Уэльбек М. "Г.Ф. Лавкрафт: Против человечества, против прогресса" (4)
Часть вторая. Технология натиска
Поверхность земного шара ныне предстает покрытой сетью с ячеями неравномерной величины, целиком изготовленной человеческими руками.
В этой сети циркулирует кровь общественной жизни. Перевозка людей, товаров, продуктов питания; сложные коммерческие операции, поручения на продажу, поручения на покупку, сталкивающаяся информация, бо-лее строгий интеллектуальный или эмоциональный обмен... Этот нескончаемый поток опьяняет человечество, влюбленное в труп-ной гальванизм своей собственной деятельности.
Там, однако, где ячеистое плетение ослабевает, странные реальности подают о себе знать искателю, "жадному до знания". Повсюду, где человеческая деятельность приоста-навливается, повсюду, где есть белое пятно на карте, на арену выходят древние боги, готовые снова занять свое место.
Как в той ужасающей пустыне внутренней Аравии, Руб-аль-Халид, откуда вернулся где-то в 731 году, после десяти лет полного одиноче-ства, магометанский поэт по имени Абдуль-аль-Хазред. Разуверившись в исповедании ислама, дальнейшие годы он посвятил состав-лению нечестивой и богопротивной книги, мерзейшего Necmnomicon'a. (несколько копий которого на протяжении веков избежали костра) , до того как быть пожранным средь белого дня незримыми чудовищами на рыночной площади Дамаска.
Как на неизведанных плоскогорьях север-ного Тибета, где вырожденческие чо-чо кумиропоклонничают, подрягиваясь перед неизрекаемым божеством, кого они титулуют "Ветхий днями".
Как в этой исполинской протяженности южного Тихоокеанья, где неожиданные вул-канические судороги порой исторгают на свет парадоксальные реликты, свидетельства скульптуры и геометрии вовсе не человеческой, перед которыми апатические и ковар-ные туземцы архипелага Туамоту простираются со странными пресмыкающимися движениями тела.
На перекрестьях своих коммуникационных путей человек построил гигантские уродливые мегаполисы, где каждый, изолированный в анонимной квартире посреди много-квартирного дома, в точности похожего надругие такие же, считает себя безусловным центром земли и мерой всех вещей. Но под норками, выкопанными этими землероющими насекомыми, очень древние и очень могущественные существа медленно просыпаются ото сна. Они были уже в каменноугольный период, они были уже в триасовый и перм-ский; они знали писк первого млекопитающе-го, узнают они и хрип агонии последнего.
Говард Филлипс Лавкрафт не был теоретиком. Как хорошо заметил Жак Бержье, вве-дя материализм в самое сердце ужасов и чудесного, он породил новый жанр. Больше не стоит вопроса верить или не верить, как в рас-сказах о вампирах и оборотнях; нет другого возможного объяснения, нет лазейки. Ника-кая фантастика не оказывается менее психо-логической, менее оспоримой.
Однако похоже, что он не отдавал себе пол-ного отчета в том, что он делает. Он, может, и посвятил очерк в сто пятьдесят страниц области фантастического. Но, по перечитывании "Ужасное и сверхъестественное в литературе" немного разочаровывает; если уж говорить все, остается даже впечатление, что книга слегка устарела. И понимаешь в конце концов почему: просто потому, что она не учитывает вклада самого Лавкрафта в область фантастического. Из нее многое узнаешь о широте его культуры и о его вкусах; из нее узнаешь, что он восхищался По, Дансейни, Макеном, Блэквудом; но по ней не угадать того, что он напишет.
Написание этого очерка относится к 1925 - 1926 годам, как раз непосредственно перед тем, как ГФЛ приступает к серии своих "старших текстов". В этом, возможно, больше чем совпадение; наверное, он чувствовал необходимость, конечно, несознательную, возмож-но, даже бессознательную, хотелось бы ско-рее сказать, органическую, перебрать в памяти все, что было сделано в области фантастиче-ского, прежде чем разнести это вдребезги, пустившись по радикально новым путям.
В поисках сочинительских технологий, использованных Лавкрафтом, мы могли бы также попытаться искать указаний по его письмам, комментариям, советам, которые он обращал своим молодым адресатам. Но и здесь результат озадачивает и разочаровывает. Прежде всего, потому что Лавкрафт учи-тывает индивидуальность своего собеседни-ка. Он всегда начинает, пытаясь понять, что хотел сделать автор; и дальше он высказывает лишь советы точные и конкретные, строго применительные к новелле, о которой тол-кует. Больше того, ему часто случается пода-вать рекомендации, которые он первый сам и обходит; он может дойти до того, что советует "не злоупотреблять такими прилагательными, как чудовищный, неназываемый, неиз-рекаемый, неизъяснимый..." Что, когда чи-таешь его самого, довольно-таки удивительно. Единственное фактически указание об-щей значимости находится в одном письме от 8 февраля 1922, адресованном Фрэнку Белкнап Лонгу: "Я никогда не питаюсь написать историю, но дожидаюсь, пока истории потребуется быть написанной. Когда я намеренно берусь за работу, чтобы написать рассказ, результат оказыва-ется серым и низкокачественным".
