Образ русских на немецких открытках Первой мировой
Александр Медяков, кандидат исторических наук
«РУ КУ»
Или образ русских на немецких открытках Первой мировой
Рассказывая читателям, что солдаты полка Швейка «вместо ста пятидесяти грамм венгерской колбасы» получили две открытки, на одной из которых «был изображён русский солдат, бородатый мужик, которого обнимал скелет», Ярослав Гашек сатирически отобразил важную реалию Первой мировой войны - пропаганду посредством почтовой открытки. Одной из отличительных особенностей Первой мировой по сравнению с войнами прошлого являлось то, что наряду с собственно боевыми действиями был открыт своеобразный второй фронт - духовный, идеологический: в невиданных масштабах шла борьба за умы, так называемая «война культур». Центральное место в этой борьбе занимал образ врага а одним из наиболее эффективных видов оружия стата политическая открытка.
ОТКРЫТОЧНЫИ БУМ
Заметим, что в начале XX века открытка была несравненно более значимым социокультурным явлением, чем сегодня. Появившись в конце 1860-х годов, свой золотой век открытки переживали с 1890-х годов по конец Первой мировой. Именно в это время они превратились в важное для своего времени средстве коммуникации и подлинно массовый феномен. Этому способствовало несколько обстоятельств. В связи со значительно возросшее мобильностью населения, миграциями, урбанизацией, первыми успехами индустрии туризма потребность в простом и дешёвом средстве передачи информации постоянно возрастала. Телефон в начале XX века ещё не получил широкого распространения, с письмом же открытка успешно конкурировала благодаря своей простоте и дешевизне. Не предъявляя особенных требований к уровню образования, открытка была доступ на гораздо более широким слоям населения, чем письмо, остававшееся по большей части привилегией образованной части общества. Более доступной открытка была и в материальном отношении, поскольку не приходилось тратиться на почтовую бумагу и конверты, доставка же её в большинстве стран стоила в два раза дешевле, чем доставка письма1. Почта доставлялась оперативно и по многу раз на дню: в Берлине, Париже и Лондоне - до 8 раз в день2. В этих условиях открытка часто выполняла функцию теперешнего телефонного звонка, например, обменявшись открытками утром, можно было договориться о планах на вечер. Наконец, открытка подкупала своей новизной и «мо-дерновостью», наряду с телефоном или метро она была выражением технического прогресса3. Послать открытку было не только дёшево и удобно, но и модно.
Мировым лидером в производстве и распространении открыток была Германия. До войны в этой сфере было занято почти 3000 предприятий, около половины производства которых шло на экспорт4. В 1900 году немецкая почта доставила свыше 240 млн открыток5, в 1913-м - 2 млрд, или около 3000 открыток на каждые 100 жителей Германии, включая детей6.
Именно открытка была главным визуальным медиумом своего времени, далеко опережая по тиражам и широте аудитории не только книгу и плакат, но и иллюстрированные журналы. Открытки стали важным средством визуализации политики и политизации масс7, позволяя увидеть лидеров отдельных партий и их наглядно представленные задачи, распределение мест в парламенте, конкретные события и полемику вокруг них: так,«дело Дрейфуса» со всеми его перипетиями получило широкое освещение в открытках разных европейских стран. Ещё активнее открытки откликались на значимые события международной жизни, например, на Гаагскую мирную конференцию 1899 годов, Англо-бурскую и Русско-японскую войны и т. д. Открытки служили самопрезентации власти и национальному воспитанию: далеко не каждый немец покупал портрет императора или посещал галерею исторической живописи, но бесчисленные открытки с изображением особ правящего дома, значимых событий национальной истории, символических национальных фигур и атрибутики проникали практически в каждый германский дом. В общем, открытка - это своеобразное телевидение начала XX века.
