его, Виталия стала принимать чрезвычайно живое участие, и ею была высказана мысль, что «все, что делается для Бога, - не грех», и она вместе с Полей нашла в книгах будто бы подтверждение правильности такого мнения. После этого - наложить на себя руки для многих уже не казалось делом греховным.
Таким образом, мысль о закапывании вышла, несомненно, из скита; и после борьбы и противодействия возымела, наконец, власть над умами всех обитателей хуторов.---- Виталия приглашает к себе родную сестру свою Елизавету Денисову, из Николаева, под предлогом, что якобы она (Виталия) тяжко больна и желает проститься с сестрой. Отъезд Денисовой в терновские хутора был совершенно неожиданным для ее мужа, и для ее детей, и для родных. Как видно из рассказов Федора Ковалева, Виталия с приездом Денисовой быстро и решительно повела дело. Она вышла из своего скрытного состояния, всех заторопила - и общими усилиями у Денисовой, по-видимому совершенно не подготовленной, исторгнуто было согласие на закапывание вместе с другими, так что уже на следующий день по приезде Денисовой в хутора произошло закапывание. Сам Ковалев удивляется быстроте, с которой Денисова согласилась на закапывание. Очевидно, что настроение в хуторах до такой степени было сильно, что Денисова сразу подчинилась общему решению. ------
--------
Ночь на 23 декабря проведена была намеченными жертвами в доме Назара Фомина. Собравшиеся после церковной службы пений, сопровождавшиеся слезами, и взаимного прощания спустились в погреб и здесь общими усилиями началось приготовление могилы. Фомин, при участии ФедораКовалева и Кравцова, пробил отверстие в задней стене погреба, и затем все они трое с поспешностью началирыть мину Несколько часов длилась работа, и, наконец, была готова небольшая комнатка (мина) таких размеров, что человек вдоль и поперек ее мог свободно поместиться в лежачем положении; мина была пяти аршин длины, столько же ширины и более двух аршин высоты в средней части, - так как была сводообразной формы, и в средней части ее человек мог стоять, почти не cгибаясь. Раньше, чем была окончательно готова импровизированная могила, из дома Фоминых некоторые из оставшихся там спустились в погреб, и здесь почти все, не исключая и Виталии, принимали участие в приготовлении могилы - кто рыл, кто убирал землю Все были в большом волнении, и всех торопила Виталия. Перед роковым моментом все жертвы оделись в смертное.
После общей похоронной службы, спетой всеми, первою вошла в приготовленную могилу Анюша с двумя детьми. Слезы, молитвы, взаимные прощания и экстаз, в котором находились в последнюю ночь все решившиеся «закопаться в яме», были так велики, а торопливость, с которой шло все дело, была так необычна, что эти условия исключали для людей всякую возможность хотя бы на минуту остановиться и подумать о страшном будущем, которое скоро должно было для них наступить.
Кроме Анюши Ковалевой и ее двух девочек - грудной и трехлетней, - в могилу вошли Назар Фомин с женой и тринадцатилетней дочерью Прасковьей, работник Фомина Кравцов, сестра Виталии Елизавета Денисова и старик Скачков, отец Поли Младшей. Все они вошли в яму с горящими свечами, книгами, иконами, кроме того, они захватили с собой мужской тулуп, чтобы было на чем положить детей и корыто, чтобы укачивать в нем грудного ребенка.
Когда вошли все участники и готовился последним войти Федор Ковалев, уже в числе первых твердо решившийся умереть, то тут неожиданно возникло некоторое недоумение. Фомин, который должен был заложить мину снутри, поколебался, боясь, как бы это действие не было равносильно наложению на себя рук: он усиленно, со слезами стал умолять Ковалева не входить в мину и заложить ее снаружи. Так как обстоятельство это вызвало неожиданную задержку, то Виталия дала распоряжение, чтобы Ковалев остался снаружи и закладывал мину. Отверстие заложено было камнем на глине, и, по словам Ковалева, с некоторыми усилиями его можно было бы раскрыть. Но для большей верности дела мина была заложена двойной стенкой: именно, внутри выведена была Фоминым вторая стенка, так что кладка Ковалева и кладка Фомина прилегали одна к другой. Фомин и Ковалев работали одновременно.
Как только заложен был Ковалевым последний камень, он вместе с Виталией, Полей Младшей и монашкойТаисией быстро вышли из погреба, заперли его на замок и поспешно, почти бегом, удалились.
Два или три дня Ковалев и не приближался к этому месту .------
Входившие в могилу, по-видимому, менее всего думали об ужасах медленной смерти от задушения; пока закладывала отверстие мины, они пели религиозные песни, но, когда Ковалев и другие ушли из погреба, - что было с заключенными в роковой яме - о том можно судить по тому положению, в котором найдены трупы три месяца спустя.
Одной из самых страшных перспектив, которую рисует себе человеческое воображение, это - смерть в замкнутом пространстве, и средневековые рассказы о людях, замурованных в нишах зданий, принадлежат к наиболее ужасным. В этих рассказах приводятся различные подробности и, между прочим, тот факт, что у заживо погребенных найдено было впоследствии разорванное платье, изгрызенные руки и т, под. Нам не нужно останавливаться на опровержении этих баснословных рассказов. Не так происходит смерть в подобных условиях, и не в таком положении найдены трупы несчастных, обрекших себя на вольную смерть. Ни малейшей царапины не было найдено на трупах и никакого иного повреждения. Заключенные, по недостатку воздуха, мало-помалу задыхались и, тяжко страдая, постепенно теряли силы. Жажда свежести и холода была, без сомнения, нестерпимой, и, вероятно, под влиянием ее несчастные страдальцы клали себе холодную землю на грудь и на лицо , чтобы хотя несколько освежить себя и облегчить свои муки. Этой же жаждой было вызвано и то, что старик Скачков, отец Поли, вырыл себе небольшое углубление в боковой стенке ямы и на свежую, холодную землю этого углубления, умирая, положил свою
голову.
---------
Четыре дня спустя, именно в ночь на 27-е декабря, произошел новый ряд вольных смертей и смертоубийств. Внешняя сторона события состояла в следующем. Верстах в полутора от усадьбы Ковалевых и Фоминых находится усадьба Суховых. Здесь была сделана года два тому назад выемка земли под постройку дома.
И вот эта выемка послужила местом для новой общей могилы. В одном из углов выемки начата была и выведена в горизонтальном направлении длинная, наподобие бутылки, мина. Рыли мину - Сухов и Павлов. Они работали несколько часов ночью, и когда Ковалев с Виталией прибыли на это место - яма почти была готова. В эту яму готовились войти Сухов, его жена, их дочь Татьяна 7-ми лет и сын Максим 4-х лет и Павлов с двухлетней дочерью Александрой. Старушка мать Сухова. заканчивалось рытье ямы. Виталия деятельно помогала, разбрасывая и утаптывая вынутую землю для сокрытия всяких следов. Как и при первом закапывании, готовившиеся войти в могилу простились с остававшимися и друг с другом, надели смертное платье и, напутствуемые Виталией, поодиночке проникли в яму. После повторного опроса Ковалева - готовы ли они умереть? ..или, может быть, кто-либо выйдет из ямы - они твердо отвечали, что желают умереть. После этого Ковалев заложил вход и вместе с Виталией быстро направился в ковалевскую усадьбу, в скит. Это случилось далеко за полночь, вероятно, около двух или трех часов пополуночи, а начато было приготовление мины, как только стемнело и наступила ночь.
..........
Ковалев, входивший в это помещение в морозную ночь, рассказывает, что дышать было свободно, но отдавало сыростью.