Между тем Лавкрафт неравнодушен к вопросу о приемах сочинительства. Как Бодлера, как Эдгара По, его завораживает мысль, что жесткое приложение определенных схем, оп-ределенных формул, определенных симметрии должно обладать силой, позволяющей достичь совершенства. И он попытается даже сформировать это впервые как понятие в небольшой рукописи всего в тридцать страниц, озаглавленной "Книга Разума".
В первой части, очень сжатой, он дает общие советы, как написать новеллу (фантастическую ли, нет ли). Далее он пробует установить типологию "базовых элементов устрашающего, имеющих полезное применение в повествовании ужасов". Что касается послед-ней части произведения, куда более длинной, она состоит из заметок, распределенных во времени между 1919 и 1935 годами, каждая из которых содержит, как правило, по одной фразе и может служить отправной точкой для фантастического повествования. С обыкно-венной для него щедростью Лавкрафт охотно одалживал эту рукопись своим друзьям, советуя им не смущаться и воспользоваться тем или иным отправным посылом в их собственных произведениях.
Эта "Книга Разума" действительно оказывается, самое главное, удивительным, стиму-лирующим воображение средством. Она содержит зачатки головокружительных идей, девять десятых которых никогда не были раз-виты ни Лавкрафтом, ни кем бы то ни было другим. И в своей слишком краткой теорети-ческой части она дает подтверждение того высокого представления, какое Лавкрафт себе составил о фантастическом, о его безусловной общезаконности, о его тесной связи с базовыми элементами человеческого созна-ния (в качестве "базового элемента устраша-ющего" мы, например, имеем: "Все идет, поступью неудержимой и загадочной, к некоему року").
Но с точки зрения сочинительских приемов, используемых ГФЛ, мы не больше в курсе дела, чем были. Если "Книга Разума" может предоставить кирпичи для фундамента, она не дает нам никакого указания по спосо-бу кладки. И вероятно, было бы слишком этого требовать от Лавкрафта. Трудно и, может быть, невозможно обладать его гением и вместе с тем интеллектом его гения.
Чтобы попытаться больше об этом узнать, ничего не остается, кроме одного - самого, впрочем, логичного: погрузиться в написанные ГФЛ прозаические тексты. Прежде всего в его "старшие тексты", те, что написаны в последние десять лет его жизни, где он присутствует во всей полноте своих возможно-стей. Но также и в предшествующие тексты; в них будет видно, как рождаются одно за одним средства его искусства, точно как музы-кальные инструменты, которые пробуются по очереди в беглых соло, прежде чем ввергнуться tutti в горячку сумасшедшей оперы.
Поверхность земного шара ныне предстает покрытой сетью с ячеями неравномерной величины, целиком изготовленной человеческими руками.
В этой сети циркулирует кровь общественной жизни. Перевозка людей, товаров, продуктов питания; сложные коммерческие операции, поручения на продажу, поручения на покупку, сталкивающаяся информация, бо-лее строгий интеллектуальный или эмоциональный обмен... Этот нескончаемый поток опьяняет человечество, влюбленное в труп-ной гальванизм своей собственной деятельности.
Там, однако, где ячеистое плетение ослабевает, странные реальности подают о себе знать искателю, "жадному до знания". Повсюду, где человеческая деятельность приоста-навливается, повсюду, где есть белое пятно на карте, на арену выходят древние боги, готовые снова занять свое место.
Как в той ужасающей пустыне внутренней Аравии, Руб-аль-Халид, откуда вернулся где-то в 731 году, после десяти лет полного одиноче-ства, магометанский поэт по имени Абдуль-аль-Хазред. Разуверившись в исповедании ислама, дальнейшие годы он посвятил состав-лению нечестивой и богопротивной книги, мерзейшего Necmnomicon'a. (несколько копий которого на протяжении веков избежали костра) , до того как быть пожранным средь белого дня незримыми чудовищами на рыночной площади Дамаска.
Как на неизведанных плоскогорьях север-ного Тибета, где вырожденческие чо-чо кумиропоклонничают, подрягиваясь перед неизрекаемым божеством, кого они титулуют "Ветхий днями".
Как в этой исполинской протяженности южного Тихоокеанья, где неожиданные вул-канические судороги порой исторгают на свет парадоксальные реликты, свидетельства скульптуры и геометрии вовсе не человеческой, перед которыми апатические и ковар-ные туземцы архипелага Туамоту простираются со странными пресмыкающимися движениями тела.
На перекрестьях своих коммуникационных путей человек построил гигантские уродливые мегаполисы, где каждый, изолированный в анонимной квартире посреди много-квартирного дома, в точности похожего надругие такие же, считает себя безусловным центром земли и мерой всех вещей. Но под норками, выкопанными этими землероющими насекомыми, очень древние и очень могущественные существа медленно просыпаются ото сна. Они были уже в каменноугольный период, они были уже в триасовый и перм-ский; они знали писк первого млекопитающе-го, узнают они и хрип агонии последнего.
