Памяти Русского Исхода. Ирина Кнорринг. Баллада о двадцатом годе
Оригинал взят у d_v_sokolov в Памяти Русского Исхода. Ирина Кнорринг. Баллада о двадцатом годе
Сегодня 91-я годовщина Исхода Русской армии из Крыма. Ровно 91 год назад, в этот ноябрьский день из севастопольской бухты вышли последние корабли белого флота, увозящие в неизвестность многие тысячи военных и беженцев.
Трагична была судьба ушедших на чужбину. Но несоизмеримо трагичнее сложились судьбы тех многих тысяч, которые не смогли или не решились уехать.
С приходом большевиков осенью 1920 г. под солнцем Тавриды разыгралась драма апокалипсического масштаба. Расстрелы, террор и массовый голод - таким было установление советской власти в Крыму, ставшим воистину красным от пролитой крови.
Именно поэтому этот день является датой поминовения не только ушедших, но и тех, кто остался, и кому предстояло испить сполна горькую чашу страданий.
Драма Исхода и последующих страшных событий нашла свое отражение не только в воспоминаниях, художественной прозе и документах, но и в поэзии.
В этой связи нельзя не привести строки из стихотворного наследия поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг, сделавшей трагедию Исхода одной из основных тем своих произведений. Дочь профессора истории, в 1919-1920 гг. преподававшего в Севастопольском Морском корпусе, Ирина Николаевна была одной из тех, кому посчастливилось эмигрировать.
Однако воспоминания о пережитых ей страшных мгновениях не оставляли поэтессу до самых последних дней. Эвакуация из Севастополя происходила организовано и спокойно. Такой она запомнилась большинству современников. Однако совсем по-иному запечатлелись эти события в памяти и творчестве Ирины Кнорринг:
__
БАЛЛАДА О ДВАДЦАТОМ ГОДЕ
Стучали колеса...
"Мы там... мы тут"...
Прицепят ли, бросят?
Куда везут?
Тяжелые вещи
В темных углах...
На холод зловещий
Судьба взяла.
Тела вповалку
На чемоданах...
И не было жалко,
И не было странно.
Как омут бездонный -
Зданье вокзала,
Когда по перрону
Толпа бежала.
В парадных залах
Валялись солдаты...
Со стен вокзала
Дразнили плакаты...
На сердце стоны:
Возьмут? Прицепят!..
Вагоны, вагоны -
Красные цепи.
Глухие зарницы
Тревожных боев.
Тифозные лица
Красных гробов.
Свистки паровозов.
Грязь на путях.
Берут, увозят -
Кого хотят.
Куда-то увозят
Танки и пушки...
Кругом паровозы,
Теплушки, теплушки.
Широкие двери
Вдоль красной стены.
Не люди, а звери
Там спасены.
Тревожные вести
Издалека.
Безумие мести
В сжатых руках.
Лишь тихие стоны.
Лишь взгляд несмелый,
Когда за вагоном
Толпа ревела.
Сжимала сильнее
На шее крестик.
О, только б скорее,
О, только б вместе!
Вдали канонада.
Догонят? Да?
Не надо, не надо!
О, никогда!
Прощальная ласка
Веселого детства -
Весь ужас Батайска,
Безумие бегства.
II
Как на острове нелюдимом,
Жили в маленьком Туапсе.
Корабли проходили мимо,
Тайной гор дразнили шоссе.
Пулемет стоял на вокзале...
Было душно от злой тоски.
Хлеб но карточкам выдавали
Кукурузной желтой муки.
Истомившись в тихой неволе,
Ждали - вот разразится гроза.
Крест зеленый на красном ноле
Украшал пустынный вокзал.
Было жутко и было странно
С наступлением
холодной тьмы.
Провозили гроб деревянный
Мимо окон, где жили мы.
По-весеннему грело солнце.
Теплый день наступал не раз.
Приходили два миноносца
И зачем-то стреляли в нас.
Были тихи тревожные ночи,
Чутко слушаешь, а не спишь.
Лишь единственный
поезд в Сочи
Резким свистом прорезывал тишь.
И грозила кровавой расплатой
Всем, уставшим за тихий день,
Дерзко-пьяная речь солдата
В шапке, сдвинутой набекрень.
Ill
Тянулись с Дона обозы,
И не было им конца.
Звучали чьи-то yгрозы
У белого крыльца.
Стучали, стонали, скрипели
Колеса пыльных телег.
Тревожные две недели
Решили новый побег.
Волнуясь, чего-то ждали,
И скоро устали ждать.
Куда-то еще бежали
В морскую, мутную гладь.
И будто бы гул далекий,
Прорезав ночную мглу,
Тоской звучали упреки
Оставшихся на молу.
IV
Ползли к высокому молу
Тяжелые корабли.
