"Баллада о Даурском Бароне".
Роман Федорович Унгерн фон Штернберг в возрасте семи лет.
Арсений Несмелов (псевдоним Арсения Ивановича Митропольского, 1889-1945), родился и начал печататься
в Москве.
Принимал участие в Первой Мировой войне.
Офицер Русской Императорской Армии.
В ноябре 1917 г. принимал участие в "восстании юнкеров" в Москве, направленном против большевиков.
С 1922 г. проживал во Владивостоке.
В 1924 г. бежал из СССР в Харбин.
Автор поэтических сборников "Кровавый отблеск" (1928), "Без России" (1931), "Полустанок" (1938), "Белая флотилия"
(1942) и др.
В эмиграции вступил в Русскую Фашистскую партию К. Родзаевского.
Скончался в сентябре 1945 г. в камере пересыльной тюрьмы в Гродекове (СССР).
Текст печатается по изданию: Несмелое А.И. Без Москвы, без России: Стихотворения. Поэмы. Рассказы / Сост. И коммент. Е.В. Витковского и А.В. Ревоненко. - М.: Моск. рабочий, 1990. - (Серия "Московский Парнас").
Сама Баллада и фото под катом:
Р.Ф. Унгерн во время суда.
(фото из собрания Новосибирского областного краеведческого музея)
"К оврагу,
где травы рыжели от крови,
где смерть опрокинула трупы на склон,
папаху надвинув на самые брови,
на черном коне подъезжает барон.
Он спустится шагом к изрубленным трупам,
и смотрит им в лица,
склоняясь с седла, -
и прядает конь, оседающий крупом,
и в пене испуга его удила.
И яростью,
бредом ее истомяся,
кавказский клинок,
- он уже обнажен,
-в гниющее
красноармейское мясо,
-повиснув к земле,
погружает барон.
Скакун обезумел,
не слушает шпор он,
выносит на гребень,
весь в лунном огне, -
испуганный шумом,
проснувшийся ворон
закаркает хрипло на черной сосне.
И каркает ворон,
и слушает всадник,
и льдисто светлеет худое лицо.
Чем возгласы птицы звучат безотрадней,
тем,
сжавшее сердце, слабеет кольцо.
Глаза засветились.
В тревожном их блеске -
две крошечных искры.
два тонких луча...
Но нынче,
вернувшись из страшной поездки,
барон приказал:
Позовите врача!
И лекарю,
мутной тоскою оборон,
( шаги и бряцание шпор в тишине),
отрывисто бросил:
Хворает мой ворон:
увидев меня,
не закаркал он мне!
Ты будешь лечить его,
если ж последней
отрады лишусь - посчитаюсь с тобой!..
Врач вышел безмолвно,
и тут же в передней,
руками развел и покончил с собой.
А в полдень,
в кровавом Особом Отделе,
барону, - в сторонку дохнув перегар -
сказали:
Вот эти... Они засиделись:
Она - партизанка, а он - комиссар.
И медленно,
в шепот тревожных известий, -
они напряженными стали опять,
-им брошено:
на ночь сведите их вместе,
а ночью - под вороном - расстрелять!
И утром начштаба барону прохаркал
о ночи и смерти казненных двоих...
А ворон их видел?
А ворон закаркал? -
барон перебил...
И полковник затих.
Случилось несчастье! -
он выдавил
(дабы
удар отклонить -
сокрушительный вздох), -
с испугу ли, -
все-таки крикнула баба, -
иль гнили объевшись, но...
ворон издох!
Каналья!
Ты сдохнешь, а ворон мой - умер!
Он,
каркая,
славил удел палача!...
От гнева и ужаса обезумев,
хватаясь за шашку,
барон закричал:
Он был моим другом.
В кровавой неволе
другого найти я уже не смогу! -
и, весь содрогаясь от гнева и боли,
он отдал приказ отступать на Ургу.
Стенали степные поджарые волки,
шептались пески,
умирал небосклон...
Как идол, сидел на косматой монголке,
монголом одет,
сумасшедший барон.
И шорохам ночи бессонной внимая,
он призраку гибели выплюнул:
Прочь!
И каркала вороном -
глухонемая,
упавшая сзади,
даурская ночь.
Я слышал:
В монгольских унылых улусах,
ребенка качая при дымном огне,
раскосая женщина в кольцах и бусах
поет о бароне на черном коне...
И будто бы в дни,
когда в яростной злобе
шевелится буря в горячем песке,
- огромный,
он мчит над пустынею Гоби,
и ворон сидит у него на плече".
(Из сборника "Кровавый отблеск", Харбин, 1928)
Барон Унгерн во время службы.
(Возможно, что Даурия).
РГВА, ф. 39532, от. 1, д. 60, л. 3.
.