Привлекательность открытки для историка заключается ещё и в том, что помимо изобразительной в ней существует и другая сторона - как в прямом,так и в переносном смысле слова. Будучи «письмом маленького человека», открытка может многое рассказать о ментальности и повседневной жизни широких слоев населения и, кроме того, предоставляет единственную в своём роде возможность увидеть непосредственную реакцию отправителя открытки на содержание её лицевой части, например, на пропагандистский призыв. Справедливости ради нужно отметить, что текст открытки крайне редко имеет отношение к изображению на ней. Однако сам факт покупки открыток с тем или иным мотивом и даже собирание открыток, не прошедших почту, позволяет приходить к определённым выводам в отношении настроений собирателя8.
С началом Первой мировой войны открытка нисколько не утратила популярности, чему способствовало и то, что почта между фронтом и тылом доставлялась бесплатно. По самым осторожным оценкам, в Германии из 28,7 млрд почтовых отправлений с 1914 по 1918 годы не менее четверти приходилось на долю открыток9. По другим подсчётам, средний ежедневный оборот почтовых отправлений между фронтом и тылом в годы войны насчитывал 16,5 млн, из которых более половины составляли открытки10. Оторвав миллионы людей от родного дома, война ещё больше усилила потребность в простом и быстром средстве коммуникации: не имея конверта, открытка быстрее проходила военную цензуру, а малая площадь для письма идеально отвечала главной функции сообщений между фронтом и тылом - просто сообщать о том, что отправители всё ещё живы11.
Резко изменилась и изобразительная сторона открыток. Наряду с многочисленными патриотическими сюжетами особенно выделялись пропагандистские изображения врагов Германии, представленные по большей части карикатурами. Значительная доля подобных открыток приходилась на изображения России и русских, однако их полное понимание возможно лишь в контексте немецкого образа России, сложившегося в предыдущие десятилетия и даже века.
СТОЛЕТИЯ ВАРВАРСКОЙ ДИКОСТИ
Современные теории национализма подчёркивают важность роли «другого» в конструкции собственной национальной идентичности12. Некоторые исследователи считают, что в XIX веке возникла своеобразная синхронная система «национальных характеров», мыслившаяся как оппозиции, позволявшие путём противопоставления лучше ощутить своеобразие собственной нации13. Начиная с Раннего Нового времени подобным зеркалом немецкого национального самосознания служили романские народы - итальянцы и французы, воспринимавшиеся как наследники римлян и воплощавшие собой противоположные «немецким» началам черты - испорченность, безнравственность и т. д.
В отличие от Франции Россия вплоть до начала XIX века не играла для немецкого национального самосознания практически никакой роли. При этом ещё в XVI столетии у европейцев проснулся интерес к особенностям различных народов. Как правило, он утолялся не с помощью создания полноценной дифференцированной картины чужой страны и чужого народа, а с помощью стереотипов, в данном случае - образа «дикого московита». Основы этого образа заложили путешественники в Россию, среди которых особую роль сыграл знаменитый императорский посол Сигизмунд Герберштейн14. Именно он одним из первых выделил основные черты России и русских, которым была суждена очень долгая жизнь, - рабский характер, грубость, жестокость, испорченность нравов, дикость, деспотизм правителей. Эти же черты воспроизводились большинством немецких авторов о России и в XVII веке, хотя, например, у Лейбница появилась тенденция к относительно позитивной оценке России, в частности, пресловутое «варварство» московитов он оценивал в духе начинавшегося Просвещения: дикость, незатронутость цивилизацией позволяли трактовать Россию как tabula rasa, как возможность начать цивилизацию и развитие России с чистого листа, избежав пороков Запада15. Подобным строем мыслей объяснялась и положительная оценка рядом просветителей деятельности Петра I. Вместе с тем именно с просветителями связана важнейшая тенденция, которая станет одной из решающих в XIX столетии: образ России стал идеологизироваться. Если до XVIII века речь шла о негативном стереотипе, усиленном религиозным неприятием «московитских схизматиков», то в трудах просветителей Россия впервые предстала как идеологический противник, как антипод демократии.
В первой половине XIX столетия немецкое национальное движение развивалось под лозунгом «свободы и единства»16, Россия же трактовалась как главное препятствие, стоявшее на пути того и другого. Немецкие либералы считали, что именно Россия не позволила в 1815 году создать единое немецкое государство, что именно она продолжает сохранять германскую раздробленность и одновременно поддерживает реакционные режимы в германских государствах17.