Когда он вышел наружу, то, как сказано было, после двойного опроса могильных узников он стал закладывать мину. Пока он закладывал мину, он слышал, как там молились и разговаривали. Заваливши камнями плотно отверстие, Ковалев, еще раз опросивши заключенных, стал забивать промежутки между камнями сырой глиной. Делал он это, как говорит, с той целью, чтобы дух не выходил оттуда к чтобы впоследствии по запаху никто не мог узнать, что здесь погребены люди. Затем заложены были сенцы и, наконец, заложены были землей и утрамбованы наружная шейка мины и наружное выходное отверстие.
Рассказавши изложенные сейчас подробности, Ковалев заметил, что из первой мины (в усадьбе Фомина) можно было бы высвободиться, если бы того пожелали заключенные, но из этой мины выход был невозможен.
Смерть лиц, заключенных в эту мину, была одной из самых мучительных. После заделки отверстия мины жизнь заключенных могла продолжаться от 1-3 часов.
В первой мине (в усадьбе Фомина) кирпичная стенка погреба, составлявшая вместе с тем одну из стен мины, еще допускала некоторую возможность вентиляции чрез свои поры: здесь входное отверстие было не только заложено, но и законопачено глиной, и всякий обмен газов был невозможен - в силу этого явления задушения должны были наступить быстрее и резче. Картина, которую представляли открытые трупы, была наиболее поразительной и ужасной в сравнении со всеми другими смертями этого рода в терновских хуторах. Описания врачей и других очевидцев, с которыми мы по этому предмету беседовали, полны потрясающих подробностей. Все трупы этой ямы составляли одну общую кучу, в которой человеческие тела были сплетены самым беспорядочным образом, согнутые, скорченные, одни на других .
Что касается душевного состояния этой группы заживо погребенных, о нем можем сказать только немногое. Наиболее симпатичным является Павлов, муж Настасьи, 26 лет Как можно заключить из слов Настасьи, ее муж Иов был мягкого, доброго характера.
Поддавшись общему течению, он долго уговаривал жену следовать за ним и, когда та не склонилась на его слова и просьбы, он вечером, в роковой день 26 декабря, взял с собой единственную дочь Александру и ушел с нею. Знала ли жена, куда ее зовет муж и куда он ушел, взявши крошечного ребенка? По этому вопросу мы имели разговор с вдовой Павлова - Настасьей, молодой женщиной лет 20 ти. Разговор приблизительно состоял в следующем Настасья с грудным ребенком на руках, который родился уже после смерти мужа, на предложенный вопрос - «жалеет ли об умерших муже и ребенке» рассказала, что не может забыть о них, что она просила и умаливала мужа не идти туда, но муж, в свою очередь, просил, умолял и требовал, чтобы она следовала за ним. По этому поводу между супругами происходили долгие, часто горячие разговоры, в результате которых каждая сторона осталась при своем.
В тот вечер, как муж с девочкой ушел «неизвестно куда», Настасья ушла к своей матери. На вопрос, куда муж звал ее, она отвечала: «Не говорил куда, сказал только: «Пойдем со мной, там узнаешь». Между супругами были также горячие разговоры о их дочери, и Павлов тайком взял дочь и ушел. На вопрос, прощался ли муж с ней, уходя, - она отвечала: «Вестимо, прощался, как не прощался».
- Но так ли прощался, как прощаются перед смертью? - Настасья отвечала, что она «не знала, что муж
идет на смерть».
- Да он-то знал, что прощается в последний раз, и, должно быть, прощался, как перед смертью.
Настасья на это отвечала только грустной улыбкой.
Из рассказа Ковалева видно, что в ту пору, когда Павлов со своим двухлетним ребенком на руках входил в яму, он вспомнил о жене и произнес слова: «Эх, мне-то трудно, а ей - женское дело - и того труднее».
Остается не вполне ясным, что собственно спасло Настасью и как случилось, что она не последовала за мужем, так как Павлов пред тем, как уйти, раздарил свое имущество, Быть может, беременность Павловой и ожидание близкого разрешения послужили мотивом спасения ее.----
О том, что пятнадцать человек закопались живьем, - никто не знал за пределами терновских хуторов, по и в терновских хуторах страшная тайна хранилась строго, и вторая партия жертв шла в могилу, не зная о первой. Тайна была известна немногим и до поры до времени не была никем разглашена. Тем не менее местные власти нашли необходимым 5-го февраля подвергать аресту Виталию и с ней шесть других лиц. Арест был вызван тем обстоятельством, что эти лица во время переписи отказались дать о себе сведения; в силу этого они привлекались к ответственности за беспаспортность и были подвергнуты предварительному аресту. Поведение арестованных уже с первой минуты было необычно и невольно наводило на серьезные подозрения.
При первом допросе арестованные обнаружили явные признаки значительного возбужденного состояния,
Они, в особенности женщины, употребляли столь резкий, страстный тон речей, такой вызывающий образ действий, что обстоятельство это не могло не обратитьна себя внимание. ….Ввиду их решимости умереть в тюрьме c голоду, эти сектанты 9-го февраля, по распоряжению прокурора окружного суда, были из тюрьмы освобождены и отданы под домашний арест в дом той самой Александры Ковалевой, у которой они были задержаны.-----
Как только арестованные возвратились из тюрьмы, три старушки, остававшиеся дома («забракованные»), т. е. Сухова, Поля Старшая и Виктория Рассейская, стали усиленно просить Ковалева закопать их. Они невыразимо тревожились, были
в беспрерывном страхе и постоянно говорили, «Нас заберут в острог и запишут». Успокоить их было невозможно, они не оставляли Федора Ковалева со своими умаливаниями - закопать их. --------
Живо переданный нам Федором Ковалевым разговор его со старушками нам удалось записать отчасти почти стенографически:
- Все три просили меня: «Найди для нас место,
закопай нас, открой яму, где Назар» (т е. где был закопан Назар Фомин).
- Нельзя туда, где Назар: как вы будете лазить, топтаться по них? И там негде сидеть, там нету места
Куда вы их уберете? - Ну, сбоку выкопай другую мину.
Всю неделю старухи неотступно просили, но Ковалев все не соглашался. Нас возвращением Виталии из острога старушки снова окружили Ковалева своими просьбами.
-- Скорей выпроваживай извощиков (т. е извощиков, которые привезли арестованных-Виталию и других-- из тюрьмы).
- Выпроваживай извощиков и шукай для нас место, вези нас в скалу; там темно в пещере, там в пустоте мы умрем
- Но вы кашляете, не удержитесь от кашля, и вас сейчас найдут.
Наутро старухи снова стали просить Ковалева все о том же. Тут к ним присоединилась и Виталия. Она сказала:
- Сотвори ты милость, сотвори любовь, что ты за каменный: они схимницы и кланяются тебе, недостойному, в ноги. - Ну, благословите, - сказал после этого Ковалев Виталии. «Пойду». И решился идти в усадьбу Горзина (в версте от усадьбы Ковалевых. В это время во всей усадьбе не было других лиц, кроме самой Горзиной, так что, по соображениям Ковалева, в этой усадьбе можно было рассчитывать провести несколько часов, не рискуя встретить свидетелей.
В 8-м часу вечера, когда едва начинало темнеть, 12-го февраля, Ковалев вместе с тремя старухами и Виталией направился в усадьбу Горзина. В это время ему случилось проходить мимо сестры Авдотьи, которая сидела с поникшей головой. Она, не подымая головы, дернула Федора за платье и тихо, еле слышным голосом, сказала:
- Копай на четырех.
- Что ты, сестра! да ты совсем слабая, и без того сейчас помрешь.
Авдотья стала плакать.
- Для чужих стараешься, - сказала она, - а для сестры не хочешь.
Виталия вмешалась в дело и сказала:
- Греха нет, копай и для нее.