Пронизывал резкий холод
И ветер мирной земли.
Дождливо хмурилось небо.
Тревожны лица людей.
Бродили, искали хлеба
Вдаль керченских площадей.
Был вечер суров и долог
Для мартовских вечеров.
Блестели дула винтовок
На пьяном огне костров.
Сирена тревожно и резко
Вдали начинала выть.
Казаки в длинных черкесках
Грозили что-то громить.
И было на пристани тесно
От душных, скорченных тел.
Из черной, ревущей бездны
Красный маяк блестел.
V
Нет, не победа и не слава
Сияла на пути...
В броню закопанный дредноут
Нac жадно поглотил.
И люди шли.
Их было много.
Ползли издалека.
И к ночи ширилась тревога
И ширилась тоска.
Открылись сумрачные люки.
Как будто в глубь могил.
Дрожа, не находили руки
Канатов и перил.
Пугливо озирались в трюмах
Зрачки незрячих глаз.
Спустилась ночь, страшна, угрюма.
Такая - в первый раз.
Раздался взрыв: тяжелый, смелый.
Взорвался и упал.
На темном берегу чернела
Ревущая толпа.
Все были, как в чаду угара,
Стоял над бухтой стон.
Кровавым заревом пожара
Был город озарен.
Был жалок взгляд непониманья.
Стучала кровь сильней.
Несвязно что-то о восстанье
Твердили в стороне.
Одно хотелось: поскорее
И нам уйти туда.
Куда ушли, во мгле чернея.
Военные суда.
И мы ушли. И было страшно
Среди ревущей тьмы.
Три ночи над четвертой башней.
Как псы, ютились мы.
А после в кубрик опускались
Отвесным трапом вниз.
Где крики женщин раздавались
И визг детей и крыс.
Там часто возникали споры:
Что - вечер или день?
И поглощали коридоры
Испуганную тень.
Впотьмах ощупывали руки
И звякали шаги.
Открытые зияли люки
У дрогнувшей ноги.
Зияли жутко, словно бездны
Неистовой судьбы.
И неизбежно трап отвесный
Вел в душные гробы.
Все было точно бред: просторы
Чужих морей и стран,
И очертания Босфора
Сквозь утренний туман.
По вечерам - напевы горна.
Торжественный обряд.
И взгляд без слов: уже покорный.
Недумающий взгляд.
И спящие вповалку люди,
И черная вода.
И дула боевых орудий,
Умолкших навсегда.
10 июня 1924. Сфаят
Сегодня 91-я годовщина Исхода Русской армии из Крыма. Ровно 91 год назад, в этот ноябрьский день из севастопольской бухты вышли последние корабли белого флота, увозящие в неизвестность многие тысячи военных и беженцев.
Трагична была судьба ушедших на чужбину. Но несоизмеримо трагичнее сложились судьбы тех многих тысяч, которые не смогли или не решились уехать.
С приходом большевиков осенью 1920 г. под солнцем Тавриды разыгралась драма апокалипсического масштаба. Расстрелы, террор и массовый голод - таким было установление советской власти в Крыму, ставшим воистину красным от пролитой крови.
Именно поэтому этот день является датой поминовения не только ушедших, но и тех, кто остался, и кому предстояло испить сполна горькую чашу страданий.
Драма Исхода и последующих страшных событий нашла свое отражение не только в воспоминаниях, художественной прозе и документах, но и в поэзии.
В этой связи нельзя не привести строки из стихотворного наследия поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг, сделавшей трагедию Исхода одной из основных тем своих произведений. Дочь профессора истории, в 1919-1920 гг. преподававшего в Севастопольском Морском корпусе, Ирина Николаевна была одной из тех, кому посчастливилось эмигрировать.
Однако воспоминания о пережитых ей страшных мгновениях не оставляли поэтессу до самых последних дней. Эвакуация из Севастополя происходила организовано и спокойно. Такой она запомнилась большинству современников. Однако совсем по-иному запечатлелись эти события в памяти и творчестве Ирины Кнорринг:
__
БАЛЛАДА О ДВАДЦАТОМ ГОДЕ
Стучали колеса...
"Мы там... мы тут"...
Прицепят ли, бросят?
Куда везут?
Тяжелые вещи
В темных углах...
На холод зловещий
Судьба взяла.
Тела вповалку
На чемоданах...
И не было жалко,
И не было странно.
Как омут бездонный -
Зданье вокзала,
Когда по перрону
Толпа бежала.
В парадных залах
Валялись солдаты...
Со стен вокзала
Дразнили плакаты...
На сердце стоны:
Возьмут? Прицепят!..
Вагоны, вагоны -
Красные цепи.
Глухие зарницы
Тревожных боев.
Тифозные лица
Красных гробов.