Негативизации образа России способствовало и то, что на ментальной карте европейцев она превратилась в «восточную» державу. Соответственно, с ней стали увязывать «восточные» качества: немногочисленные доброжелатели России говорили о духовной и религиозной глубине русских, многочисленные её недруги - о жестокости и деспотизме. Более того, немедленно был сделан и следующий шаг: если Россия «восточная», то она и «азиатская» или, как часто писал Маркс, «полуазиатская» держава. Само это географическое обозначение - «Азия» - выступало как дискриминация России, поскольку с ним связывался целый букет негативных качеств - те же деспотизм, варварство и прочие18. Представление немецких либералов о том, что Россия является оплотом реакции, невольно укрепили немецкие консерваторы, которые не делали тайны из того, что они свои политические надежды связывают именно с Россией19.
К рубежу веков в связи с поворотом к «реальной политике» и образованием в 1871 году Германской империи ситуация решительным образом изменилась: идеологические аспекты сохранились, но на первый план стали выдвигаться мотивы силы и конкуренции наций. Этому способствовал и консервативный характер Германской империи, в частности, консерваторы отныне не нуждались в Петербурге как во внешней опоре и, более того, всё чаще вступали с Россией в серьёзные конфликты, например, по вопросу пошлин или внешнеполитических проблем.
Изменилось и самопонимание немецкой нации, в частности, огромное воздействие на немецкую национальную идею начали оказывать социал-дарвинизм и расизм. Они привели к биологизации представления о нации и одновременно - к новой динамике национализма. Отныне нация развивалась в борьбе за существование, а немцы и русские стали участниками этой борьбы.
РУССКАЯ НЕКУЛЬТУРА
Несмотря на все эти изменения, одна черта немецкого образа России сохранилась до Первой мировой войны практически в полной неизменности - представление о русской культуре. Образованный немец XIX века скорее всего взял бы последние два слова в кавычки, поскольку само наличие в России культуры в германском понимании часто попросту отрицалось. Нагляднее всего это проявлялось в использовании отрицательной приставки «не» перед словом «культура» - «russische UnkuAtiir», «русская некультура». Применительно к России в ходу было также выражение «полукультура» (Halbkultur), в которое могло вкладываться различное понимание - от признания движения России в сторону культуры до утверждения её неполноценности по сравнению с настоящей,«полной» культурой. В первой половине XIX века, когда, как мы помним, момент идеологического противостояния с «русским деспотизмом» был особенно силён, под «русской культурой» мог пониматься политический строй России. Так, Август Генрих Хоффман фон Фаллерслебен (1798-1874), автор знаменитой «Песни немцев» («Германия, Германия превыше всего», «юбер аллее»), в 1842-м писал: «Что может прийти из России / К нашему благу и пользе? / Русская культура / Годится лишь для России» - и в качестве атрибутов «русской культуры» перечислял кнут, плеть и Сибирь. Однако уже тогда наряду с Россией как символом деспотизма и немецкой несвободы в полной мере стала проявляться недифференцированная ненависть ко всему русскому, конструировалось противопоставление Германии как страны культуры и России - страны «некультуры», варварства. Многие считали, что русские по самой своей сути не способны ни к производству, ни даже к восприятию истинной культуры: так, поэт и публицист А. Юнг пришёл в ужас от «варварской идеи» перевести Гёте на русский язык20. Во второй половине века, несмотря на широкое распространение в Германии русской литературы и искусства, стереотип русского «варварства» и «некультуры» всё же сохранял преобладающие позиции.
Претендуя на особую культурную ценность, немцы охотнее всего сравнивали себя именно с русскими, представлявшими собой более выгодный материал для сравнения, чем, например, французы с их многолетним культурным лидерством в Европе. Всегда свойственная подобным сравнениям асимметричность сделала оценку русской культуры ещё более негативной: ведь чем темнее фон, тем ярче высвечивалось на нём превосходство немецкой культуры.