Когда место было выбрано, Ковалев начал копать яму, а «они пятеро», говорит Ковалев, «сидели тут же рядом». Авдотья, еле живая, безжизненная, сидела и смотрела тупо, безучастно, как брат размерил место и начал работу. Ковалев отмерил в ширину столько места, «как на двух», и стал копать вглубь, постепенно расширяя могилу. Приготовление ямы потребовало около 6-ти часов времени, и только за полночь могила была готова. Она представляла собой обыкновенную могилу, какую роют для покойников, с тою разницей, что сверху она была «вроде как на двух», а внизу «как на четырех». Такую форму Ковалев придал могиле с тою целью, чтобы облегчить себе труд выемки земли. Глубина могилы была почти в рост его самого. Когда могила была готова, они переоделись в смертные платья.
После этого Ковалев, стоя в могиле, принял сестру, как ребенка, на руки и спустил ее в могилу, так как онабыла крайне слаба, чтобы сойти самой. После этого Ковалев вылез из ямы и, подавая руку остальным, помогал им спрыгнуть вниз. Все четверо улеглись на бок, рядышком, плотно прижавшись одна к другой. Ковалев немедленно стал засыпать яму землей. По его словам, он кидал землю на ноги и затем на туловище лежавших в могиле; и, по временам приостанавливаясь, слышал, как они шептались между собой: «Прости, прости». Ковалев избегал бросать землю на лицо и на тело, чтобы не причинять ударов, и направлял комки бросаемой земли по стенкам могилы, от которых земля отражалась, разбиваясь в мелкие комья. Прежде чем забросать землей голову и лицо, он приостановился и стал слушать, не слышно ли разговора и не пожелают ли встать из могилы; но к удивлению заметил, что уже не слышно ни разговора, ни движения. Тогда он быстро бросил несколько полных лопат земли, которая закрыла головы.---
По-видимому, главнейшим условием, поколебавшим веру и фанатизм Виталии, была начавшаяся реакция против самоистребления; но еще большее влияние произвел начинавшийся общественный суд, сказавшийся в стоустой молве. В народе слышались проклятия и ужас против закапываний, о которых, как говорил Ковалев, повсюду рассказывали - как в колокола звонили. Еще не было раскрыто дело, еще не были найдены могилы, но общий говор о страшных терновских событиях уже стоял в воздухе, и виновница этих событий уже чувствовала на себе всю тяжесть приговора народной совести. Упадок духа Виталии очевиден, и ее самоубийство является событием, вытекавшим из страха и отчаяния. Это вовсе не был торжественный акт, каким было первое закапывание, это было суетливое бегство растерянной души с лица земли.
Состояние общего упадка духа и общего гнета овладело всеми.
Но в особенности это состояние сказалось на старухе Ковалевой. Быть может, во всех терновских событиях никто больше ее не пострадал душою . Она потеряла все, что было самого дорогого - свою наиболее даровитую и наиболее мягкую и симпатичную дочь, Авдотью, потеряла горячо любимую невестку и двух внучат.
Ускорило развязку обстоятельство случайное, но и крайне характерное. Деятелем в заключительной фазе терновской драмы явился слабоумный Дмитрий Ковалев.
Исключительные события отразились и в его тупой голове, и вот однажды он, совершенно неожиданно для всех, произнес патетический монолог, который поразил мать, но в особенности
поразил Федора. Дело состояло в следующем. Дмитрий стал в позу и страстно заговорил:
- Мать, что ты все вот так, да так?
При этих словах Дмитрий не без искусства скопировал согнутую несчастную фигуру своей матери.
- Что ты журишься, - продолжал он, - плюнь на все, а там, - при этом он указал на небо, - там будет тебе хорошо.
Сцена эта произвела большое впечатление на старуху Ковалеву. Она произвела также сильное впечатление и на Федора Ковалева и, быть может, заставила колебавшегося Федора взять на себя предстоявшую ему страшную роль - закопать мать.
.. назначен был срок, именно ночь на 21-е февраля, для исполнения. К удивлению своему, Виталия встретила неожиданное препятствие в старике Я. Я., который решительно отказался закопаться. Этот старик уже и раньше, в пору первых закапываний, не разделял мысли о необходимости насильственной смерти и склонен был думать, что такого рода смерть равносильна наложению на себя рук. Теперь он твердо заявил Виталии свой решительный отказ. Между ним и Виталией произошел следующий обмен мнений. Видя сопротивление старика, Виталия сказала, что больше не остается Святых Тайн для причащения, что имеется всего для одного раза; между тем ему, старику, весьма необходимо причащаться всякие сорок дней, и не стоит отсрочивать смерти при таких условиях. На это старик заметил: «Нынче Тайн нет, а там Бог пошлет, откуда-нибудь получим». Так как Виталия была сильнее старика Я. Я. в диалектике, то он разговора с нею продолжать не мог, и прибегнул к извороту, сказав:
- Матушка, вы все долго молились, а я всего три недели, как надел черное платье, я еще недостаточно молился, мне еще надо помолиться, еще я не готов на смерть.
Отказ старика Я Я сильно разгневал Виталию. Последствием этого было то, что старик Я Я, бывший с другим стариком в одной келье, немедленно был от него отделен и помещен особо, в отдельную камеру, и два дня не получал никакой пищи.
Отказ старика Я Я. произвел такое сильное действие, что закапывание, назначенное на этот день, было отменено - и затем оно произошло неделю спустя, в ночь на 28-е февраля -------
Местом для закапывания был избран тот самый погреб, которого так добивались три старушки третьей группы, т. е погреб в усадьбе Фомина, где зарылась первая группа. Сравнительно поздно, в ночь на 28-е февраля, направились туда все участники мрачного дела.
На этот раз все шло с чрезвычайной торопливостью. Ночи, по справедливому замечанию Федора Ковалева, были уже в это время года короче, и уже по одному этому необходимо было торопиться, чтобы до наступления утренней зари со всем покончить. Яму могли рыть только двое мужчин - Федор Ковалев и его брат Дмитрий. Но более всего поспешность внушена была Виталией, которая и с первыми закапываниями торопилась, а здесь время ожидания лично для нее, как для жертвы, могло быть особенно тягостным ; в силу этого она чрезвычайно торопила обоих работавших Ковалевых и со всеми почти присутствующими помогала приготовлению мины, причем сама она трудилась более других, убирая землю.
Прежней мины, которая заключала в себе тела первой группы закопавшихся, не коснулись, но было назначено Виталией смежное место, именно - левая боковая стенка погреба, в которой стали рыть мину в направлении перпендикулярном или несколько под углом к первой мине. Расстояние входных отверстий первой и настоящей мины было не более двух с половиной или трех аршин. Что-бы прорыть мину, было необходимо вынуть несколько камней неглубокого фундамента боковой стенки погреба длина ниши была короче роста человека, и все поместившиеся в этой, поспешно сделанной, неудобной могиле должны были согнуться, прижав голову к груди и поджав ноги. Когда они улеглись, Федор Ковалев, по распоряжению Виталии, заложил мину камнями, засыпал землей и утрамбовал.
На этот раз совершенно один, Ковалев быстро ушел от этого страшного места и страшного дела! «Тебе будет великий грех, если нас откроют», - сказала Виталия напоследок Ковалеву
Она мотивировала свое требование тем, что открытие трупов может повлечь за собою вскрытие тел .
Затем она взяла с Ковалева строгое клятвенное обещание, что он после их смерти не останется в живых. Она прямо говорила ему: «Не живи после нас, не ешь, умри с голоду».
В ответ на это Ковалев дал обещание: «Как вас зарою, не буду жить».
Легши в могилу, все жертвы тихо шептались между собой; слышалось, как они говорили: «Прости, прости»; старались поудобнее лечь в тесном помещении. Пространство, в котором были заключены шесть жертв, хотя и допускало некоторую вентиляцию через заложенное входное отверстие, но, в сущности, помещение было так мало, что жизнь могла продолжаться самое короткое время-от десяти до двадцати минут.
Закопавши, Ковалев вернулся в скит, где нашел старика ЯЯ и еще двух-трех лиц.
