(no subject)
В нашем дворе в пору моего детства-отрочества было несколько алкашей, непохожих друг на друга ни внешне, ни по внутренним качествам, но каждый из них был тесно вплетён в наше дворовое житьё-бытьё.
Любимым из них был художник дядя Валя. Рисовал он и правда здорово, как и отчего его так угораздило вляпаться в болото алкоголизма, не ведаю. Это был невысокий, сухонький человек с добрыми лучистыми глазами. Во многом внешне и по манере поведения он был похож на дядю Митю из "Любовь и голуби". И со своей женой - тётей Галей - они и правда "любили друг друга, что характерно... Я ей говорю "Санюшка", а она мне - "Митюнюшка." Вот точно так, разве что тётя Галя была вся кругленькая и сдобная как булочка, и слова грубого от неё никто не слышал. Максимум максиморум, который она себе позволяла, когда дядя Валя уж сильно зарывался в своей весёлости и по её мнению переходил некоторые границы, - это сдвинуть брови и с нажимом сказать "Валентин." (даже без восклицательного знака) И дядя Валя сдувался - "Ну что ты, Галюшка?" И шёл домой.
Когда он был трезв, он писал картины. Когда был в подпитии, он выходил во двор и развлекал детвору (любил он нас) - показывал фокусы, рассказывал байки, разговаривал за жизнь. Расдухарившись, иногда кричал нам - "Ша! Ша, медузы!" Мы хохотали и искренне его любили, никогда не позволяли себе ни ему что-то дурное сказать, ни о нём. Ещё и спрашивали у тёти Гали иногда - "А дядя Валя к нам сегодня выйдет?"
Когда он умер, тётя Галя потускнела и похудела разом, всё говорила - "Как же я без Вали?" И пережила она его ненадолго.
***
В его же подъезде жили два брата-алкоголика - Саша и Толя, а их сестра, тётя Настя, жила в моём подъезде, через стенку. Она была похожа на каноническую казачку - высокая, статная, крепконогая хохотушка, брови в разлёт, тугая смоляная коса до пояса, тогда ей было лет сорок, молодая совсем. Угощала меня пирожками, да вообще её все любили тоже.
Какими были братья, до того как... Я не застала, а то, во что превратил их алкоголь. Вот представьте маски театра но - нарочито гипертрофированные изображения "злого, демонического" и "доброго наивняка". Вот так и вышло, что все морщины, складки, брыли нарисовали лицо дяди Саши добряком, а дядю Толю - инфернальным злыднем. Впрочем, выражение их глаз соответствовало вполне. К первому мы, дети, относились спокойно, а ко второму - с опаской.
А потом случилось так, что тётя Настя выпала из окна и разбилась насмерть. И хоть никого не посадили, но весь дом ТОЧНО знал, что она не сама, а постарались братья, пришедшие к ней выцыганивать деньги на выпивку, и все были едины - Толя выбросил, а Саша просто стоял и не вмешивался.
После этого детское отношение тоже поменялось - дядю Сашу мы "не замечали", а вот опаска по отношению к дяде Толе переросла в форменный ужас, и все, завидев его, обходили по большому кругу, здороваться перестали с обоими. Все, кроме меня. Я почему-то была не уверена в том, что они - убийцы ("Ну никто же точно не видел? Менты не взяли их?" - рассуждала я), и на всякий случай здоровалась, издалека, и спешила пройти дальше. Дядя Саша всегда здоровался в ответ и улыбался всеми морщинами. Дядя Толя и до гибели тёти Насти старательно никого не замечал и ни с кем не разговаривал, а после и подавно - только смерит тяжёлым взглядом и пройдёт себе. И за всё время своей жизни с нами, детьми, он заговорил только раз, точнее со мной.
Днём, особенно летом, он любил сиживать на лавочке, на солнышке. И когда из-под прикрытых глаз, а когда и прямо в упор наблюдал за нашими играми - смотрел зло (как нам казалось) и молчал. Нам становилось неуютно, и мы уходили подальше. Как-то раз мы играли в карты, азартно, увлечённо, дядя Толя сидел и всё так же исподлобья зыркал на нас, и вдруг он сказал, хрипло-сиплым голосом: "Оля, они тебя обманывают: у высокого в рукаве - туз, а те..." И подробно описал, как каждый сжулил. Я крикнула ему "Спасибо!"
Вокруг меня сразу образовался ореол... не "загадочности", а "непонятности" и чего-то опасного что ли. Как же так? "Убийца", "зверь", "недочеловек", "жестокий злыдень" мало того, что знает, как меня зовут, так ещё и "он - на твоей стороне."
***
Третьим-четвёртым был Долгов. Высокий, крепкий как дуб, с рыжей гривой (потом - перец с солью). Шумный холерик и страшный матершинник. Своим любимчикам он давал прозвища, правда, таковых у него было всего два: та, кого он окрестил Нефертити, - девочка Таня, и потому что у неё был действительно примечательный и похожий на искомый профиль, и потому что фамилия у неё была Нефёдова, и Принцесса Колокольчик - я.
Всем было известно, что в своё время он отсидел за изнасилование малолетней, совершённое в состоянии алкогольного опьянения. И все воспринимали как... как нормальное и данность, что, когда Долгов, трезв с ним можно иметь дело - подходить, говорить, шутить, но когда он пьян, девочкам лучше держаться от него за версту, а лучше вообще постараться не попасться на глаза. И родители меня всегда предупреждали, мол, сегодня Долгов пьяный, ходит по квартирам, не открывай дверь, или "будешь на улице - не подходи сегодня, он пьяный и буйный."