С началом Первой мировой подобные противопоставления достигли апогея. Война воспринималась многими немцами прежде всего как борьба за культуру, защитниками и носителями которой они себя объявляли. Однако, сделав «культуру» своим главным идеологическим оружием и на Западе, и на Востоке, немцы оказались в сложном положении, не лишённом противоречивости: если по отношению к Франции и Англии они заявляли об особом характере немецкой культуры,то применительно к России они подчеркивали её европейский характер. В отношении к Западу главным тезисом стало противопоставление «идей 1914 года» и «идей 1789 года» - глубокой немецкой «культуры», основанной на чувстве общности и солидарности всех немцев, с одной стороны, и поверхностной, бездуховной французской «цивилизации» с её эгоизмом и индивидуализмом - с другой21.
Если подобное противопоставление требовало тщательной работы с аргументами и выделения нюансов, то в отношении русских задача была значительно проще: «культура» и «некультура» противопоставлялись здесь как таковые. Контраст с Россией был гораздо более выгодным идеологически, поскольку Германия выступала здесь не в роли нации-эгоиста, защищающей только свои собственные ценности, а представала защитницей всей европейской культуры. Одновременно связь с Россией позволяла дискредитировать Францию и Англию как предателей европейской культуры: «Великобритания разрушила преграду, которая защищала Западную Европу и её культуру от песчаных ветров азиатской некультуры России и панславизма. Теперь немцы должны заменить её своими телами»22, - писал один из немецких современников. В известном воззвании немецких интеллектуалов от 4 октября 1914 года, характерным образом названном «Культурному миру!» («Ап die Kulturwelt!»), утверждалось, что «менее всего имеют право заявлять о себе как о защитниках европейской цивилизации те, кто связан союзом с русскими и сербами и предлагает миру позорное зрелище, натравливая монголов и негров на белую расу»23.
МЕЖДУ СВИНЬЯМИ И ВШАМИ
Подобный строй мыслей предельно наглядно отображался на открытках. Открытка «Призванные нашими врагами для спасения европейской культуры» словно бы иллюстрирует воззвание «Культурному миру!», изображая «русских, сербов, монголов и негров». При этом очевидный расистский контекст здесь вторичен по сравнению с главным - отношением противоборствующих сторон к европейской культуре. Изображены представители неевропейских народов, к которым в духе многолетней традиции «ориентализации» России причисляется русский, а также серб, бомба в руке которого, после сараевского убийства ставшая типичным атрибутом, выдаёт в нём террориста. Суть карикатуры составляет типичный для иронии антифразис, когда слова употребляются в смысле, противоположном буквальному: неевропейским народам не может быть дела до европейской культуры, следовательно, их «защита» - это нападение. В данном случае иронический эффект усилен за счёт противопоставления текста и рисунка. Легко прочитав за иронией, что в действительности речь идёт не о спасении, а об угрозе европейской культуре, зритель к тому же видит, что эта угроза не статична, поскольку отряд «спасителей культуры» находится в движении, неся угрозу в жестах и выражении лиц. России здесь отводится весьма значительная роль, ведь именно русский возглавляет этот поход на европейскую культуру.
На других открытках немцы и русские, немецкая культура и русская «некультура» противопоставлялись друг другу непосредственно. Ярким примером подобного рода образов служит серия открыток о «русской культуре» известного немецкого карикатуриста Артура Тиле (1860-1936), о направленности которой многое говорит уже её название - «Ру Ку». Тиле, до войны известный сентиментальными рисунками котят, общим сюжетом серии сделал пребывание немецких солдат на оккупированной части России, то есть ситуацию, в которой «русское» и «немецкое» соприкасались самым очевидным и непосредственным образом. Тем более показательно, что русские как таковые на открытках почти не присутствуют. Из выбранных нами пяти открыток серии две просто изображают немецких солдат на зимних квартирах в русских домах, а сами открытки снабжены нейтральными надписями. Стихотворные же надписи на трёх других содержат прямую диффамацию русских, начинаясь двумя одинаковыми строками: «От культуры / Ни следа». Одна из открыток изображает немецких солдат за ночной «охотой» за крысами, другая - застрявшую в грязи вместе со свиньями телегу. Находящиеся в центре композиции немецкие солдаты всякий раз противопоставляются не русским, которые либо вовсе отсутствуют, либо сюжетно не играют никакой роли, а той обстановке, в которую они попали. Иными словами, происходит отождествление обстановки в русских деревнях, какой её изображал немецкий ка-
рикатурист, с русской культурой как таковой и, следовательно, с самим русским народом. Антисанитария и грязь - вот что такое русская культура, это не культура в собственном смысле слова, это - «Ру Ку».