«Три или четыре дня ничего не ем, не пью, - рассказывал потом Ковалев, - вижу - нет светопредставления - я напился водицы; на пятый день - нет светопредставления - съел баклажанчик. Так прошло две недели - в острог не берут, войны нету. Что такое, думаю - и стал хлеб есть и помаленьку стал все есть»
На вопрос о жене и детях, Ковалев сказал: «Сердце и теперь все болит, не отходит. Спать сплю, а проснусь - сейчас сердце болит. Как не болеть. Другой матери и другой жены не будет»
Из комментариев В.В. Розанова:
«Поразительно, что все это исследует медик-психиатр, с любопытством к психиатрической стороне явления. Но где же любопытство православных? в духовных журналах, в лице профессоров духовных академий?...
Едва произнесено «психиатрический материал», как мы чувствуем, что ученый надевает на явление мешок, и мешок этот тащит к себе, чтоб не дать никому ничего в нем увидеть.
Никакого в собственном смысле изуверства нравственного, сектантства нравственного не было: «натура» у этих людей языческая, «своя» собственная, «от батюшки с матушкой», и она - святая; заражен только ум, идеи, «убеждения», склонившие дерево вопреки росту в сторону, - «не любите мира, ни того, что в мире, ибо все в мире - похоть плоти, похоть очей и гордость житейская» (Иоанн, II, 16)... Это новая бурная «благая весть» и сорвала крону дерева в приднепровских плавнях, крону «древа жизни»,
«Люди будут издыхать от страха и ожидания того, что грядет
на Вселенную; ибо силы небесные поколеблются» (Лука, XXI).
Это нагнетание страха на человечество - одна из метафизических сторон Евангелия, далекая от морального рационализма «возлюби ближнего своего».
..В России, в Англии, всюду Евангелие принималось вовсе не с умилением и в спокойствии, а трепетно и в страхе. Стоящего на краю пропасти - тянет в пропасть, хотя он и знает, что там - смерть. Ибо тоска ожидания часто непереносимее физической муки.христиане, которые не могут же не верить мрачным предсказаниям Христа даже о «колебании стихий небесных», не могут не жить постоянно как бы на краю ужасного мирового обрыва - такой «пропасти», перед которою что расселины гор или решеточка на краю колокольни. «Все упадем туда! Непременно! Он сказал, в этом - Церковь, религия!» И многие, не вынося этого ужаса, бросаются вперед сами. Вот, собственно, простая разгадка терновских самозакапываний. Но бедные наши «сектанты», а в сущности, просто пламенно верующие - они эту непереносимую муку ожидания носят годы: и дивно ли, что многие уже прижизненно мешаются, сходят с ума, оставаясь наружно здоровыми (в том числе Гоголь, замученный страхом, как передают современники-друзья) ----
Они помнили Божье: «Ты еси земля и в землю отыдеши», и исполнили текст честно, а подробности, в букве, как и всегда.
В отличии от Розанова, я не силен в метафизике христианства. Но, на мой взгляд, русской нации более чем кому генетически присуща подсознательная тяга к Танатосу (смерти). “Чую с гибельным восторгом - пропадаю, пропадаю!». Плоти мы всегда предпочтем бесплотное, материи - дух. Может, потому нас еще боятся, несмотря ни начто.
В детстве у меня был дядя. Интеллигентный, очень талантливый человек, алкаголик. С личной жинью у него не сложилось, с карьерой тоже. Он часто жил в нашей семье, поскольку его отовсюду выгоняли. Когда был в состоянии, возился со мной. Рассказывал мне, 6-летнему, о скорости света, Эйнштейне, зачарованном кварке и темной материи. Вместе с ним мы могли клеить часами из бумаги какую-нибудь ленту Мебиуса. Я его обожал. Однажды спросил прямо: «Дядя Валя, зачем ты так пьешь?» Он помолчал смущенно, потом приобнял и сказал тихо: «Когда выпьешь, не так больно, Игорешка». Спиртное он потреблял торопливо, в чудовищных дозах, с болезненным остервенением. Умер в 42 от инсульта, но врачи после вскрытия сказали, что более года-двух он бы по-любому бы не протянул - внутренности изъедены алкоголем. Таким было его «самозакапывание». Интересно, это лечится?
В деревне Погановка Пензенской области 29 сектантов с детьми заживо замуровали себя под землей...Подобная история с уходом сектантов под землю описана в художественной литературе. В сборнике Бориса Акунина «Нефритовые четки» Эраст Фандорин расследует загадочные смерти целых семейств русских сектантов в конце ХIХ века.
Беллетрист Акунин с Фандориным нервно курят в сторонке. Более достоверен малоизвестный исторически-хроникальный текст В.В. Розанова «Русские могилы».
Сразу скажу, в свое время после прочтения всего текста некоторое время я был в шоке, в легкой контузии. Когда отошел, стал еще больше любить Жизнь. Тем не менее беременным и слишком впечатлительным дальше лучше не читать, без всякого кокетства.
Здесь выжимка:
---------------------------------------------------------------------
«До осени 1896 года в Ковалевских хуторах в Приднестровье существовали две совершенно чуждые друг другу жизни-жизнь скита и трудовая жизнь хозяев усадьбы и их родственников. Эти жизни были близки только по месту, но других отношениях близости не было, за исключением того обстоятельства, что отдельные члены семейства Ковалевых сблизились со скитом и являлись его поклониками и паломниками. ----
Представительницей хутора и его жизни являлась старуха Ковалева, мать Федора Ковалева, а представительницей скита была Виталия. Все отзывы, какие нам удалось собрать, рисуют старуху Ковалеву женщиной в высшей степени мягкой, доброй и человеколюбивой. Хотя она торговала мукой, но торговля вовсе не была главным делом ее жизни: она жила богатыми доходами от фруктовых и виноградных садов Согласно всем отзывам, это была не деловая, не практическая женщина, это была просто мягкая и добрая душа.
Совершенно иными чертами отличается Виталия.
Уроженка Херсонской губернии, девица около 35 или 40 лет, она отличалась энергией и большой решительностью. Виталия появляется впервые в терновских хуторах лет 12 тому назад. Первоначально она наезжала, по временам, в Терновский скит, а в последние три года основалась в нем окончательно и приняла в свои руки заведование делами и всей внутренней жизнью скита. До того времени скит представлял собой скорее мужской раскольничий монастырь, но с водворением в нем Виталии преобладающая роль переходит к женщинам, и в период последних событий это уже было монастырское общежитие с женской иерархией и администрацией во главе. ----
Мирная, безмятежная жизнь терновских хуторов была нарушена брожением, начавшимся в среде скита осенью 1896 года. Виталия и ее помощница Поля стали постоянно говорить о имеющих якобы наступить преследованиях; еще не было речи о пришествии антихриста, об антихристовой печати и пр., а говорилось только об ожидаемых якобы общих мерах против раскола. -----
Начало осени 1896 года (сентябрь, октябрь) прошло в беспокойстве и тревожных думах: все ждали то ссылки в отдаленные места, то заключения в тюрьму. Вечера и ночи проходили в беспокойных думах и разговорах, в которых принимали участие женщины, подростки и дети, вследствие чего беспокойство и волнение нарастали, а решения заменялись фантастическими предположениями.