Так и жили.
Любимым из них был художник дядя Валя. Рисовал он и правда здорово, как и отчего его так угораздило вляпаться в болото алкоголизма, не ведаю. Это был невысокий, сухонький человек с добрыми лучистыми глазами. Во многом внешне и по манере поведения он был похож на дядю Митю из "Любовь и голуби". И со своей женой - тётей Галей - они и правда "любили друг друга, что характерно... Я ей говорю "Санюшка", а она мне - "Митюнюшка." Вот точно так, разве что тётя Галя была вся кругленькая и сдобная как булочка, и слова грубого от неё никто не слышал. Максимум максиморум, который она себе позволяла, когда дядя Валя уж сильно зарывался в своей весёлости и по её мнению переходил некоторые границы, - это сдвинуть брови и с нажимом сказать "Валентин." (даже без восклицательного знака) И дядя Валя сдувался - "Ну что ты, Галюшка?" И шёл домой.
Когда он был трезв, он писал картины. Когда был в подпитии, он выходил во двор и развлекал детвору (любил он нас) - показывал фокусы, рассказывал байки, разговаривал за жизнь. Расдухарившись, иногда кричал нам - "Ша! Ша, медузы!" Мы хохотали и искренне его любили, никогда не позволяли себе ни ему что-то дурное сказать, ни о нём. Ещё и спрашивали у тёти Гали иногда - "А дядя Валя к нам сегодня выйдет?"
Когда он умер, тётя Галя потускнела и похудела разом, всё говорила - "Как же я без Вали?" И пережила она его ненадолго.
***
В его же подъезде жили два брата-алкоголика - Саша и Толя, а их сестра, тётя Настя, жила в моём подъезде, через стенку. Она была похожа на каноническую казачку - высокая, статная, крепконогая хохотушка, брови в разлёт, тугая смоляная коса до пояса, тогда ей было лет сорок, молодая совсем. Угощала меня пирожками, да вообще её все любили тоже.
Какими были братья, до того как... Я не застала, а то, во что превратил их алкоголь. Вот представьте маски театра но - нарочито гипертрофированные изображения "злого, демонического" и "доброго наивняка". Вот так и вышло, что все морщины, складки, брыли нарисовали лицо дяди Саши добряком, а дядю Толю - инфернальным злыднем. Впрочем, выражение их глаз соответствовало вполне. К первому мы, дети, относились спокойно, а ко второму - с опаской.
А потом случилось так, что тётя Настя выпала из окна и разбилась насмерть. И хоть никого не посадили, но весь дом ТОЧНО знал, что она не сама, а постарались братья, пришедшие к ней выцыганивать деньги на выпивку, и все были едины - Толя выбросил, а Саша просто стоял и не вмешивался.
После этого детское отношение тоже поменялось - дядю Сашу мы "не замечали", а вот опаска по отношению к дяде Толе переросла в форменный ужас, и все, завидев его, обходили по большому кругу, здороваться перестали с обоими. Все, кроме меня. Я почему-то была не уверена в том, что они - убийцы ("Ну никто же точно не видел? Менты не взяли их?" - рассуждала я), и на всякий случай здоровалась, издалека, и спешила пройти дальше. Дядя Саша всегда здоровался в ответ и улыбался всеми морщинами. Дядя Толя и до гибели тёти Насти старательно никого не замечал и ни с кем не разговаривал, а после и подавно - только смерит тяжёлым взглядом и пройдёт себе. И за всё время своей жизни с нами, детьми, он заговорил только раз, точнее со мной.
Днём, особенно летом, он любил сиживать на лавочке, на солнышке. И когда из-под прикрытых глаз, а когда и прямо в упор наблюдал за нашими играми - смотрел зло (как нам казалось) и молчал. Нам становилось неуютно, и мы уходили подальше. Как-то раз мы играли в карты, азартно, увлечённо, дядя Толя сидел и всё так же исподлобья зыркал на нас, и вдруг он сказал, хрипло-сиплым голосом: "Оля, они тебя обманывают: у высокого в рукаве - туз, а те..." И подробно описал, как каждый сжулил. Я крикнула ему "Спасибо!"
Вокруг меня сразу образовался ореол... не "загадочности", а "непонятности" и чего-то опасного что ли. Как же так? "Убийца", "зверь", "недочеловек", "жестокий злыдень" мало того, что знает, как меня зовут, так ещё и "он - на твоей стороне."
***
Третьим-четвёртым был Долгов. Высокий, крепкий как дуб, с рыжей гривой (потом - перец с солью). Шумный холерик и страшный матершинник. Своим любимчикам он давал прозвища, правда, таковых у него было всего два: та, кого он окрестил Нефертити, - девочка Таня, и потому что у неё был действительно примечательный и похожий на искомый профиль, и потому что фамилия у неё была Нефёдова, и Принцесса Колокольчик - я.
Всем было известно, что в своё время он отсидел за изнасилование малолетней, совершённое в состоянии алкогольного опьянения. И все воспринимали как... как нормальное и данность, что, когда Долгов, трезв с ним можно иметь дело - подходить, говорить, шутить, но когда он пьян, девочкам лучше держаться от него за версту, а лучше вообще постараться не попасться на глаза. И родители меня всегда предупреждали, мол, сегодня Долгов пьяный, ходит по квартирам, не открывай дверь, или "будешь на улице - не подходи сегодня, он пьяный и буйный."
Так и жили.