БЕЛОЕ ДВИЖЕНИЕ ВРЕМЕН ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ:В ПЛЕНУ "ЧИСТОЙ ИДЕИ"
Автор ЗИМИНА Валентина Дмитриевна, к.и.н., доцент кафедры истории России ВГУ, занимается проблемами стратегии, тактики, форм и методов борьбы БД на территории России.
Доминирующей тенденцией современной отечественной историографии изучения проблем гражданской войны стало идеализирование антибольшевистского движения. Происходящая в соответствии с новыми политическими ориентирами замена одних "героев" национальной трагедии на других признается фактически всеми: и теми, кто продолжает писать "по-старому", и теми, кто специализируется на открытии так называемых "белых пятен". Политическая нестабильность российского общества актуализирует высказанное еще в 1926 г. русским философом А.И. Ильиным положение о том, что "белая борьба нуждается в летописи..., а не в создании легенд..."1.
Отчасти их появление, правда, уже в "красочно-помпезных" тонах связано с попытками провести аналогию между русской и белой идеями, представить политических противников правящего большевизма истинными защитниками самобытного пути развития российской государственности, обусловленного особой исторической миссией русского человека в силу его "сверхдуховности".
Эти взгляды разделяли многие идеологи самого белого движения. Кадетский лидер П.И. Милюков выделял в нем "ядро с высоким патриотическим закалом"2. А.И. Деникин называл белое движение "естественным стремлением народного организма к самосохранению, к государственному бытию". При этом он постоянно подчеркивал, что вожди белого дела погибали "не за торжество того или иного режима..., а за спасение России". А.А. фон Лампе был убежден в том, что белое движение всегда выступало как "одна из стадий большого патриотического движения"3. Белый публицист С.П. Мельгунов говорил о так называемом "квалифицированном патриотизме отрешенного идеализма, далекого от эгоистических инстинктов", а потому неспособного "поднять стихию" и быть "жертвенным"4. Более точен в определении был П.Н. Врангель в своем выступлении 15 ноября 1920 г. в Константинополе по случаю образования наделенного полномочиями антибольшевистского правительства Русского Совета. Для него белое движение "безграничными жертвами и кровью лучших сынов" вернуло к жизни "бездыханное тело русской национальной идеи". Главнокомандующего русской армии поддержали князь П.Д. Долгоруков, считавший, что белое движение даже в эмиграции должно сохранить "идею государственной власти", и генерал Фостиков, призывавший "доказать всему миру", что в белом движении "бьется русское сердце"5.
Подобного рода характеристики, зачастую "образно-эмоциональные", нашли свое отражение в концептуальном обосновании белого дела Ильиным6. Он утверждал об его огромной духовной силе, проявлявшейся не "в бытовом пристрастии" к родине, а в любви к России, как "подлинной религиозной святыне". Для него белая идея это "идея религиозности", идея борьбы за "дело Божие на земле". Без этой идеи - идеи "честного патриота" и "русского национального всеединства", по убеждению философа, белая борьба была бы "обычной гражданской войной". Мечтой Ильина было превращение в освобожденной от большевизма России ("государственное лоно") белого движения в "патриотический орден", "национальную политического партию", поскольку "русская патриотическая традиция" могла существовать только в "государственноздоровой России". Гарантией этого была "идея сердца", понимаемая как идея "русского и государственного дела", которая сплачивала белое движение даже в условиях отсутствия у его представителей единой политической программы. Поэтому Ильин призывал "потопить и сословное, и классовое, и партийное дело в патриотическом и государственном".
Своеобразную позицию занимали лидеры зародившегося в 20-е гг. XX в. в среде российской эмиграции нового идейного течения евразейства, пытавшиеся объединить и красных, и белых для возрождения России. Доказывая неизбежность Октября 1917 г. и гражданской войны, они отводили им роль того самого катализатора, который помог России превзойти Западную Европу в развитии "человеческого сознания". По оценкам П. Савицкого, в ходе гражданской войны исчезла "европейскость" России, и она стала "двуликой", обратившись одним "лицом" к Европе, она "другим ликом" от нее отвернулась. Как утверждал П. Сувчинский, причина состояла в почти полном отсутствии у России "государственных навыков" и преобладании великодержавности как "предопределенной потенции... размаха и разлива всей народной сущности"7. Однако, по утверждению Г.В. Флоровского, белое движение из-за "страстной торопливости, отравленной ядами" междоусобной брани не смогло реализовать заложенную в ней правду "наивного и прямого нравственного противления" и выступило исключительно в формах "благородного негодования" и "жажды мести"8. С ним был солидарен И. Степанов, полагавший, что белое движение не преследовало каких-либо "партийно-политических и имущественных целей" и как система идей никогда не существовало". Он выступал против патриотических эпитетов в адрес противобольшевистского движения, особенно когда смешивались понятия патриотизма и лояльности к правящему режиму9.Более категоричным в своих суждениях было эсеро-меньшевистское крыло российской эмиграции 20-30-х гг. XX в., представители которого не могли примириться с тем, что в годы гражданской войны оказались "выброшенными из государственной жизни" России, а потому довольствовались воспеванием "народности" революции. О процессе "огосударствления революции" и его трагических последствиях для России много писала Е.К. Кускова10. В. Лебедев, например, был убежден в том, что "белое и красное движение... жгли в подлинном смысле слова Россию с двух концов", убивая "народное сознание"1'. В.В. Сухомлин также видел трагизм русской революции в том, что политики разделили "на два враждебных лагеря людей, принадлежавших к одной и той же общественной среде", и гражданская война, "вспыхнув внутри общественных классов..., превратилась в борьбу между" этими классами'2. Поэтому А. Ган обвинял и "народные массы", и политические партии в "национальном позоре и разгроме России", заявляя, что "спасение России лежит в собственных руках народа" и каждого гражданина в отдельности13.
