вернулась
Вернулась из короткой, но очень насыщенной поездки. Всего несколько дней в Москве -- а тоски на год вперед. Бабушка. Мама. Гена. Стихи. Оркестр "Kremlin". Чудесные Арабские Эмираты с синим-синим морем. Крабики. Женщины в черном, с глазами. Мама подарила шелковый платочек, расписанный лично по ее заказу лично для меня -- с голубыми ящерицами на песочном фоне. Верка подарила подушку, сшитую и вышитую лично ею лично для меня -- с черной ящерицей на оранжевом фоне. Ёлка подарила давно желанную книжку -- и у нее тоже на обложке ящерица! Сердце радуется. Ящерицы -- последняя радость в этой жизни.
Все время физически чувствую, как время бежит сквозь меня, несется с тихим безжалостным гулом, ничего не оставляя, а только отрывая и унося. Прошедший год был очень плохой. Хочется надеяться, что новый будет лучше -- хочется, да не получается...
После того, как умерла Сашина бабушка, я стала болезненно относиться к любой живой бабушке. Особенно к своей. Убедила ее писать мемуары, хотя никакой склонности к этому у нее нет. Осенью мама рассказывала, что бабушка достала-таки сундук с письмами и фотографиями, чтобы вдохновиться для мемуаров. Достала, разложила вокруг себя -- и вдруг начала неостановимо рыдать. Мама никак не могла ее успокоить. Потом, нарыдавшись, бабушка говорила: "Я, когда стала письма перечитывать, вдруг отчетливо поняла, что все растеряла. Я ведь раньше не такая была. В моей семье все так друг друга любили, так заботились друг о друге, а я от них оторвалась и совершенно озверела".
И это правда.
Она все-таки написала -- и вот теперь передала мне -- тетрадочку воспоминаний про войну. Самое страшное там -- именно то, как она всех растеряла. Оказывается, у ее мамы (погибшей в 44-м году) были сестры, которые пытались о ней (бабушке, молодой тогда) заботиться, писали ей, звали к себе, а она, выйдя замуж и "оторвавшись", перестала с ними общаться. Сестры жили в Москве, у них были дети и намечались внуки. Где-то они есть и сейчас -- наши родственники, которых мы уже никогда не узнаем.
Я слушаю ее, читаю эти воспоминания и думаю, что ведь я так же "оторвалась". Может быть, еще хуже. Потому что я еще и уехала (все, не могу больше писать, "слезы душат меня")
...
Пойду посплю, хотя по здешнему времени уже вставать пора. И на работу. И ведь не отвертишься.
Всем привет.
Все время физически чувствую, как время бежит сквозь меня, несется с тихим безжалостным гулом, ничего не оставляя, а только отрывая и унося. Прошедший год был очень плохой. Хочется надеяться, что новый будет лучше -- хочется, да не получается...
После того, как умерла Сашина бабушка, я стала болезненно относиться к любой живой бабушке. Особенно к своей. Убедила ее писать мемуары, хотя никакой склонности к этому у нее нет. Осенью мама рассказывала, что бабушка достала-таки сундук с письмами и фотографиями, чтобы вдохновиться для мемуаров. Достала, разложила вокруг себя -- и вдруг начала неостановимо рыдать. Мама никак не могла ее успокоить. Потом, нарыдавшись, бабушка говорила: "Я, когда стала письма перечитывать, вдруг отчетливо поняла, что все растеряла. Я ведь раньше не такая была. В моей семье все так друг друга любили, так заботились друг о друге, а я от них оторвалась и совершенно озверела".
И это правда.
Она все-таки написала -- и вот теперь передала мне -- тетрадочку воспоминаний про войну. Самое страшное там -- именно то, как она всех растеряла. Оказывается, у ее мамы (погибшей в 44-м году) были сестры, которые пытались о ней (бабушке, молодой тогда) заботиться, писали ей, звали к себе, а она, выйдя замуж и "оторвавшись", перестала с ними общаться. Сестры жили в Москве, у них были дети и намечались внуки. Где-то они есть и сейчас -- наши родственники, которых мы уже никогда не узнаем.
Я слушаю ее, читаю эти воспоминания и думаю, что ведь я так же "оторвалась". Может быть, еще хуже. Потому что я еще и уехала (все, не могу больше писать, "слезы душат меня")
...
Пойду посплю, хотя по здешнему времени уже вставать пора. И на работу. И ведь не отвертишься.
Всем привет.