На следующей открытке серии появляются сами русские, которые изображаются в образе семьи, живущей со свиньями и ищущей вшей. Собственно, чаще всего русские в немецких открытках времён войны изображались с помощью трёх символических фигур - медведя, казака и Николая II, которые либо трусливо бегут, либо проявляют доблесть лишь во «взятии» водки, либо избиваются немецкими солдатами. Важно отметить, что каждая из этих фигур является олицетворением не только народа, но и государства, и каждая по самой своей природе может трактоваться в качестве противника в войне, поскольку содержит в себе возможность применения оружия, потенциал силы и угрозы. Тем более показательны открытки в духе «Ру Ку», изображающие тех, кто по всем прежним представлениям врагом считаться просто не мог, - гражданское население, женщин, стариков и детей. Однако специфика Первой мировой как «войны культур», войны тотальной и национальной, стёрла эти привычные границы.
Открытка изображает немецкого солдата, размещённого на постой в жалкой хижине с примитивным очагом и оказавшегося в окружении русской семьи, все члены которой от мала до велика заняты одним - выискивают на себе вшей. Надпись на открытке: «От культуры / Ни следа, / Всё, что здесь обитает, / Завшивлено!» Этот же мотив с небольшими вариациями можно наблюдать и на других открытках времён войны.
Сюжет здесь построен на прямом противопоставлении русских и немцев, без всяких отсылок на роль последних как защитников общеевропейской культуры. При этом из всех возможных стратегий сравнения немецкой и русской культуры карикатуристы предпочитали проводить его лишь по линии «чистота - грязь». Противопоставление именно подобного рода было призвано подчеркнуть национальное превосходство немцев, позволяло ярче оттенить немецкие «национальные добродетели» чистоты и порядка: растрёпанным волосам и неухоженному облику русских противопоставляется аккуратно одетый и подстриженный немецкий солдат, беспорядок в русском доме подразумевает порядок в немецком, карикатурная «русская культура» призвана служить контрастом истинной культуре - немецкой.
Эта заявка на превосходство, типичная для национализма, оказалась тем более востребованной во время войны, поскольку позволяла показать врага не просто не подобным себе, но и стоящим гораздо ниже - и тем облегчить задачу его убийства. Ярче и очевиднее всего превосходство доказывалось с помощью классических и понятных антитез добра и зла, света и тьмы, здорового и больного. В рамках этой стратегии доказательства собственного превосходства главной задачей было показать противника нечистым, «испачкать» его. Иконографически здесь на первый план выходила даже не столько собственно грязь - на полу, на одежде, сколько её сильные эмоциональные метафоры - вши и свиньи.
Хотя в реальности от телесных паразитов страдали солдаты всех воюющих сторон, и на тех же немецких открытках можно видеть соответствующие окопные сцены, карикатуристам важно было изобразить вшей как сугубо русскую реалию. Не случайно на трёх открытках паразиты возводятся едва ли не в геральдический символ русских. Немец же был чист до того, как попал в русский дом, где также был вынужден начать борьбу со вшами. Поскольку надписи на рисунках объявляют «русской культурой» именно вшей, то фактически послание открыток зрителю может читаться так: вши - это всё, что может дать русская культура немцам. Изображение вши помимо неприятных эмоций содержало в себе указание на личную телесную нечистоплотность русских, что, в свою очередь, могло служить указанием на нечистоплотность моральную.