Русская идея не была тождественна белой идее. Проблематично и рассматривать ее в качестве основополагающего составного элемента. Скорее всего это было некое своеобразное "декоративное" оформление белой идеи, к которому активно прибегали все противобольшевистские лидеры, включая и тех, которые вынуждены были опираться на националистические силы. Например, 17 мая 1918 г. гетман Украинской Державы • П.П. Скоропадский поделился с корреспондентом газеты "Киевская мысль" мыслью о том, что намеревается "реставрировать" Римскую империю.
Белое движение страдало из-за отсутствия собственного идеологического обоснования, если не считать некоего набора либеральных и консервативных начал. По этому поводу эсер М.В. Вишняк замечал, что лозунги антибольшевистского движения либо "слишком общие", когда "взывали" к народу по поводу Отечества, либо "слишком явно односторонние", когда "исходили из интересов лишь определенного класса, национальности или партии". Поэтому белое движение "как чистая идея оказалось безжизненным и в революционных условиях своего времени ирреальным"14.
Не последнюю роль играло разное понимание сути белого движения в самой антибольшевистской среде, что, видимо, сказывается на решении этого вопроса и современными исследователями, оперирующими обоснованными определениями "контрреволюционное", "монархическое", "буржуазно-помещичье", "реакционное", "альтернативное" и т.п. По выводам Милюкова, российская контрреволюция не замыкалась в рамках белого движения, которое выступало как один из этапов эволюционного развития антибольшевистского движения в сторону реакционности. При этом кадетский лидер считал, что только часть контрреволюционного движения может быть названа "белым" и только часть белого движения реакционна15. Однако Милюков никогда не стремился дать исчерпывающего определения, ссылаясь на то, что "всякое определение не дает полного представления о предмете". Поэтому у него начавшееся в августе 1917 г. с Государственного совещания в Москве белое движение представляло собой "единый антибольшевистский фронт". В 1918 г. оно "сузилось" до "двух основных элементов: офицерства и бюрократии" с тем, чтобы позднее развернуться во "врангелевщину"16.
С точки зрения Вишняка, в основу милюковского определения, равно как и периодизации белого движения, была положена "история и философия участия в революции конституционно-демократической партии"17. С этим был согласен и эсер А. Фальчиков, считавший, что белое движение "выделяется из всего антибольшевистского фронта". Военные являлись "проводниками" этого движения, а "государственно-мыслящие люди" направляли свои усилия на "восстановление порядка"18. В то же время оппонируя Милюкова и отмечая заимствование им деникинской схемы развития контрреволюционного движения, Мельгунов предлагал писать не о белом движении, а о "вооружённом антибольшевистском движении", включая в его состав крестьян и рабочих19.
Рассматривая контрреволюцию "как одну из сторон диалектически развивающегося процесса революции", бывший профессор Императорской Николаевской Военной Академии Н.Н. Головин утверждал, что в ее состав входят и реакционные, и националистические, и демократические силы. Он был убежден в отсутствии какого-либо "реставрационного оттенка" в истоках русской контрреволюции, зародившейся весной 1917 г. исключительно во имя спасения "разрушающейся государственности" и ее ядра армии. "Классовый" признак, по его мнению, контрреволюция обрела после захвата большевиками власти и тогда же объединила в своих рядах разнородные и враждебные друг другу политические группы. С этого момента контрреволюция утратила свою "общую положительную идею" и выступила в виде борьбы против разрушительных сил революции20.
Головин одним из первых российских эмигрантов объяснил причину поражения белого движения отсутствием "общей объединительной политической и социальной идеи". Смысл ее более точно определил Степанов, утверждавший, что "белые вели борьбу только отрицанием всего того, что сделали большевики", совершая тем самым роковую ошибку, поскольку "отрицание никогда не бывает идеей"2'. Исправить положение нельзя было рекламированием идеи "спасения", "восстановления" российской государственности, выражавшейся в платформе "единая и великая Россия".
"Государственное предназначение" белого движения как характерное только для русских восприятие христианской идеи на национально- государственном уровне обосновывалось многими. Отправной точкой было восприятие революции как отхода от сути.русской идеи с ее "божьим замыслом о России" и неизбежной христианизацией не только личной, но общественно-государственной жизни. Белое движение воспринималось в качестве попытки .возрождения этого "национального идеала" с помощью его воплощения в конкретную жизнь. Член образованного летом 1918 г. в Киеве Союза государственного объединения России Н.Н. Чебы- шев заявил, например, что "родившись на пустыре российской государственности", белое движение впитало в себя "и остатки революции, и зачатки контрреволюции, собранные под единым национальным стягом"22. Эсер Т.В. Локоть считал, что "смута XX в., как и смута XVII в., ...привела все слои русского народа к осознанию... борьбы... за самое государство, за политическую суверенность, за национальную государственность"23. А князь Долгоруков вообще ставил знак равенства между понятием "белая идея" и "государственная идея"24. ,
Наиболее последовательна в обосновании этих взглядов была либеральная интеллигенция. Будучи всегда, с одной стороны, "государственно-настроенной", и мало приспособленной к борьбе, с другой, она, по замечаниям Головина, "выделила из себя те... соки, в которых начался бродильный процесс, создавший первые противодействующие разрушительной стихии революции силы"25. Но тем самым одновременно белому движению был подписан смертный приговор. "Оно, - писал в эмиграции кадет Д.С. Пасманик, - погибало из-за боязни русской интеллигенции загрязнить свои белые ризы, сотканные из эфирной гуманности". Белому движению не хватало единения "решительности фронтовика" с "интеллигентской культурностью"26.
Отсюда вытекали размытость его стратегических и тактических задач, отсутствие четких границ между программами "переходного" (на время борьбы с большевизмом) и "строительного" (постбольшевистского) периодов. По оценкам Деникина, это было основной причиной крушения белого дела, которая проявлялась как в больших, так и в малых противоболь- шевистских начинаниях27.
