Джон Фаулз "Волхв":
Я приобрел привычку к роскоши и жеманные манеры. Оценки у меня были средненькие, а амбиции чрезмерные: я возомнил себя поэтом. На деле ничто так не враждебно поэзии, как безразлично-слепая скука, с которой я тогда смотрел на мир в целом и на собственную жизнь в частности. Я был слишком молод, чтобы понять: за цинизмом всегда скрывается неспособность к усилию - одним словом, импотенция; быть выше борьбы может лишь тот, кто по-настоящему боролся.
В нашем возрасте не секс страшен - любовь.
- Я буду ждать тебя. Не веришь? - Я молчал. - Мне кажется, я дождусь. Честное слово.
- Знаю.
- Ты всегда говоришь "Знаю". Вместо того чтоб ответить как следует.
- Знаю. - Она ущипнула меня. - Предположим, я скажу: да, жди, дай мне год на размышление. И ты будешь ждать, ждать.
- Подумаешь!
- Но это просто дико. Это все равно что обручиться, не решив, женишься ты или нет. А потом выяснится, что нет. Мы не должны давать обязательств. У нас нет выбора.
Любовь - это тайна, пролегшая меж двумя людьми, а не сходство обоих. Мы находились на разных полюсах человечества.
Я не молился за упокой, ибо молитвы тщетны; я не оплакивал - ни ее, ни себя, - ибо дважды оплакивают одно и то же лишь экстраерты; но, окутанный ночным безмолвием, неимоверно враждебным к человеку, и верности его, и любви, просто помнил о ней, помнил, помнил о ней.
На опыте военных лет я окончательно уяснил себе значение чувства юмора. Это демонстрация свободы. Ибо свободен лишь тот, кто умеет улыбаться. И раз улыбка исчезает, - в мироздании все предопределено.
.. призналась: Когда ты меня любишь (не "занимаешься со мной любовью", а "любишь"!), это все равно как бог отпускает мои грехи.
- Я не жду, что у красивого мужчины и душа будет красивая.
Она держалась так, словно мы расстались всего неделю назад. Но это не помогало. Девять месяцев возвели между нами решетку, сквозь которую проникали слова, но не чувства.
Отчасти мои колебания объяснялись тоской по утраченному лоуренсовскому идеалу, по женщине, что проигрывает мужчине по всем статьям, пока не пустит в ход мощный инструментарий своего таинственного, сумрачного, прекрасного пола; блестящий, энергичный он и темная, ленивая она. В моем сознании, выпестованном инкубатором века двадцатого, свойства полов так перепутались, что очутиться в ситуации, где женщина вела себя как женщина, а от меня требовалась сугубая мужественность, было все равно что переехать из тесной, безликой современной квартиры в просторный особняк старой постройки. До сих пор я испытывал лишь жажду плотских наслаждений, а ныне познал жажду любви.
Я всегда считал (и не из одного только напускного цинизма), что уже через десять минут после знакомства мужчина и женщина понимают, хочется ли им переспать друг с другом, и каждая минута сверх первых десяти становится оброком, который не столь велик, если награда действительного того стоит, но в девяноста процентах случаев слишком обременителен.
Есть три вида умных людей: первые столь умны, что, когда их называют умными, это выглядит справедливым и естественным; вторые достаточно умны, чтобы отличить правду от лести; третьи скорее глупы, ибо все принимают на веру.
Я точно бутылка содовой, куда вкачали лишнюю порцию газа. Пенюсь от любопытства.
По-моему, двадцать пять - наиболее трудный и больной возраст. И для тебя, и для окружающих. Ты способен соображать, с тобой обращаются как со взрослым. Но бывают встречи, которые сталкивают тебя в отрочество, ибо тебе не хватает опыта, чтобы постичь и усвоить их значение.
Людям, чей жизненный путь сходен с нашим, трудно не доверять.
Подчас любовь - это просто твоя способность любить, а не заслуга того, кого любишь.
Нельзя ненавидеть того, кто стоит на коленях. Того, кто не человек без тебя.
В нашем возрасте не секс страшен - любовь.
- Я буду ждать тебя. Не веришь? - Я молчал. - Мне кажется, я дождусь. Честное слово.
- Знаю.
- Ты всегда говоришь "Знаю". Вместо того чтоб ответить как следует.
- Знаю. - Она ущипнула меня. - Предположим, я скажу: да, жди, дай мне год на размышление. И ты будешь ждать, ждать.
- Подумаешь!
- Но это просто дико. Это все равно что обручиться, не решив, женишься ты или нет. А потом выяснится, что нет. Мы не должны давать обязательств. У нас нет выбора.
Любовь - это тайна, пролегшая меж двумя людьми, а не сходство обоих. Мы находились на разных полюсах человечества.
Я не молился за упокой, ибо молитвы тщетны; я не оплакивал - ни ее, ни себя, - ибо дважды оплакивают одно и то же лишь экстраерты; но, окутанный ночным безмолвием, неимоверно враждебным к человеку, и верности его, и любви, просто помнил о ней, помнил, помнил о ней.
На опыте военных лет я окончательно уяснил себе значение чувства юмора. Это демонстрация свободы. Ибо свободен лишь тот, кто умеет улыбаться. И раз улыбка исчезает, - в мироздании все предопределено.
.. призналась: Когда ты меня любишь (не "занимаешься со мной любовью", а "любишь"!), это все равно как бог отпускает мои грехи.
- Я не жду, что у красивого мужчины и душа будет красивая.
Она держалась так, словно мы расстались всего неделю назад. Но это не помогало. Девять месяцев возвели между нами решетку, сквозь которую проникали слова, но не чувства.
Отчасти мои колебания объяснялись тоской по утраченному лоуренсовскому идеалу, по женщине, что проигрывает мужчине по всем статьям, пока не пустит в ход мощный инструментарий своего таинственного, сумрачного, прекрасного пола; блестящий, энергичный он и темная, ленивая она. В моем сознании, выпестованном инкубатором века двадцатого, свойства полов так перепутались, что очутиться в ситуации, где женщина вела себя как женщина, а от меня требовалась сугубая мужественность, было все равно что переехать из тесной, безликой современной квартиры в просторный особняк старой постройки. До сих пор я испытывал лишь жажду плотских наслаждений, а ныне познал жажду любви.
Я всегда считал (и не из одного только напускного цинизма), что уже через десять минут после знакомства мужчина и женщина понимают, хочется ли им переспать друг с другом, и каждая минута сверх первых десяти становится оброком, который не столь велик, если награда действительного того стоит, но в девяноста процентах случаев слишком обременителен.
Есть три вида умных людей: первые столь умны, что, когда их называют умными, это выглядит справедливым и естественным; вторые достаточно умны, чтобы отличить правду от лести; третьи скорее глупы, ибо все принимают на веру.
Я точно бутылка содовой, куда вкачали лишнюю порцию газа. Пенюсь от любопытства.
По-моему, двадцать пять - наиболее трудный и больной возраст. И для тебя, и для окружающих. Ты способен соображать, с тобой обращаются как со взрослым. Но бывают встречи, которые сталкивают тебя в отрочество, ибо тебе не хватает опыта, чтобы постичь и усвоить их значение.
Людям, чей жизненный путь сходен с нашим, трудно не доверять.
Подчас любовь - это просто твоя способность любить, а не заслуга того, кого любишь.
Нельзя ненавидеть того, кто стоит на коленях. Того, кто не человек без тебя.