Изображение свиньи несло в себе несколько иную смысловую нагрузку, поскольку свиньи известны как животные, которые не только нечистоплотны, но и получают от грязи удовольствие. Пуская свиней в дом, русские принимают эти их качества и тем самым сами уподобляются свиньям. Близость русских к свиньям подчёркивается многократно: не существует пространственной дистанции между человеком и свиньёй, домом и скотным двором; деля со свиньями кров, русские не только не испытывают неудобства, но даже ощущают некоторую близость к этим животным, подобную той, которая возникает между человеком и собакой. На одном рисунке свинья совершенно по-собачьи положила голову на колени кого-то из членов русской семьи, получая в ответ ласку, которую получила бы собака. Подменяя собаку свиньёй, немецкий художник как бы заявлял: что для немца собака, то для русского свинья. Русские уподоблены свиньям и в своей всеядности, и в отсутствии брезгливости: на рисунке трапезу с одним из членов семьи делит курица. А на другом рисунке уподобление свиньям достигает своего апогея: русский ребёнок и свинья едят из одной тарелки. В этом же направлении воздействует и тема нечистот, испражнений, будь они антисанитарным образом объединены с едой или просто показаны крупным планом.
Помимо удовлетворения специфических потребностей немецкого национального самосознания и дискредитации врага стратегия «огрязнения» русских имела ещё одну важную сторону - «ориентализацию» России, как в смысле отнесения её к «восточным» странам, так и в смысле наделения русских негативными «восточными» качествами. Грязь в изображении русских в немецких открытках - это грязь «восточная». Грязь воспринималась немцами как «нормальный, постоянный, вездесущий атрибут Востока»24. Стереотипные противопоставления западной, немецкой чистоты и восточной, в данном случае русской, грязи были настолько сильны, что часто даже высокообразованные немцы, непосредственно сталкиваясь во время войны с культурой своих восточных соседей и её представителями, не воспринимали их в качестве таковых, а видели лишь «грязь, глушь, болото и унылую местность»25. Иконографически «восточный», «азиатский» характер грязи иногда подчёркивался самим физическим обликом русских на некоторых рисунках они выглядят совершенно как монголы.
Открытки не призывают ни к каким действиям, не делают политических выводов, однако фигура немецкого солдата в центре композиции во многом их подразумевает: если вокруг грязь и беспорядок, полное отсутствие культуры и цивилизации, то в качестве воплощения противоположных начал он присутствует здесь по праву. Он принёс подлинную культуру в царство «Ру Ку», именно это является обоснованием и оправданием его появления здесь. Грязь и беспорядок взывают к тому, чтобы принести сюда культуру, чистоту и порядок. Сами русские этого сделать не способны. Русский на этих открытках - это представитель низшей расы, недочеловек. Немец безусловно выше этих людей, моральная деградация которых к тому же подчёркивается пристрастием к пьянству. В этой связи нельзя согласиться с немецким автором, что лишь в годы Второй мировой войны чувство превосходства по отношению к русским превратилось в презрение к человеку26, поскольку изобразительные средства и метафоры немецкой карикатуры Первой мировой уже низвели русских до последней ступени человеческого, ниже которой их не смогла опустить даже карикатура гитлеровской Германии. Нацистская открытка, прошедшая почту в 1942-м и выдержанная абсолютно в той же иконографической традиции, рисует русского «недочеловека» даже более умеренными красками. Скорее, более правомерен вывод о том, что с началом Второй мировой войны был во многом востребован и задействован образ России, сложившийся в кайзеровской Германии27.
ЖЕРТВЫ РАДОСТНОЙ ИГРЫ
Как воспринимали современники запёчатлённые в открытках образы русских, какое воздействие оказывали они на умы? Ответ на этот вопрос сопряжен со значительными трудностями, поскольку, с одной стороны, выявление взаимосвязи между пропагандой и её восприятием в принципе представляет собой сложную методологическую проблему и, во-вторых, поскольку, как уже отмечалось, сами открытки несут мало информации на сей счёт. Тем не менее косвенные и немногочисленные прямые свидетельства складываются в определённую картину.