К сказанному следует еще добавить о либерально-демократическом оформлении идеологии белого движения. Даже решение аграрного вопроса представляло своеобразный симбиоз октябристских намерений первоначально превратить крестьянина в "полноправного российского гражданина" и кадетской концепции отчуждения помещичьей земли за выкуп в пользу основного "землепроизводителя". В основу всей политики было положено сочетание идеи твердой власти с традиционными лозунгами русского либерализма. Поэтому в чистом виде военного диктаторства нигде не было, и большинство политических режимов можно назвать "диктатурой ради демократии" или "конституционной диктатурой", заимствуя подобные определения из эмигрантских характеристик правления А.В. Колчака28. Все белые режимы как переходные периоды от "местного" уничтожения большевистской власти до созыва Учредительного собрания руководствовались довольно расплывчатой задачей "спасать Россию во имя России", контуры которой обозначались лишь как "единая и великая". В связи с этим трудно не согласиться с Вишняком и Н. Устряловым, которые белое движение определяли как "чистую идею", подчеркивая тем самым его утопический характер29.
Будущая Россия в то же время мыслилась как демократическое государство в лучших западно-европейских образцах (нечто среднее между вестминстерской моделью парламентской демократии и французской моделью президентско-парламентской демократии). Везде доминировал политический бонапартизм. Так называемые белогвардейцы никогда не были реставраторами, хотя нельзя отрицать среди них ностальгических настроений, связанных с образцами царской России, а также попытками ставить знак равенства между "национальной Россией и русской исторической монархией"30. Порожденные революцией белые режимы "претендовали на роль ее собственных наследников", а потому возглавлялись не "помазанником Божьим" - царем, а "помазанниками собственной силы" - лидерами с изначально ограниченными диктаторскими полномочиями3'.
Между тем, в реальной политике последние руководствовались не "общенациональным естественным сознанием", а "мотивами классового и социально-политического порядка". Поэтому все реформаторство, понимаемое как некий набор мероприятий для восстановления и стабилизации социально-экономической жизни в том или ином регионе страны, сводилось к возрождению дореволюционных порядков. Отойти от этой модели на практике не удавалось никому. По мнению бывшего члена Временного правительства В.И. Львова, "русская революция раздваивалась: идея осталась идеей, а русская действительность - русской действительностью"32.
Проявлением бонапартизма была и тактика "непредрешения", взятая на вооружение для того, чтобы ослабить остроту дискуссий в белом движении о будущем политическом устройстве России и переложить решение этого вопроса на плечи Учредительного собрания, созванного после окончательной победы над большевизмом. Однако, подобные позиции не столько расширяли и сплачивали ряды черносотенцев, октябристов и кадетов, сколько обнажали негативные тенденции этого взаимодействия. Слабостью белого движения было отсутствие харизматического лидера, способного его возглавить. Фактически все вожди контрреволюционных сил смотрели на выпавший им "жребий" как на "тяжкий крест", который, как отмечал Чебышев, "надо было донести туда, где его можно снять безсрама"33. Все это происходило на фоне острого "амбиционного" соперничества.
Но самое главное "непредрешенство" усиливало неопределенность политического лозунга "единая и великая Россия". Без сомнения, он отражал русскую идею, представляя, в первую очередь, ее "национально- государственный" уровень с принципом "Москва - Третий Рим"34. При этом для белых было гораздо важнее определить смысл генерального направления, нежели чем его конкретно реализовать. Поэтому "социальный уровень" русской идеи в виде политических режимов как конкретных структур для наилучшего воплощения христианских принципов в жизни общества был слабее представлен в идеологии белого движения. Что же касается "духовного уровня" как идеала "святости", то он отчасти воплощался в нравственном максимализме противобольшевистского движения и, в первую очередь^ его вождей. "Гордость героя" и невозможность примириться с "роковой необходимостью стрелять в своих же" вынудили, например, донского атамана A.M. Каледина 29 января 1918 г. уйти из жизни. А патриарх белого дела генерал М.В. Алексеев призывал погибнуть только "со спокойной совестью" - сделано все, что было возможно для ликвидации большевизма35.
Трансформации русской идеи в стратегический императив белого дела способствовали и восприятие большинством русского офицерства борьбы против большевиков как продолжение первой мировой войны, и усиленная пропаганда вслед за Милюковым и донским атаманом П.Н. Красновым лозунгов спасения России "руками самой России" ("русская ориентация"), а не с помощью "чужеземных штыков". Правда, нельзя не отметить, что при этом, как писал 11 июня 1919 г. на страницах газеты "Рижский фронт" белый журналист Н. Бережанский, большинство все-таки руководствовались исключительно "математическим расчетом", т.е. "той самой меркой, которой чужды романтичность и сентиментализм".
Однако в условиях гражданской войны религиозное начало русской идеи разбивалось о суровую действительность политического противоборства, потому сама борьба за возрождение России носила политические окраски. Прав был князь Г. Трубецкой, когда утверждал, что во всем произошедшем в годы гражданской войны "сказалось глубокое противоречие между коренными духовными основами и повседневным укладом жизни русского человека"36.
Определенную роль играла и дифференциация противобольшевистского движения на "великодержавное" и "областное". Если первая, по оценкам лидера кубанского казачества П.Л. Макаренко, представляла собой "борьбу русских между собой за власть", то вторая - борьбу "национальностей за свое освобождение от власти всякой России"37. Но, несмотря на это, обе эти антибольшевистские силы активно сотрудничали, взаимодо- полняя друг друга. "Общероссийское" пользовалось прикрытием и территорией "областного", которое, в свою очередь, как подчеркивал Головин, "в критические минуты" борбы с большевизмом нуждалось в помощи "общероссийского"38. Их разъединяли разные подходы к восстановлению "единой и великой России". Если "самостийное", как указывал Деникин, - "вопрос о будущем России" ставило в зависимость от выполнения своей главной задачи - борьбы с большевизмом, то "великорусское" было нацелено на "объединение осколков бывшей России" для последующей коалиционной борьбы за политическую власть в стране39.