Говард Филлипс Лавкрафт не был теоретиком. Как хорошо заметил Жак Бержье, вве-дя материализм в самое сердце ужасов и чудесного, он породил новый жанр. Больше не стоит вопроса верить или не верить, как в рас-сказах о вампирах и оборотнях; нет другого возможного объяснения, нет лазейки. Ника-кая фантастика не оказывается менее психо-логической, менее оспоримой.
Однако похоже, что он не отдавал себе пол-ного отчета в том, что он делает. Он, может, и посвятил очерк в сто пятьдесят страниц области фантастического. Но, по перечитывании "Ужасное и сверхъестественное в литературе" немного разочаровывает; если уж говорить все, остается даже впечатление, что книга слегка устарела. И понимаешь в конце концов почему: просто потому, что она не учитывает вклада самого Лавкрафта в область фантастического. Из нее многое узнаешь о широте его культуры и о его вкусах; из нее узнаешь, что он восхищался По, Дансейни, Макеном, Блэквудом; но по ней не угадать того, что он напишет.
Написание этого очерка относится к 1925 - 1926 годам, как раз непосредственно перед тем, как ГФЛ приступает к серии своих "старших текстов". В этом, возможно, больше чем совпадение; наверное, он чувствовал необходимость, конечно, несознательную, возмож-но, даже бессознательную, хотелось бы ско-рее сказать, органическую, перебрать в памяти все, что было сделано в области фантастиче-ского, прежде чем разнести это вдребезги, пустившись по радикально новым путям.
В поисках сочинительских технологий, использованных Лавкрафтом, мы могли бы также попытаться искать указаний по его письмам, комментариям, советам, которые он обращал своим молодым адресатам. Но и здесь результат озадачивает и разочаровывает. Прежде всего, потому что Лавкрафт учи-тывает индивидуальность своего собеседни-ка. Он всегда начинает, пытаясь понять, что хотел сделать автор; и дальше он высказывает лишь советы точные и конкретные, строго применительные к новелле, о которой тол-кует. Больше того, ему часто случается пода-вать рекомендации, которые он первый сам и обходит; он может дойти до того, что советует "не злоупотреблять такими прилагательными, как чудовищный, неназываемый, неиз-рекаемый, неизъяснимый..." Что, когда чи-таешь его самого, довольно-таки удивительно. Единственное фактически указание об-щей значимости находится в одном письме от 8 февраля 1922, адресованном Фрэнку Белкнап Лонгу: "Я никогда не питаюсь написать историю, но дожидаюсь, пока истории потребуется быть написанной. Когда я намеренно берусь за работу, чтобы написать рассказ, результат оказыва-ется серым и низкокачественным".
Между тем Лавкрафт неравнодушен к вопросу о приемах сочинительства. Как Бодлера, как Эдгара По, его завораживает мысль, что жесткое приложение определенных схем, оп-ределенных формул, определенных симметрии должно обладать силой, позволяющей достичь совершенства. И он попытается даже сформировать это впервые как понятие в небольшой рукописи всего в тридцать страниц, озаглавленной "Книга Разума".
В первой части, очень сжатой, он дает общие советы, как написать новеллу (фантастическую ли, нет ли). Далее он пробует установить типологию "базовых элементов устрашающего, имеющих полезное применение в повествовании ужасов". Что касается послед-ней части произведения, куда более длинной, она состоит из заметок, распределенных во времени между 1919 и 1935 годами, каждая из которых содержит, как правило, по одной фразе и может служить отправной точкой для фантастического повествования. С обыкно-венной для него щедростью Лавкрафт охотно одалживал эту рукопись своим друзьям, советуя им не смущаться и воспользоваться тем или иным отправным посылом в их собственных произведениях.
Эта "Книга Разума" действительно оказывается, самое главное, удивительным, стиму-лирующим воображение средством. Она содержит зачатки головокружительных идей, девять десятых которых никогда не были раз-виты ни Лавкрафтом, ни кем бы то ни было другим. И в своей слишком краткой теорети-ческой части она дает подтверждение того высокого представления, какое Лавкрафт себе составил о фантастическом, о его безусловной общезаконности, о его тесной связи с базовыми элементами человеческого созна-ния (в качестве "базового элемента устраша-ющего" мы, например, имеем: "Все идет, поступью неудержимой и загадочной, к некоему року").
Но с точки зрения сочинительских приемов, используемых ГФЛ, мы не больше в курсе дела, чем были. Если "Книга Разума" может предоставить кирпичи для фундамента, она не дает нам никакого указания по спосо-бу кладки. И вероятно, было бы слишком этого требовать от Лавкрафта. Трудно и, может быть, невозможно обладать его гением и вместе с тем интеллектом его гения.
Чтобы попытаться больше об этом узнать, ничего не остается, кроме одного - самого, впрочем, логичного: погрузиться в написанные ГФЛ прозаические тексты. Прежде всего в его "старшие тексты", те, что написаны в последние десять лет его жизни, где он присутствует во всей полноте своих возможно-стей. Но также и в предшествующие тексты; в них будет видно, как рождаются одно за одним средства его искусства, точно как музы-кальные инструменты, которые пробуются по очереди в беглых соло, прежде чем ввергнуться tutti в горячку сумасшедшей оперы.