В случае заключения в тюрьму, решали, согласно совету Виталии, запоститься, т. е. уморить себя голодной смертью. На этом остановилась большая часть. Немногие из мужчин давали совет - «дожидаться, что будет», ничего не предпринимая. Этот благоразумный исход, к сожалению, не имел места, главным образом потому, что психологический центр всего дела перешел к затворницам и вообще к женщинам и в силу этого получил оттенок страстного, горячего отвлеченного дела, которое не справлялось с внешней жизнью и действительностью. ----
С Рождественского поста беспокойное настроение терновских скитников и хуторян значительно усилилось. Проводились нередко то в той, то.в другой семье бессонные ночи в бесконечных причитаниях и самоустрашениях. Народная перепись явилась тем внешним событием, подходящим предлогом, к которому стало приурочиаться существовавшее уже раньше душевное волнение… говорилось, что народная перепись - это печать антихриста и что внесение человека в перепись равносильно наложению этой печати и вечной погибели человека.---- В ноябре и в особенности в декабре большинство обитателей находилось в состоянии почти непрерывного страха и тяжелых мрачных ожиданий. Такое гуртовое настроение, овладевшее всеми, делало жизнь тяжелой и предрасполагало к самоубийству.
Наиболее гибельным оказывалось влияние Виталии на полувзрослых детей, в особенности на тринадцатиетнюю дочь Фомина, Прасковью. Эта девочка-подросток была одной из самых близких лиц к Виталии, постоянно у нее бывала, служила посредницей между Виталией и хуторянами, и в этом смысле играла более существенную роль, чем большая часть взрослых.
Влияние этой девочки отражалось и на Анюше Ковалевой. И вот однажды, раньше, чем кто-нибудь другой, девочка Фомина произнесла слова: «Там (т. е. в остроге) будут резать, мучить, лучше в яму закопаться». В ответ на это ее мать Домна патетически сказала: «Хорошо ты, Пашенька, вздумала - и я с тобой». Затем о закапывании стала говорить Анюша, против чего Федор Ковалев
первоначально сильно возражал и говорил жене, что не
позволит этого. Наконец, около этого времени уже и сама старуха Ковалева находилась под неотразимым влиянием Виталии.---
Когда в декабре прошлого года счетчики народной переписи постучались в дверь терновского скита, то высунувшаяся рука передала им записку. «Мы христиане, - говорилось в записке. - Нам нельзя никакого нового дела принимать, и мы не согласны по-новому записывать наше имя и отечество. Нам Христос есть за всех и отечество и имя» --------
По рассказам Ковалева, мысль о закапывании в яму возникла впервые у его жены Анны, которую называли Анюшей.
Всего за несколько дней до рокового дня 23-го декабря, во время беспокойной ночи, проведенной в избе Фомина, обсуждался вопрос о возможной судьбе детей в случае ожидавшегося заключения взрослых в остроги. Так как предполагалось «запоститься в остроге», то некоторые выразили мысль, что, по смерти взрослых, дети будут крещены по-православному. При этой вести Анюша, державшая на руках ребенка, крепко прижала его и произнесла слова: «Не отдам ребенка на погибель; лучше пойду с нам в могилу». Ковалев рассказывает, что Виталия, услышав про слова Анюши, вопреки его ожиданию - не только не выразила его жене порицания, но сказала: «Это она хорошо придумала, это - пророчество. Добро, что она это нагадала, ей первой будет спасение». И тут же Виталия строго сказала Ковалеву, что если он не согласится на аннушкино решение, то на него упадет грех за три души (Ковалев понимал за душу жены и двух детей).
После этого колебания у Федора исчезли, и он пристал к решению жены. С этого времени мысль о могиле или, как выражается Ковалев, «о яме» овладела всеми.
«В яму!» - было всеобщим решением, в особенности в среде женщин С этим временем, по словам Ковалева, совпадает необыкновенно напряженная и спешная деятельность Виталии. Некоторые восставали против мысли о закапывании, усматривая в этом замаскированное самоубийство; многие прямо говорили: «Это все равно, как наложить на себя руки»... «Как бы от одного греха уйти, да не попасть в другой». Для решения этих недоумений, по замечанию старика Я. Я., читали много старых книг и «великие были споры». В обсуждениях, которые велись в ските и вне его, Виталия стала принимать чрезвычайно живое участие, и ею была высказана мысль, что «все, что делается для Бога, - не грех», и она вместе с Полей нашла в книгах будто бы подтверждение правильности такого мнения. После этого - наложить на себя руки для многих уже не казалось делом греховным.
Таким образом, мысль о закапывании вышла, несомненно, из скита; и после борьбы и противодействия возымела, наконец, власть над умами всех обитателей хуторов.---- Виталия приглашает к себе родную сестру свою Елизавету Денисову, из Николаева, под предлогом, что якобы она (Виталия) тяжко больна и желает проститься с сестрой. Отъезд Денисовой в терновские хутора был совершенно неожиданным для ее мужа, и для ее детей, и для родных. Как видно из рассказов Федора Ковалева, Виталия с приездом Денисовой быстро и решительно повела дело. Она вышла из своего скрытного состояния, всех заторопила - и общими усилиями у Денисовой, по-видимому совершенно не подготовленной, исторгнуто было согласие на закапывание вместе с другими, так что уже на следующий день по приезде Денисовой в хутора произошло закапывание. Сам Ковалев удивляется быстроте, с которой Денисова согласилась на закапывание. Очевидно, что настроение в хуторах до такой степени было сильно, что Денисова сразу подчинилась общему решению. ------
--------
Ночь на 23 декабря проведена была намеченными жертвами в доме Назара Фомина. Собравшиеся после церковной службы пений, сопровождавшиеся слезами, и взаимного прощания спустились в погреб и здесь общими усилиями началось приготовление могилы. Фомин, при участии ФедораКовалева и Кравцова, пробил отверстие в задней стене погреба, и затем все они трое с поспешностью началирыть мину Несколько часов длилась работа, и, наконец, была готова небольшая комнатка (мина) таких размеров, что человек вдоль и поперек ее мог свободно поместиться в лежачем положении; мина была пяти аршин длины, столько же ширины и более двух аршин высоты в средней части, - так как была сводообразной формы, и в средней части ее человек мог стоять, почти не cгибаясь. Раньше, чем была окончательно готова импровизированная могила, из дома Фоминых некоторые из оставшихся там спустились в погреб, и здесь почти все, не исключая и Виталии, принимали участие в приготовлении могилы - кто рыл, кто убирал землю Все были в большом волнении, и всех торопила Виталия. Перед роковым моментом все жертвы оделись в смертное.
После общей похоронной службы, спетой всеми, первою вошла в приготовленную могилу Анюша с двумя детьми. Слезы, молитвы, взаимные прощания и экстаз, в котором находились в последнюю ночь все решившиеся «закопаться в яме», были так велики, а торопливость, с которой шло все дело, была так необычна, что эти условия исключали для людей всякую возможность хотя бы на минуту остановиться и подумать о страшном будущем, которое скоро должно было для них наступить.
Кроме Анюши Ковалевой и ее двух девочек - грудной и трехлетней, - в могилу вошли Назар Фомин с женой и тринадцатилетней дочерью Прасковьей, работник Фомина Кравцов, сестра Виталии Елизавета Денисова и старик Скачков, отец Поли Младшей. Все они вошли в яму с горящими свечами, книгами, иконами, кроме того, они захватили с собой мужской тулуп, чтобы было на чем положить детей и корыто, чтобы укачивать в нем грудного ребенка.
Когда вошли все участники и готовился последним войти Федор Ковалев, уже в числе первых твердо решившийся умереть, то тут неожиданно возникло некоторое недоумение. Фомин, который должен был заложить мину снутри, поколебался, боясь, как бы это действие не было равносильно наложению на себя рук: он усиленно, со слезами стал умолять Ковалева не входить в мину и заложить ее снаружи. Так как обстоятельство это вызвало неожиданную задержку, то Виталия дала распоряжение, чтобы Ковалев остался снаружи и закладывал мину. Отверстие заложено было камнем на глине, и, по словам Ковалева, с некоторыми усилиями его можно было бы раскрыть. Но для большей верности дела мина была заложена двойной стенкой: именно, внутри выведена была Фоминым вторая стенка, так что кладка Ковалева и кладка Фомина прилегали одна к другой. Фомин и Ковалев работали одновременно.