Следствием проявления в подобном виде русской идеи было то, что белые лидеры занимались главным образом разработкой политической стратегии, а не практической политикой, опираясь при этом на идеал и на Божью помощь. По образному выражению Вишняка, это был своеобразный "политический нигилизм", "хитро задуманный план обхода политики стратегией"40. А потому преодолеть традиционные для России этатизм, гипертрофию государства и атрофию гражданского общества было не под силу ни одному белому режиму, постоянно колеблющемуся между тиранией и охлократией.
Порожденная социальным конфликтом в форме отчуждения общества от государства русская идея не смогла стать панацеей от братоубийственной войны. Соглашаясь с Вишняком, следует отметить, что в гражданской войне всякие идеи имеют "второстепенное значение", поскольку ими далеко не всегда побеждаются штыки'. Главной причиной поражения белых стала их неспособность реализовать всеми осозноваемые и широко рекламируемые, особенно Колчаком, установки на подчинение тыла фронту. Попытки в первую очередь восстановить мифические в условиях гражданской войны "законность и порядок" делали белое движение беззащитным в вооруженной борьбе против "военного коммунизма" большевиков.
Источники:
1. Ильин И.А. Белая идея //Белое дело. - Берлин, 1926. - Т.1.-С.8.
2. Милюков П.Н. Россия на переломе. - Париж, 1927. - Т.2.-С.6.
3. Д е н и к и н А.И., Лампе фон А.А. Трагедия белой армии. - М„ 1991. - С.3,8,13.
4. Мельгунов С.П. Трагедия адмирала Колчака. - Белград, 1931. - 4.111.- Т.1.-С.71.
5. Русский Совет: Положение о Совете, задачи Совета, обзор деятельности. - Париж, 1921. - C.15,17,21.
6. См.: Ильин А.И. Указ. соч. - С.7,9,10,15; Он же. Белая идея // Молодая гвардия. - 1992. № 1 - 2.-С.208,210,212; Он же. Наши задачи. - М„ 1992. - Т.1-С.323.
7. Предчувствия и свершения. Утверждения евразийцев. - София, 1921. - С.1,4.
8. Россия между Европой и Азией. Евразийский соблазн. Антология. - М., 1993,- С.237.
9. Степанов И. Белые, красные и евразийство. - Брюссель, 1927. - С. 1,8,15.
10 Кускова E.K. Куда мы движемся? О "Востоках" и Западе // Воля России. - Прага, 1928. - N8 8-9.-C.139.
11. Лебедеве. Россия, славянство и интервенция // Воля России. - Прага. 1922.- Ns 6.-С.20-21.
12. Сухомлин В.В. Политические заметки // Воля России. - Прага. 1928. - № 10- 11.-С.158-159.
13. Г а н А. Россия и большевизм. - Шанхай, 1921. - 4.1.-С.IX.
14. В и ш н я к М.В. Всероссийское Учредительное собрание. - Париж, 1932.-С.119.
15. Милюков П.Н. Указ. соч. - С.1,3.
16. Ф а л ь ч и к о в Г. "Белое движение" /По поводу доклада П.Н. Милюкова/ // Воля России. - Прага, 1924. - Ne 18-19.-С.203.
17. Мельгунов С.П. Гражданская война в освещении П.Н. Милюкова /по поводу "Россия на переломе"/. Критико-библиографический очерк. - Париж, 1929.-С.6.
18.Ф а л ь ч и к о в Г. Указ. соч. - С.103.
19. Мельгунов С.П. Гражданская война в освещении П.Н. Милюкова. - С. 13.
20. Головин H.H. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг. - Париж, 1927. - 4.1. - Кн. 1.-С.8,9,91.
21. Степанов И. Указ. соч. - С.8.
22. Труды Учредительной конференции Русского народно-монархического союза /конституционных монархистов/ с 15 марта по 5 апреля 1922 г. - Мюнхен,6.Г.-С.65.
23. Локоть Т.В. Смутное время и революция /Политические параллели 1613- 1917 гг./ - Берлин, 1923.-С.90.
24. Русский Совет. - С.21.
25.Головин Н.Н. - Указ. соч. -С.91.
26. Пасманик Д.С. Революционные годы в Крыму. - Париж, 1926.-С.169.
27. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии, февраль- сентябрь 1917. - М., 1991. - С.236.
28. См.: УстряловН. Под знаком революции. - Харбин, 1925. - С.31; Мельгунов С.П. Трагедия адмирала Колчака. - С.247-248.
29. См.: УстряловН. Указ. соч. - С.90; Вишняк М.В. Указ. соч. - С.119.
30. Труды Учредительной конференции... - С. 13.
31. Ч е р н о в В. "Подполье" и "надполье" в подготовке корниловского движения // Воля России. - Прага, 1923. - № 4.-С.27; Сталинский Е. Возможен ли бонапартизм в России // Воля России. - Прага, 1927. - № 8-9.-С.121.
32. Л ь в о в В. Советская власть в борьбе за русскую государственность. - Берлин, 1922.-С.4.
33. Труды Учредительной конференции... - С.65.
34. Назаров М. Заговор против России. - М., 1993. - С.180-183.
35 См.: Мельников Н.М. A.M. Каледин - герой луцкого прорыва и донской атаман. - Мадрид, 1968. - С.292; Письмо генерала от инфантерии М.В. Алексеева к генерал-лейтенанту М.К. Дитерихсу // Белое дело. - Берлин, 1926. - Т.5.-С.82.
36. Трубецкой Г. Красная Россия и Святая Русь. - Париж, 1931 .-С.60.
37. Макаренко П.Л. Рецензия на книгу профессора генерального штаба полковника А. Зайцова "1918 год. Очерки по истории русской гражданской войны" // Вольное казачество. - Париж, 1935.-25 марта.-С.15.
38.Головин Н.Н. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг. - Париж, 1937.- Ч.2.-Кн.3.-С.101.
39. Деникин А.И. История // Донская летопись. - Прага; Белград, 1924.-Т.З,- С.363-364.