Свистки паровозов.
Грязь на путях.
Берут, увозят -
Кого хотят.
Куда-то увозят
Танки и пушки...
Кругом паровозы,
Теплушки, теплушки.
Широкие двери
Вдоль красной стены.
Не люди, а звери
Там спасены.
Тревожные вести
Издалека.
Безумие мести
В сжатых руках.
Лишь тихие стоны.
Лишь взгляд несмелый,
Когда за вагоном
Толпа ревела.
Сжимала сильнее
На шее крестик.
О, только б скорее,
О, только б вместе!
Вдали канонада.
Догонят? Да?
Не надо, не надо!
О, никогда!
Прощальная ласка
Веселого детства -
Весь ужас Батайска,
Безумие бегства.
II
Как на острове нелюдимом,
Жили в маленьком Туапсе.
Корабли проходили мимо,
Тайной гор дразнили шоссе.
Пулемет стоял на вокзале...
Было душно от злой тоски.
Хлеб но карточкам выдавали
Кукурузной желтой муки.
Истомившись в тихой неволе,
Ждали - вот разразится гроза.
Крест зеленый на красном ноле
Украшал пустынный вокзал.
Было жутко и было странно
С наступлением
холодной тьмы.
Провозили гроб деревянный
Мимо окон, где жили мы.
По-весеннему грело солнце.
Теплый день наступал не раз.
Приходили два миноносца
И зачем-то стреляли в нас.
Были тихи тревожные ночи,
Чутко слушаешь, а не спишь.
Лишь единственный
поезд в Сочи
Резким свистом прорезывал тишь.
И грозила кровавой расплатой
Всем, уставшим за тихий день,
Дерзко-пьяная речь солдата
В шапке, сдвинутой набекрень.
Ill
Тянулись с Дона обозы,
И не было им конца.
Звучали чьи-то yгрозы
У белого крыльца.
Стучали, стонали, скрипели
Колеса пыльных телег.
Тревожные две недели
Решили новый побег.
Волнуясь, чего-то ждали,
И скоро устали ждать.
Куда-то еще бежали
В морскую, мутную гладь.
И будто бы гул далекий,
Прорезав ночную мглу,
Тоской звучали упреки
Оставшихся на молу.
IV
Ползли к высокому молу
Тяжелые корабли.
Пронизывал резкий холод
И ветер мирной земли.
Дождливо хмурилось небо.
Тревожны лица людей.
Бродили, искали хлеба
Вдаль керченских площадей.
Был вечер суров и долог
Для мартовских вечеров.
Блестели дула винтовок
На пьяном огне костров.
Сирена тревожно и резко
Вдали начинала выть.
Казаки в длинных черкесках
Грозили что-то громить.
И было на пристани тесно
От душных, скорченных тел.
Из черной, ревущей бездны
Красный маяк блестел.
V
Нет, не победа и не слава
Сияла на пути...
В броню закопанный дредноут
Нac жадно поглотил.
И люди шли.
Их было много.
Ползли издалека.
И к ночи ширилась тревога
И ширилась тоска.
Открылись сумрачные люки.
Как будто в глубь могил.
Дрожа, не находили руки
Канатов и перил.
Пугливо озирались в трюмах
Зрачки незрячих глаз.
Спустилась ночь, страшна, угрюма.
Такая - в первый раз.
Раздался взрыв: тяжелый, смелый.
Взорвался и упал.
На темном берегу чернела
Ревущая толпа.
Все были, как в чаду угара,
Стоял над бухтой стон.
Кровавым заревом пожара
Был город озарен.
Был жалок взгляд непониманья.
Стучала кровь сильней.
Несвязно что-то о восстанье
Твердили в стороне.
Одно хотелось: поскорее
И нам уйти туда.
Куда ушли, во мгле чернея.
Военные суда.
И мы ушли. И было страшно
Среди ревущей тьмы.
Три ночи над четвертой башней.
Как псы, ютились мы.
А после в кубрик опускались
Отвесным трапом вниз.
Где крики женщин раздавались
И визг детей и крыс.
Там часто возникали споры:
Что - вечер или день?
И поглощали коридоры
Испуганную тень.
Впотьмах ощупывали руки
И звякали шаги.
Открытые зияли люки
У дрогнувшей ноги.
Зияли жутко, словно бездны
Неистовой судьбы.
И неизбежно трап отвесный
Вел в душные гробы.
Все было точно бред: просторы
Чужих морей и стран,
И очертания Босфора
Сквозь утренний туман.
По вечерам - напевы горна.
Торжественный обряд.
И взгляд без слов: уже покорный.
Недумающий взгляд.
И спящие вповалку люди,
И черная вода.
И дула боевых орудий,
Умолкших навсегда.
10 июня 1924. Сфаят