Как только заложен был Ковалевым последний камень, он вместе с Виталией, Полей Младшей и монашкойТаисией быстро вышли из погреба, заперли его на замок и поспешно, почти бегом, удалились.
Два или три дня Ковалев и не приближался к этому месту .------
Входившие в могилу, по-видимому, менее всего думали об ужасах медленной смерти от задушения; пока закладывала отверстие мины, они пели религиозные песни, но, когда Ковалев и другие ушли из погреба, - что было с заключенными в роковой яме - о том можно судить по тому положению, в котором найдены трупы три месяца спустя.
Одной из самых страшных перспектив, которую рисует себе человеческое воображение, это - смерть в замкнутом пространстве, и средневековые рассказы о людях, замурованных в нишах зданий, принадлежат к наиболее ужасным. В этих рассказах приводятся различные подробности и, между прочим, тот факт, что у заживо погребенных найдено было впоследствии разорванное платье, изгрызенные руки и т, под. Нам не нужно останавливаться на опровержении этих баснословных рассказов. Не так происходит смерть в подобных условиях, и не в таком положении найдены трупы несчастных, обрекших себя на вольную смерть. Ни малейшей царапины не было найдено на трупах и никакого иного повреждения. Заключенные, по недостатку воздуха, мало-помалу задыхались и, тяжко страдая, постепенно теряли силы. Жажда свежести и холода была, без сомнения, нестерпимой, и, вероятно, под влиянием ее несчастные страдальцы клали себе холодную землю на грудь и на лицо , чтобы хотя несколько освежить себя и облегчить свои муки. Этой же жаждой было вызвано и то, что старик Скачков, отец Поли, вырыл себе небольшое углубление в боковой стенке ямы и на свежую, холодную землю этого углубления, умирая, положил свою
голову.
---------
Четыре дня спустя, именно в ночь на 27-е декабря, произошел новый ряд вольных смертей и смертоубийств. Внешняя сторона события состояла в следующем. Верстах в полутора от усадьбы Ковалевых и Фоминых находится усадьба Суховых. Здесь была сделана года два тому назад выемка земли под постройку дома.
И вот эта выемка послужила местом для новой общей могилы. В одном из углов выемки начата была и выведена в горизонтальном направлении длинная, наподобие бутылки, мина. Рыли мину - Сухов и Павлов. Они работали несколько часов ночью, и когда Ковалев с Виталией прибыли на это место - яма почти была готова. В эту яму готовились войти Сухов, его жена, их дочь Татьяна 7-ми лет и сын Максим 4-х лет и Павлов с двухлетней дочерью Александрой. Старушка мать Сухова. заканчивалось рытье ямы. Виталия деятельно помогала, разбрасывая и утаптывая вынутую землю для сокрытия всяких следов. Как и при первом закапывании, готовившиеся войти в могилу простились с остававшимися и друг с другом, надели смертное платье и, напутствуемые Виталией, поодиночке проникли в яму. После повторного опроса Ковалева - готовы ли они умереть? ..или, может быть, кто-либо выйдет из ямы - они твердо отвечали, что желают умереть. После этого Ковалев заложил вход и вместе с Виталией быстро направился в ковалевскую усадьбу, в скит. Это случилось далеко за полночь, вероятно, около двух или трех часов пополуночи, а начато было приготовление мины, как только стемнело и наступила ночь.
..........
Ковалев, входивший в это помещение в морозную ночь, рассказывает, что дышать было свободно, но отдавало сыростью.
Когда он вышел наружу, то, как сказано было, после двойного опроса могильных узников он стал закладывать мину. Пока он закладывал мину, он слышал, как там молились и разговаривали. Заваливши камнями плотно отверстие, Ковалев, еще раз опросивши заключенных, стал забивать промежутки между камнями сырой глиной. Делал он это, как говорит, с той целью, чтобы дух не выходил оттуда к чтобы впоследствии по запаху никто не мог узнать, что здесь погребены люди. Затем заложены были сенцы и, наконец, заложены были землей и утрамбованы наружная шейка мины и наружное выходное отверстие.
Рассказавши изложенные сейчас подробности, Ковалев заметил, что из первой мины (в усадьбе Фомина) можно было бы высвободиться, если бы того пожелали заключенные, но из этой мины выход был невозможен.
Смерть лиц, заключенных в эту мину, была одной из самых мучительных. После заделки отверстия мины жизнь заключенных могла продолжаться от 1-3 часов.
В первой мине (в усадьбе Фомина) кирпичная стенка погреба, составлявшая вместе с тем одну из стен мины, еще допускала некоторую возможность вентиляции чрез свои поры: здесь входное отверстие было не только заложено, но и законопачено глиной, и всякий обмен газов был невозможен - в силу этого явления задушения должны были наступить быстрее и резче. Картина, которую представляли открытые трупы, была наиболее поразительной и ужасной в сравнении со всеми другими смертями этого рода в терновских хуторах. Описания врачей и других очевидцев, с которыми мы по этому предмету беседовали, полны потрясающих подробностей. Все трупы этой ямы составляли одну общую кучу, в которой человеческие тела были сплетены самым беспорядочным образом, согнутые, скорченные, одни на других .
Что касается душевного состояния этой группы заживо погребенных, о нем можем сказать только немногое. Наиболее симпатичным является Павлов, муж Настасьи, 26 лет Как можно заключить из слов Настасьи, ее муж Иов был мягкого, доброго характера.
Поддавшись общему течению, он долго уговаривал жену следовать за ним и, когда та не склонилась на его слова и просьбы, он вечером, в роковой день 26 декабря, взял с собой единственную дочь Александру и ушел с нею. Знала ли жена, куда ее зовет муж и куда он ушел, взявши крошечного ребенка? По этому вопросу мы имели разговор с вдовой Павлова - Настасьей, молодой женщиной лет 20 ти. Разговор приблизительно состоял в следующем Настасья с грудным ребенком на руках, который родился уже после смерти мужа, на предложенный вопрос - «жалеет ли об умерших муже и ребенке» рассказала, что не может забыть о них, что она просила и умаливала мужа не идти туда, но муж, в свою очередь, просил, умолял и требовал, чтобы она следовала за ним. По этому поводу между супругами происходили долгие, часто горячие разговоры, в результате которых каждая сторона осталась при своем.
В тот вечер, как муж с девочкой ушел «неизвестно куда», Настасья ушла к своей матери. На вопрос, куда муж звал ее, она отвечала: «Не говорил куда, сказал только: «Пойдем со мной, там узнаешь». Между супругами были также горячие разговоры о их дочери, и Павлов тайком взял дочь и ушел. На вопрос, прощался ли муж с ней, уходя, - она отвечала: «Вестимо, прощался, как не прощался».
- Но так ли прощался, как прощаются перед смертью? - Настасья отвечала, что она «не знала, что муж
идет на смерть».
- Да он-то знал, что прощается в последний раз, и, должно быть, прощался, как перед смертью.
Настасья на это отвечала только грустной улыбкой.
Из рассказа Ковалева видно, что в ту пору, когда Павлов со своим двухлетним ребенком на руках входил в яму, он вспомнил о жене и произнес слова: «Эх, мне-то трудно, а ей - женское дело - и того труднее».
Остается не вполне ясным, что собственно спасло Настасью и как случилось, что она не последовала за мужем, так как Павлов пред тем, как уйти, раздарил свое имущество, Быть может, беременность Павловой и ожидание близкого разрешения послужили мотивом спасения ее.----
О том, что пятнадцать человек закопались живьем, - никто не знал за пределами терновских хуторов, по и в терновских хуторах страшная тайна хранилась строго, и вторая партия жертв шла в могилу, не зная о первой. Тайна была известна немногим и до поры до времени не была никем разглашена. Тем не менее местные власти нашли необходимым 5-го февраля подвергать аресту Виталию и с ней шесть других лиц. Арест был вызван тем обстоятельством, что эти лица во время переписи отказались дать о себе сведения; в силу этого они привлекались к ответственности за беспаспортность и были подвергнуты предварительному аресту. Поведение арестованных уже с первой минуты было необычно и невольно наводило на серьезные подозрения.