40. В и ш н я к М.В. Черные годы. - Париж, 1922.-С.55.
41. Там же. С.57
(Белая Армия. Белое дело. №1 1996г.)
Доминирующей тенденцией современной отечественной историографии изучения проблем гражданской войны стало идеализирование антибольшевистского движения. Происходящая в соответствии с новыми политическими ориентирами замена одних "героев" национальной трагедии на других признается фактически всеми: и теми, кто продолжает писать "по-старому", и теми, кто специализируется на открытии так называемых "белых пятен". Политическая нестабильность российского общества актуализирует высказанное еще в 1926 г. русским философом А.И. Ильиным положение о том, что "белая борьба нуждается в летописи..., а не в создании легенд..."1.
Отчасти их появление, правда, уже в "красочно-помпезных" тонах связано с попытками провести аналогию между русской и белой идеями, представить политических противников правящего большевизма истинными защитниками самобытного пути развития российской государственности, обусловленного особой исторической миссией русского человека в силу его "сверхдуховности".
Эти взгляды разделяли многие идеологи самого белого движения. Кадетский лидер П.И. Милюков выделял в нем "ядро с высоким патриотическим закалом"2. А.И. Деникин называл белое движение "естественным стремлением народного организма к самосохранению, к государственному бытию". При этом он постоянно подчеркивал, что вожди белого дела погибали "не за торжество того или иного режима..., а за спасение России". А.А. фон Лампе был убежден в том, что белое движение всегда выступало как "одна из стадий большого патриотического движения"3. Белый публицист С.П. Мельгунов говорил о так называемом "квалифицированном патриотизме отрешенного идеализма, далекого от эгоистических инстинктов", а потому неспособного "поднять стихию" и быть "жертвенным"4. Более точен в определении был П.Н. Врангель в своем выступлении 15 ноября 1920 г. в Константинополе по случаю образования наделенного полномочиями антибольшевистского правительства Русского Совета. Для него белое движение "безграничными жертвами и кровью лучших сынов" вернуло к жизни "бездыханное тело русской национальной идеи". Главнокомандующего русской армии поддержали князь П.Д. Долгоруков, считавший, что белое движение даже в эмиграции должно сохранить "идею государственной власти", и генерал Фостиков, призывавший "доказать всему миру", что в белом движении "бьется русское сердце"5.
Подобного рода характеристики, зачастую "образно-эмоциональные", нашли свое отражение в концептуальном обосновании белого дела Ильиным6. Он утверждал об его огромной духовной силе, проявлявшейся не "в бытовом пристрастии" к родине, а в любви к России, как "подлинной религиозной святыне". Для него белая идея это "идея религиозности", идея борьбы за "дело Божие на земле". Без этой идеи - идеи "честного патриота" и "русского национального всеединства", по убеждению философа, белая борьба была бы "обычной гражданской войной". Мечтой Ильина было превращение в освобожденной от большевизма России ("государственное лоно") белого движения в "патриотический орден", "национальную политического партию", поскольку "русская патриотическая традиция" могла существовать только в "государственноздоровой России". Гарантией этого была "идея сердца", понимаемая как идея "русского и государственного дела", которая сплачивала белое движение даже в условиях отсутствия у его представителей единой политической программы. Поэтому Ильин призывал "потопить и сословное, и классовое, и партийное дело в патриотическом и государственном".
Своеобразную позицию занимали лидеры зародившегося в 20-е гг. XX в. в среде российской эмиграции нового идейного течения евразейства, пытавшиеся объединить и красных, и белых для возрождения России. Доказывая неизбежность Октября 1917 г. и гражданской войны, они отводили им роль того самого катализатора, который помог России превзойти Западную Европу в развитии "человеческого сознания". По оценкам П. Савицкого, в ходе гражданской войны исчезла "европейскость" России, и она стала "двуликой", обратившись одним "лицом" к Европе, она "другим ликом" от нее отвернулась. Как утверждал П. Сувчинский, причина состояла в почти полном отсутствии у России "государственных навыков" и преобладании великодержавности как "предопределенной потенции... размаха и разлива всей народной сущности"7. Однако, по утверждению Г.В. Флоровского, белое движение из-за "страстной торопливости, отравленной ядами" междоусобной брани не смогло реализовать заложенную в ней правду "наивного и прямого нравственного противления" и выступило исключительно в формах "благородного негодования" и "жажды мести"8. С ним был солидарен И. Степанов, полагавший, что белое движение не преследовало каких-либо "партийно-политических и имущественных целей" и как система идей никогда не существовало". Он выступал против патриотических эпитетов в адрес противобольшевистского движения, особенно когда смешивались понятия патриотизма и лояльности к правящему режиму9.Более категоричным в своих суждениях было эсеро-меньшевистское крыло российской эмиграции 20-30-х гг. XX в., представители которого не могли примириться с тем, что в годы гражданской войны оказались "выброшенными из государственной жизни" России, а потому довольствовались воспеванием "народности" революции. О процессе "огосударствления революции" и его трагических последствиях для России много писала Е.К. Кускова10. В. Лебедев, например, был убежден в том, что "белое и красное движение... жгли в подлинном смысле слова Россию с двух концов", убивая "народное сознание"1'. В.В. Сухомлин также видел трагизм русской революции в том, что политики разделили "на два враждебных лагеря людей, принадлежавших к одной и той же общественной среде", и гражданская война, "вспыхнув внутри общественных классов..., превратилась в борьбу между" этими классами'2. Поэтому А. Ган обвинял и "народные массы", и политические партии в "национальном позоре и разгроме России", заявляя, что "спасение России лежит в собственных руках народа" и каждого гражданина в отдельности13.
Русская идея не была тождественна белой идее. Проблематично и рассматривать ее в качестве основополагающего составного элемента. Скорее всего это было некое своеобразное "декоративное" оформление белой идеи, к которому активно прибегали все противобольшевистские лидеры, включая и тех, которые вынуждены были опираться на националистические силы. Например, 17 мая 1918 г. гетман Украинской Державы • П.П. Скоропадский поделился с корреспондентом газеты "Киевская мысль" мыслью о том, что намеревается "реставрировать" Римскую империю.