Прежде всего, в отличие от Англии и Франции, в Германии вплоть до конца Первой мировой не существовало никаких специальных пропагандистских органов. Применительно к открыткам это означало, что их содержание не насаждалось «сверху» (цензура в начале войны даже запрещала изображать врагов «недостойным образом»), а являлось выражением чувств и настроений достаточного широкого круга их создателей. Энтузиазм творцов карикатур разделялся публикой: открытки с карикатурами пользовались исключительной популярностью. Один из современников писал: «Совершенно поразительным был спрос на открытки. Только одно берлинское издательство в течение недели продало три четверти миллиона открыток с карикатурами!»28
Открытка представляла собой массовый промышленный товар, предназначенный для массового потребления. Карикатура не предполагала сложных аллюзий и скрытых смыслов; её содержание не должно было быть слишком далёким от рядового немца. Карикатура не приглашала к дискуссии и раздумью - она утверждала. Противник высмеивался, и смех укреплял чувство собственного превосходства. Идеализация своего и опорочивание чужого укрепляли веру в себя и мобилизовывали на борьбу с врагом, причём открытки здесь играли значительную роль. Так, Клаус Манн, сын Томаса, писал, что мальчишкой он воспринимал войну как радостную игру именно благодаря потоку открыток, на которых немецкие солдаты прижимали к своему сердцу невест, а страны Антанты выставлялись дураками29.
Обычно получалось так, что отправитель купил, подписал и отправил открытку, исходя из собственного вкуса и вкуса получателя. Конечно, подобный подход предполагает наличие выбора и его свободу: в конце концов, будь эта свобода у них, товарищи Швейка наверняка предпочли бы открытке про русского мужика венгерскую колбасу. Показателен в этом отношении и текст на одной из открыток с антирусским сюжетом, в котором немецкая барышня извиняется перед своей подругой, что не смогла найти «открытку покрасивее», так как не было нового завоза в лавку. Однако, имея в виду подобные исключения, можно констатировать, что сам выбор открытки в целом адекватно свидетельствовал о предпочтениях отправителя и получателя.
Выбор в пользу открыток о «русской культуре» совершался достаточно часто, о чём свидетельствует уже то количество, в котором они дошли до наших дней: ведь если коллекционера привлекает редкость, то историку важна скорее распространённость открытки, позволяющая делать выводы о её привлекательности для широких слоев. С этой точки зрения, особенно выделяется открытка «Русская культура». Она многократно переиздавалась в различных цветовых вариациях разными издательствами, её огромные тиражи указывают на популярность и востребованность сюжета.
Абсолютное большинство таких открыток было использовано и прошло почту. Показательны и сами тексты открыток с просьбой их не потерять, вклеить в альбом, пополнить коллекцию, сохранить. Комментарии непосредственно к изображению чрезвычайно редки, безоговорочно преобладают личные и бытовые сюжеты, однако на основании нескольких сотен открыток с антирусскими сюжетами, изученными при написании этой статьи, можно сделать любопытный вывод: если такие комментарии следуют, то в первую очередь они относятся именно к открыткам о «русской культуре».
Очевидно, что это связано с самим сюжетом. Немецкий отправитель открытки не чувствовал потребности высказаться, например, по поводу изображения пьющего водку казака или спасающегося бегством Николая II. Другое дело - семья: тема гораздо более понятная, близкая и взывающая к двойному сравнению - русской семьи с немецкой, а также, если речь идёт о солдате на Восточном фронте, с тем, что он в реальности там увидел. Именно последнее составляет суть практически всех высказываний подобного рода.
Не обладая всей совокупностью открыток о «русской культуре» и располагая, по сути, лишь их случайной выборкой в несколько десятков штук, тем не менее можно констатировать разность оценок и предположить их зависимость в том числе от социокультурного облика отправителя открытки. К сожалению, малый объём текстов на открытках затрудняет выяснение этого облика, в определении которого приходится опираться как на не слишком частые прямые указания, так и на косвенные - содержание и стилистические особенности текста, орфографические ошибки.