При первом допросе арестованные обнаружили явные признаки значительного возбужденного состояния,
Они, в особенности женщины, употребляли столь резкий, страстный тон речей, такой вызывающий образ действий, что обстоятельство это не могло не обратитьна себя внимание. ….Ввиду их решимости умереть в тюрьме c голоду, эти сектанты 9-го февраля, по распоряжению прокурора окружного суда, были из тюрьмы освобождены и отданы под домашний арест в дом той самой Александры Ковалевой, у которой они были задержаны.-----
Как только арестованные возвратились из тюрьмы, три старушки, остававшиеся дома («забракованные»), т. е. Сухова, Поля Старшая и Виктория Рассейская, стали усиленно просить Ковалева закопать их. Они невыразимо тревожились, были
в беспрерывном страхе и постоянно говорили, «Нас заберут в острог и запишут». Успокоить их было невозможно, они не оставляли Федора Ковалева со своими умаливаниями - закопать их. --------
Живо переданный нам Федором Ковалевым разговор его со старушками нам удалось записать отчасти почти стенографически:
- Все три просили меня: «Найди для нас место,
закопай нас, открой яму, где Назар» (т е. где был закопан Назар Фомин).
- Нельзя туда, где Назар: как вы будете лазить, топтаться по них? И там негде сидеть, там нету места
Куда вы их уберете? - Ну, сбоку выкопай другую мину.
Всю неделю старухи неотступно просили, но Ковалев все не соглашался. Нас возвращением Виталии из острога старушки снова окружили Ковалева своими просьбами.
-- Скорей выпроваживай извощиков (т. е извощиков, которые привезли арестованных-Виталию и других-- из тюрьмы).
- Выпроваживай извощиков и шукай для нас место, вези нас в скалу; там темно в пещере, там в пустоте мы умрем
- Но вы кашляете, не удержитесь от кашля, и вас сейчас найдут.
Наутро старухи снова стали просить Ковалева все о том же. Тут к ним присоединилась и Виталия. Она сказала:
- Сотвори ты милость, сотвори любовь, что ты за каменный: они схимницы и кланяются тебе, недостойному, в ноги. - Ну, благословите, - сказал после этого Ковалев Виталии. «Пойду». И решился идти в усадьбу Горзина (в версте от усадьбы Ковалевых. В это время во всей усадьбе не было других лиц, кроме самой Горзиной, так что, по соображениям Ковалева, в этой усадьбе можно было рассчитывать провести несколько часов, не рискуя встретить свидетелей.
В 8-м часу вечера, когда едва начинало темнеть, 12-го февраля, Ковалев вместе с тремя старухами и Виталией направился в усадьбу Горзина. В это время ему случилось проходить мимо сестры Авдотьи, которая сидела с поникшей головой. Она, не подымая головы, дернула Федора за платье и тихо, еле слышным голосом, сказала:
- Копай на четырех.
- Что ты, сестра! да ты совсем слабая, и без того сейчас помрешь.
Авдотья стала плакать.
- Для чужих стараешься, - сказала она, - а для сестры не хочешь.
Виталия вмешалась в дело и сказала:
- Греха нет, копай и для нее.
Когда место было выбрано, Ковалев начал копать яму, а «они пятеро», говорит Ковалев, «сидели тут же рядом». Авдотья, еле живая, безжизненная, сидела и смотрела тупо, безучастно, как брат размерил место и начал работу. Ковалев отмерил в ширину столько места, «как на двух», и стал копать вглубь, постепенно расширяя могилу. Приготовление ямы потребовало около 6-ти часов времени, и только за полночь могила была готова. Она представляла собой обыкновенную могилу, какую роют для покойников, с тою разницей, что сверху она была «вроде как на двух», а внизу «как на четырех». Такую форму Ковалев придал могиле с тою целью, чтобы облегчить себе труд выемки земли. Глубина могилы была почти в рост его самого. Когда могила была готова, они переоделись в смертные платья.
После этого Ковалев, стоя в могиле, принял сестру, как ребенка, на руки и спустил ее в могилу, так как онабыла крайне слаба, чтобы сойти самой. После этого Ковалев вылез из ямы и, подавая руку остальным, помогал им спрыгнуть вниз. Все четверо улеглись на бок, рядышком, плотно прижавшись одна к другой. Ковалев немедленно стал засыпать яму землей. По его словам, он кидал землю на ноги и затем на туловище лежавших в могиле; и, по временам приостанавливаясь, слышал, как они шептались между собой: «Прости, прости». Ковалев избегал бросать землю на лицо и на тело, чтобы не причинять ударов, и направлял комки бросаемой земли по стенкам могилы, от которых земля отражалась, разбиваясь в мелкие комья. Прежде чем забросать землей голову и лицо, он приостановился и стал слушать, не слышно ли разговора и не пожелают ли встать из могилы; но к удивлению заметил, что уже не слышно ни разговора, ни движения. Тогда он быстро бросил несколько полных лопат земли, которая закрыла головы.---
По-видимому, главнейшим условием, поколебавшим веру и фанатизм Виталии, была начавшаяся реакция против самоистребления; но еще большее влияние произвел начинавшийся общественный суд, сказавшийся в стоустой молве. В народе слышались проклятия и ужас против закапываний, о которых, как говорил Ковалев, повсюду рассказывали - как в колокола звонили. Еще не было раскрыто дело, еще не были найдены могилы, но общий говор о страшных терновских событиях уже стоял в воздухе, и виновница этих событий уже чувствовала на себе всю тяжесть приговора народной совести. Упадок духа Виталии очевиден, и ее самоубийство является событием, вытекавшим из страха и отчаяния. Это вовсе не был торжественный акт, каким было первое закапывание, это было суетливое бегство растерянной души с лица земли.
Состояние общего упадка духа и общего гнета овладело всеми.
Но в особенности это состояние сказалось на старухе Ковалевой. Быть может, во всех терновских событиях никто больше ее не пострадал душою . Она потеряла все, что было самого дорогого - свою наиболее даровитую и наиболее мягкую и симпатичную дочь, Авдотью, потеряла горячо любимую невестку и двух внучат.
Ускорило развязку обстоятельство случайное, но и крайне характерное. Деятелем в заключительной фазе терновской драмы явился слабоумный Дмитрий Ковалев.
Исключительные события отразились и в его тупой голове, и вот однажды он, совершенно неожиданно для всех, произнес патетический монолог, который поразил мать, но в особенности
поразил Федора. Дело состояло в следующем. Дмитрий стал в позу и страстно заговорил:
- Мать, что ты все вот так, да так?
При этих словах Дмитрий не без искусства скопировал согнутую несчастную фигуру своей матери.
- Что ты журишься, - продолжал он, - плюнь на все, а там, - при этом он указал на небо, - там будет тебе хорошо.
Сцена эта произвела большое впечатление на старуху Ковалеву. Она произвела также сильное впечатление и на Федора Ковалева и, быть может, заставила колебавшегося Федора взять на себя предстоявшую ему страшную роль - закопать мать.
.. назначен был срок, именно ночь на 21-е февраля, для исполнения. К удивлению своему, Виталия встретила неожиданное препятствие в старике Я. Я., который решительно отказался закопаться. Этот старик уже и раньше, в пору первых закапываний, не разделял мысли о необходимости насильственной смерти и склонен был думать, что такого рода смерть равносильна наложению на себя рук. Теперь он твердо заявил Виталии свой решительный отказ. Между ним и Виталией произошел следующий обмен мнений. Видя сопротивление старика, Виталия сказала, что больше не остается Святых Тайн для причащения, что имеется всего для одного раза; между тем ему, старику, весьма необходимо причащаться всякие сорок дней, и не стоит отсрочивать смерти при таких условиях. На это старик заметил: «Нынче Тайн нет, а там Бог пошлет, откуда-нибудь получим». Так как Виталия была сильнее старика Я. Я. в диалектике, то он разговора с нею продолжать не мог, и прибегнул к извороту, сказав:
- Матушка, вы все долго молились, а я всего три недели, как надел черное платье, я еще недостаточно молился, мне еще надо помолиться, еще я не готов на смерть.