Белое движение страдало из-за отсутствия собственного идеологического обоснования, если не считать некоего набора либеральных и консервативных начал. По этому поводу эсер М.В. Вишняк замечал, что лозунги антибольшевистского движения либо "слишком общие", когда "взывали" к народу по поводу Отечества, либо "слишком явно односторонние", когда "исходили из интересов лишь определенного класса, национальности или партии". Поэтому белое движение "как чистая идея оказалось безжизненным и в революционных условиях своего времени ирреальным"14.
Не последнюю роль играло разное понимание сути белого движения в самой антибольшевистской среде, что, видимо, сказывается на решении этого вопроса и современными исследователями, оперирующими обоснованными определениями "контрреволюционное", "монархическое", "буржуазно-помещичье", "реакционное", "альтернативное" и т.п. По выводам Милюкова, российская контрреволюция не замыкалась в рамках белого движения, которое выступало как один из этапов эволюционного развития антибольшевистского движения в сторону реакционности. При этом кадетский лидер считал, что только часть контрреволюционного движения может быть названа "белым" и только часть белого движения реакционна15. Однако Милюков никогда не стремился дать исчерпывающего определения, ссылаясь на то, что "всякое определение не дает полного представления о предмете". Поэтому у него начавшееся в августе 1917 г. с Государственного совещания в Москве белое движение представляло собой "единый антибольшевистский фронт". В 1918 г. оно "сузилось" до "двух основных элементов: офицерства и бюрократии" с тем, чтобы позднее развернуться во "врангелевщину"16.
С точки зрения Вишняка, в основу милюковского определения, равно как и периодизации белого движения, была положена "история и философия участия в революции конституционно-демократической партии"17. С этим был согласен и эсер А. Фальчиков, считавший, что белое движение "выделяется из всего антибольшевистского фронта". Военные являлись "проводниками" этого движения, а "государственно-мыслящие люди" направляли свои усилия на "восстановление порядка"18. В то же время оппонируя Милюкова и отмечая заимствование им деникинской схемы развития контрреволюционного движения, Мельгунов предлагал писать не о белом движении, а о "вооружённом антибольшевистском движении", включая в его состав крестьян и рабочих19.
Рассматривая контрреволюцию "как одну из сторон диалектически развивающегося процесса революции", бывший профессор Императорской Николаевской Военной Академии Н.Н. Головин утверждал, что в ее состав входят и реакционные, и националистические, и демократические силы. Он был убежден в отсутствии какого-либо "реставрационного оттенка" в истоках русской контрреволюции, зародившейся весной 1917 г. исключительно во имя спасения "разрушающейся государственности" и ее ядра армии. "Классовый" признак, по его мнению, контрреволюция обрела после захвата большевиками власти и тогда же объединила в своих рядах разнородные и враждебные друг другу политические группы. С этого момента контрреволюция утратила свою "общую положительную идею" и выступила в виде борьбы против разрушительных сил революции20.
Головин одним из первых российских эмигрантов объяснил причину поражения белого движения отсутствием "общей объединительной политической и социальной идеи". Смысл ее более точно определил Степанов, утверждавший, что "белые вели борьбу только отрицанием всего того, что сделали большевики", совершая тем самым роковую ошибку, поскольку "отрицание никогда не бывает идеей"2'. Исправить положение нельзя было рекламированием идеи "спасения", "восстановления" российской государственности, выражавшейся в платформе "единая и великая Россия".
"Государственное предназначение" белого движения как характерное только для русских восприятие христианской идеи на национально- государственном уровне обосновывалось многими. Отправной точкой было восприятие революции как отхода от сути.русской идеи с ее "божьим замыслом о России" и неизбежной христианизацией не только личной, но общественно-государственной жизни. Белое движение воспринималось в качестве попытки .возрождения этого "национального идеала" с помощью его воплощения в конкретную жизнь. Член образованного летом 1918 г. в Киеве Союза государственного объединения России Н.Н. Чебы- шев заявил, например, что "родившись на пустыре российской государственности", белое движение впитало в себя "и остатки революции, и зачатки контрреволюции, собранные под единым национальным стягом"22. Эсер Т.В. Локоть считал, что "смута XX в., как и смута XVII в., ...привела все слои русского народа к осознанию... борьбы... за самое государство, за политическую суверенность, за национальную государственность"23. А князь Долгоруков вообще ставил знак равенства между понятием "белая идея" и "государственная идея"24. ,
Наиболее последовательна в обосновании этих взглядов была либеральная интеллигенция. Будучи всегда, с одной стороны, "государственно-настроенной", и мало приспособленной к борьбе, с другой, она, по замечаниям Головина, "выделила из себя те... соки, в которых начался бродильный процесс, создавший первые противодействующие разрушительной стихии революции силы"25. Но тем самым одновременно белому движению был подписан смертный приговор. "Оно, - писал в эмиграции кадет Д.С. Пасманик, - погибало из-за боязни русской интеллигенции загрязнить свои белые ризы, сотканные из эфирной гуманности". Белому движению не хватало единения "решительности фронтовика" с "интеллигентской культурностью"26.
Отсюда вытекали размытость его стратегических и тактических задач, отсутствие четких границ между программами "переходного" (на время борьбы с большевизмом) и "строительного" (постбольшевистского) периодов. По оценкам Деникина, это было основной причиной крушения белого дела, которая проявлялась как в больших, так и в малых противоболь- шевистских начинаниях27.