Отказ старика Я Я сильно разгневал Виталию. Последствием этого было то, что старик Я Я, бывший с другим стариком в одной келье, немедленно был от него отделен и помещен особо, в отдельную камеру, и два дня не получал никакой пищи.
Отказ старика Я Я. произвел такое сильное действие, что закапывание, назначенное на этот день, было отменено - и затем оно произошло неделю спустя, в ночь на 28-е февраля -------
Местом для закапывания был избран тот самый погреб, которого так добивались три старушки третьей группы, т. е погреб в усадьбе Фомина, где зарылась первая группа. Сравнительно поздно, в ночь на 28-е февраля, направились туда все участники мрачного дела.
На этот раз все шло с чрезвычайной торопливостью. Ночи, по справедливому замечанию Федора Ковалева, были уже в это время года короче, и уже по одному этому необходимо было торопиться, чтобы до наступления утренней зари со всем покончить. Яму могли рыть только двое мужчин - Федор Ковалев и его брат Дмитрий. Но более всего поспешность внушена была Виталией, которая и с первыми закапываниями торопилась, а здесь время ожидания лично для нее, как для жертвы, могло быть особенно тягостным ; в силу этого она чрезвычайно торопила обоих работавших Ковалевых и со всеми почти присутствующими помогала приготовлению мины, причем сама она трудилась более других, убирая землю.
Прежней мины, которая заключала в себе тела первой группы закопавшихся, не коснулись, но было назначено Виталией смежное место, именно - левая боковая стенка погреба, в которой стали рыть мину в направлении перпендикулярном или несколько под углом к первой мине. Расстояние входных отверстий первой и настоящей мины было не более двух с половиной или трех аршин. Что-бы прорыть мину, было необходимо вынуть несколько камней неглубокого фундамента боковой стенки погреба длина ниши была короче роста человека, и все поместившиеся в этой, поспешно сделанной, неудобной могиле должны были согнуться, прижав голову к груди и поджав ноги. Когда они улеглись, Федор Ковалев, по распоряжению Виталии, заложил мину камнями, засыпал землей и утрамбовал.
На этот раз совершенно один, Ковалев быстро ушел от этого страшного места и страшного дела! «Тебе будет великий грех, если нас откроют», - сказала Виталия напоследок Ковалеву
Она мотивировала свое требование тем, что открытие трупов может повлечь за собою вскрытие тел .
Затем она взяла с Ковалева строгое клятвенное обещание, что он после их смерти не останется в живых. Она прямо говорила ему: «Не живи после нас, не ешь, умри с голоду».
В ответ на это Ковалев дал обещание: «Как вас зарою, не буду жить».
Легши в могилу, все жертвы тихо шептались между собой; слышалось, как они говорили: «Прости, прости»; старались поудобнее лечь в тесном помещении. Пространство, в котором были заключены шесть жертв, хотя и допускало некоторую вентиляцию через заложенное входное отверстие, но, в сущности, помещение было так мало, что жизнь могла продолжаться самое короткое время-от десяти до двадцати минут.
Закопавши, Ковалев вернулся в скит, где нашел старика ЯЯ и еще двух-трех лиц.
«Три или четыре дня ничего не ем, не пью, - рассказывал потом Ковалев, - вижу - нет светопредставления - я напился водицы; на пятый день - нет светопредставления - съел баклажанчик. Так прошло две недели - в острог не берут, войны нету. Что такое, думаю - и стал хлеб есть и помаленьку стал все есть»
На вопрос о жене и детях, Ковалев сказал: «Сердце и теперь все болит, не отходит. Спать сплю, а проснусь - сейчас сердце болит. Как не болеть. Другой матери и другой жены не будет»
Из комментариев В.В. Розанова:
«Поразительно, что все это исследует медик-психиатр, с любопытством к психиатрической стороне явления. Но где же любопытство православных? в духовных журналах, в лице профессоров духовных академий?...
Едва произнесено «психиатрический материал», как мы чувствуем, что ученый надевает на явление мешок, и мешок этот тащит к себе, чтоб не дать никому ничего в нем увидеть.
Никакого в собственном смысле изуверства нравственного, сектантства нравственного не было: «натура» у этих людей языческая, «своя» собственная, «от батюшки с матушкой», и она - святая; заражен только ум, идеи, «убеждения», склонившие дерево вопреки росту в сторону, - «не любите мира, ни того, что в мире, ибо все в мире - похоть плоти, похоть очей и гордость житейская» (Иоанн, II, 16)... Это новая бурная «благая весть» и сорвала крону дерева в приднепровских плавнях, крону «древа жизни»,
«Люди будут издыхать от страха и ожидания того, что грядет
на Вселенную; ибо силы небесные поколеблются» (Лука, XXI).
Это нагнетание страха на человечество - одна из метафизических сторон Евангелия, далекая от морального рационализма «возлюби ближнего своего».
..В России, в Англии, всюду Евангелие принималось вовсе не с умилением и в спокойствии, а трепетно и в страхе. Стоящего на краю пропасти - тянет в пропасть, хотя он и знает, что там - смерть. Ибо тоска ожидания часто непереносимее физической муки.христиане, которые не могут же не верить мрачным предсказаниям Христа даже о «колебании стихий небесных», не могут не жить постоянно как бы на краю ужасного мирового обрыва - такой «пропасти», перед которою что расселины гор или решеточка на краю колокольни. «Все упадем туда! Непременно! Он сказал, в этом - Церковь, религия!» И многие, не вынося этого ужаса, бросаются вперед сами. Вот, собственно, простая разгадка терновских самозакапываний. Но бедные наши «сектанты», а в сущности, просто пламенно верующие - они эту непереносимую муку ожидания носят годы: и дивно ли, что многие уже прижизненно мешаются, сходят с ума, оставаясь наружно здоровыми (в том числе Гоголь, замученный страхом, как передают современники-друзья) ----
Они помнили Божье: «Ты еси земля и в землю отыдеши», и исполнили текст честно, а подробности, в букве, как и всегда.
В отличии от Розанова, я не силен в метафизике христианства. Но, на мой взгляд, русской нации более чем кому генетически присуща подсознательная тяга к Танатосу (смерти). “Чую с гибельным восторгом - пропадаю, пропадаю!». Плоти мы всегда предпочтем бесплотное, материи - дух. Может, потому нас еще боятся, несмотря ни начто.
В детстве у меня был дядя. Интеллигентный, очень талантливый человек, алкаголик. С личной жинью у него не сложилось, с карьерой тоже. Он часто жил в нашей семье, поскольку его отовсюду выгоняли. Когда был в состоянии, возился со мной. Рассказывал мне, 6-летнему, о скорости света, Эйнштейне, зачарованном кварке и темной материи. Вместе с ним мы могли клеить часами из бумаги какую-нибудь ленту Мебиуса. Я его обожал. Однажды спросил прямо: «Дядя Валя, зачем ты так пьешь?» Он помолчал смущенно, потом приобнял и сказал тихо: «Когда выпьешь, не так больно, Игорешка». Спиртное он потреблял торопливо, в чудовищных дозах, с болезненным остервенением. Умер в 42 от инсульта, но врачи после вскрытия сказали, что более года-двух он бы по-любому бы не протянул - внутренности изъедены алкоголем. Таким было его «самозакапывание». Интересно, это лечится?