К сказанному следует еще добавить о либерально-демократическом оформлении идеологии белого движения. Даже решение аграрного вопроса представляло своеобразный симбиоз октябристских намерений первоначально превратить крестьянина в "полноправного российского гражданина" и кадетской концепции отчуждения помещичьей земли за выкуп в пользу основного "землепроизводителя". В основу всей политики было положено сочетание идеи твердой власти с традиционными лозунгами русского либерализма. Поэтому в чистом виде военного диктаторства нигде не было, и большинство политических режимов можно назвать "диктатурой ради демократии" или "конституционной диктатурой", заимствуя подобные определения из эмигрантских характеристик правления А.В. Колчака28. Все белые режимы как переходные периоды от "местного" уничтожения большевистской власти до созыва Учредительного собрания руководствовались довольно расплывчатой задачей "спасать Россию во имя России", контуры которой обозначались лишь как "единая и великая". В связи с этим трудно не согласиться с Вишняком и Н. Устряловым, которые белое движение определяли как "чистую идею", подчеркивая тем самым его утопический характер29.
Будущая Россия в то же время мыслилась как демократическое государство в лучших западно-европейских образцах (нечто среднее между вестминстерской моделью парламентской демократии и французской моделью президентско-парламентской демократии). Везде доминировал политический бонапартизм. Так называемые белогвардейцы никогда не были реставраторами, хотя нельзя отрицать среди них ностальгических настроений, связанных с образцами царской России, а также попытками ставить знак равенства между "национальной Россией и русской исторической монархией"30. Порожденные революцией белые режимы "претендовали на роль ее собственных наследников", а потому возглавлялись не "помазанником Божьим" - царем, а "помазанниками собственной силы" - лидерами с изначально ограниченными диктаторскими полномочиями3'.
Между тем, в реальной политике последние руководствовались не "общенациональным естественным сознанием", а "мотивами классового и социально-политического порядка". Поэтому все реформаторство, понимаемое как некий набор мероприятий для восстановления и стабилизации социально-экономической жизни в том или ином регионе страны, сводилось к возрождению дореволюционных порядков. Отойти от этой модели на практике не удавалось никому. По мнению бывшего члена Временного правительства В.И. Львова, "русская революция раздваивалась: идея осталась идеей, а русская действительность - русской действительностью"32.
Проявлением бонапартизма была и тактика "непредрешения", взятая на вооружение для того, чтобы ослабить остроту дискуссий в белом движении о будущем политическом устройстве России и переложить решение этого вопроса на плечи Учредительного собрания, созванного после окончательной победы над большевизмом. Однако, подобные позиции не столько расширяли и сплачивали ряды черносотенцев, октябристов и кадетов, сколько обнажали негативные тенденции этого взаимодействия. Слабостью белого движения было отсутствие харизматического лидера, способного его возглавить. Фактически все вожди контрреволюционных сил смотрели на выпавший им "жребий" как на "тяжкий крест", который, как отмечал Чебышев, "надо было донести туда, где его можно снять безсрама"33. Все это происходило на фоне острого "амбиционного" соперничества.
Но самое главное "непредрешенство" усиливало неопределенность политического лозунга "единая и великая Россия". Без сомнения, он отражал русскую идею, представляя, в первую очередь, ее "национально- государственный" уровень с принципом "Москва - Третий Рим"34. При этом для белых было гораздо важнее определить смысл генерального направления, нежели чем его конкретно реализовать. Поэтому "социальный уровень" русской идеи в виде политических режимов как конкретных структур для наилучшего воплощения христианских принципов в жизни общества был слабее представлен в идеологии белого движения. Что же касается "духовного уровня" как идеала "святости", то он отчасти воплощался в нравственном максимализме противобольшевистского движения и, в первую очередь^ его вождей. "Гордость героя" и невозможность примириться с "роковой необходимостью стрелять в своих же" вынудили, например, донского атамана A.M. Каледина 29 января 1918 г. уйти из жизни. А патриарх белого дела генерал М.В. Алексеев призывал погибнуть только "со спокойной совестью" - сделано все, что было возможно для ликвидации большевизма35.
Трансформации русской идеи в стратегический императив белого дела способствовали и восприятие большинством русского офицерства борьбы против большевиков как продолжение первой мировой войны, и усиленная пропаганда вслед за Милюковым и донским атаманом П.Н. Красновым лозунгов спасения России "руками самой России" ("русская ориентация"), а не с помощью "чужеземных штыков". Правда, нельзя не отметить, что при этом, как писал 11 июня 1919 г. на страницах газеты "Рижский фронт" белый журналист Н. Бережанский, большинство все-таки руководствовались исключительно "математическим расчетом", т.е. "той самой меркой, которой чужды романтичность и сентиментализм".
Однако в условиях гражданской войны религиозное начало русской идеи разбивалось о суровую действительность политического противоборства, потому сама борьба за возрождение России носила политические окраски. Прав был князь Г. Трубецкой, когда утверждал, что во всем произошедшем в годы гражданской войны "сказалось глубокое противоречие между коренными духовными основами и повседневным укладом жизни русского человека"36.
Определенную роль играла и дифференциация противобольшевистского движения на "великодержавное" и "областное". Если первая, по оценкам лидера кубанского казачества П.Л. Макаренко, представляла собой "борьбу русских между собой за власть", то вторая - борьбу "национальностей за свое освобождение от власти всякой России"37. Но, несмотря на это, обе эти антибольшевистские силы активно сотрудничали, взаимодо- полняя друг друга. "Общероссийское" пользовалось прикрытием и территорией "областного", которое, в свою очередь, как подчеркивал Головин, "в критические минуты" борбы с большевизмом нуждалось в помощи "общероссийского"38. Их разъединяли разные подходы к восстановлению "единой и великой России". Если "самостийное", как указывал Деникин, - "вопрос о будущем России" ставило в зависимость от выполнения своей главной задачи - борьбы с большевизмом, то "великорусское" было нацелено на "объединение осколков бывшей России" для последующей коалиционной борьбы за политическую власть в стране39.
Следствием проявления в подобном виде русской идеи было то, что белые лидеры занимались главным образом разработкой политической стратегии, а не практической политикой, опираясь при этом на идеал и на Божью помощь. По образному выражению Вишняка, это был своеобразный "политический нигилизм", "хитро задуманный план обхода политики стратегией"40. А потому преодолеть традиционные для России этатизм, гипертрофию государства и атрофию гражданского общества было не под силу ни одному белому режиму, постоянно колеблющемуся между тиранией и охлократией.
Порожденная социальным конфликтом в форме отчуждения общества от государства русская идея не смогла стать панацеей от братоубийственной войны. Соглашаясь с Вишняком, следует отметить, что в гражданской войне всякие идеи имеют "второстепенное значение", поскольку ими далеко не всегда побеждаются штыки'. Главной причиной поражения белых стала их неспособность реализовать всеми осозноваемые и широко рекламируемые, особенно Колчаком, установки на подчинение тыла фронту. Попытки в первую очередь восстановить мифические в условиях гражданской войны "законность и порядок" делали белое движение беззащитным в вооруженной борьбе против "военного коммунизма" большевиков.
Источники:
1. Ильин И.А. Белая идея //Белое дело. - Берлин, 1926. - Т.1.-С.8.
2. Милюков П.Н. Россия на переломе. - Париж, 1927. - Т.2.-С.6.
3. Д е н и к и н А.И., Лампе фон А.А. Трагедия белой армии. - М„ 1991. - С.3,8,13.
4. Мельгунов С.П. Трагедия адмирала Колчака. - Белград, 1931. - 4.111.- Т.1.-С.71.
5. Русский Совет: Положение о Совете, задачи Совета, обзор деятельности. - Париж, 1921. - C.15,17,21.
6. См.: Ильин А.И. Указ. соч. - С.7,9,10,15; Он же. Белая идея // Молодая гвардия. - 1992. № 1 - 2.-С.208,210,212; Он же. Наши задачи. - М„ 1992. - Т.1-С.323.
7. Предчувствия и свершения. Утверждения евразийцев. - София, 1921. - С.1,4.
8. Россия между Европой и Азией. Евразийский соблазн. Антология. - М., 1993,- С.237.
9. Степанов И. Белые, красные и евразийство. - Брюссель, 1927. - С. 1,8,15.
10 Кускова E.K. Куда мы движемся? О "Востоках" и Западе // Воля России. - Прага, 1928. - N8 8-9.-C.139.
11. Лебедеве. Россия, славянство и интервенция // Воля России. - Прага. 1922.- Ns 6.-С.20-21.
12. Сухомлин В.В. Политические заметки // Воля России. - Прага. 1928. - № 10- 11.-С.158-159.
13. Г а н А. Россия и большевизм. - Шанхай, 1921. - 4.1.-С.IX.
14. В и ш н я к М.В. Всероссийское Учредительное собрание. - Париж, 1932.-С.119.
15. Милюков П.Н. Указ. соч. - С.1,3.
16. Ф а л ь ч и к о в Г. "Белое движение" /По поводу доклада П.Н. Милюкова/ // Воля России. - Прага, 1924. - Ne 18-19.-С.203.
17. Мельгунов С.П. Гражданская война в освещении П.Н. Милюкова /по поводу "Россия на переломе"/. Критико-библиографический очерк. - Париж, 1929.-С.6.
18.Ф а л ь ч и к о в Г. Указ. соч. - С.103.
19. Мельгунов С.П. Гражданская война в освещении П.Н. Милюкова. - С. 13.
20. Головин H.H. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг. - Париж, 1927. - 4.1. - Кн. 1.-С.8,9,91.
21. Степанов И. Указ. соч. - С.8.
22. Труды Учредительной конференции Русского народно-монархического союза /конституционных монархистов/ с 15 марта по 5 апреля 1922 г. - Мюнхен,6.Г.-С.65.
23. Локоть Т.В. Смутное время и революция /Политические параллели 1613- 1917 гг./ - Берлин, 1923.-С.90.
24. Русский Совет. - С.21.
25.Головин Н.Н. - Указ. соч. -С.91.
26. Пасманик Д.С. Революционные годы в Крыму. - Париж, 1926.-С.169.
27. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии, февраль- сентябрь 1917. - М., 1991. - С.236.
28. См.: УстряловН. Под знаком революции. - Харбин, 1925. - С.31; Мельгунов С.П. Трагедия адмирала Колчака. - С.247-248.
29. См.: УстряловН. Указ. соч. - С.90; Вишняк М.В. Указ. соч. - С.119.
30. Труды Учредительной конференции... - С. 13.
31. Ч е р н о в В. "Подполье" и "надполье" в подготовке корниловского движения // Воля России. - Прага, 1923. - № 4.-С.27; Сталинский Е. Возможен ли бонапартизм в России // Воля России. - Прага, 1927. - № 8-9.-С.121.
32. Л ь в о в В. Советская власть в борьбе за русскую государственность. - Берлин, 1922.-С.4.
33. Труды Учредительной конференции... - С.65.
34. Назаров М. Заговор против России. - М., 1993. - С.180-183.
35 См.: Мельников Н.М. A.M. Каледин - герой луцкого прорыва и донской атаман. - Мадрид, 1968. - С.292; Письмо генерала от инфантерии М.В. Алексеева к генерал-лейтенанту М.К. Дитерихсу // Белое дело. - Берлин, 1926. - Т.5.-С.82.
36. Трубецкой Г. Красная Россия и Святая Русь. - Париж, 1931 .-С.60.
37. Макаренко П.Л. Рецензия на книгу профессора генерального штаба полковника А. Зайцова "1918 год. Очерки по истории русской гражданской войны" // Вольное казачество. - Париж, 1935.-25 марта.-С.15.
38.Головин Н.Н. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг. - Париж, 1937.- Ч.2.-Кн.3.-С.101.
39. Деникин А.И. История // Донская летопись. - Прага; Белград, 1924.-Т.З,- С.363-364.
40. В и ш н я к М.В. Черные годы. - Париж, 1922.-С.55.
41. Там же. С.57
(Белая Армия. Белое дело. №1 1996г.)