Лишь две открытки полностью посвящены их изобразительному сюжету. Чрезвычайно редкое и ценное свидетельство восприятия солдатами открыток серии «Ру Ку» содержится на обороте приведённой выше открытки, написанной немецким солдатом 23 марта 1917 года. Он сообщает своей жене, что привезённые открытки подобного типа (обещает прислать ещё три) «были мгновенно расхватаны и вызвали безудержное веселье». Далее следует сравнение: «Настолько плохо у наших хозяев всё не выглядит. Я не думаю, что у них есть вши, нет и свиней в их комнатах, но кур я уже видел, а товарищи утверждают, что в других домах не редкость поросята. Во всяком случае, пахнет у них отвратительно...» Автором открытки явно был образованный человек, о чём говорит как индивидуальный стиль письма, отличный от стереотипных солдатских фраз, так и его интерес к быту и культуре восточных соседей - вплоть до сожалений, что нет возможности поучить их язык. Сравнение образа русских на открытке с реальностью приводит к достаточно дифференцированной оценке.
Гораздо более резкий тон звучит в открытке, отправленной из России 12 января 1916 года. Сильная национальная ангажированность автора видна уже из того, как он подчёркивает свою принадлежность к ландштурму - немецкому ополчению: частное письмо он подписал не просто именем, а «ландштюр-мер Юргенс». Ещё отчетливее говорит об этом текст открытки, в котором автор как бы подхватывает издевательский характер рисунка, стилизуясь под манеру рекламного объявления: «Если что-то на открытке понравилось, готов к услугам. Образцы бесплатно. Поставка парами только при условии возмещения расходов. Русский патент».
Можно выделить несколько типов отношения отправителей открыток к сюжету «русской культуры». Абсолютно преобладают тексты «маленького человека», состоящие из коротких стереотипных фраз (здоровье, благодарность за письмо) без всякой отсылки к изображению. И тем не менее можно предположить, что именно заинтересованность в сюжете была решающей при выборе открытки, тем более в свете имеющегося свидетельства, что подобные открытки «были мгновенно расхватаны». В реакции другого типа эта заинтересованность заявляется непосредственно в тексте. Часть таких открыток носит отпечаток почти туристического интереса к чужому и экзотическому: подобно известному ландшафту или памятнику архитектуры, русская семья играет здесь роль приметы чужой страны и свидетельства, что автор в ней побывал. Кто-то писал, что посылает открытку, чтобы его родня имела представление, как им приходится бороться со вшами «в бедной России»; другой находил изображение русской семьи просто «забавным». Тексты говорят о том, что выбор открыток был не вынужденным, а осознанным, но также и о том, что их отправители далеко не всегда улавливали весь смысл, вложенный в рисунок художником. Солдаты, как правило, сравнивали изображение с реальностью и сосредоточивались на конкретном - облик домов, наличие или отсутствие свиней, вшей. Тем не менее встречаются и обобщения «такова русская культура», «это русская культура». Иными словами, открытки помогали немецкому солдату в понимании смысла происходящего и тем самым способствовали превращению Первой мировой в «войну культур».
Источник - "Родина" №3 - 2011
«РУ КУ»
Или образ русских на немецких открытках Первой мировой
Рассказывая читателям, что солдаты полка Швейка «вместо ста пятидесяти грамм венгерской колбасы» получили две открытки, на одной из которых «был изображён русский солдат, бородатый мужик, которого обнимал скелет», Ярослав Гашек сатирически отобразил важную реалию Первой мировой войны - пропаганду посредством почтовой открытки. Одной из отличительных особенностей Первой мировой по сравнению с войнами прошлого являлось то, что наряду с собственно боевыми действиями был открыт своеобразный второй фронт - духовный, идеологический: в невиданных масштабах шла борьба за умы, так называемая «война культур». Центральное место в этой борьбе занимал образ врага а одним из наиболее эффективных видов оружия стата политическая открытка.
ОТКРЫТОЧНЫИ БУМ
Заметим, что в начале XX века открытка была несравненно более значимым социокультурным явлением, чем сегодня. Появившись в конце 1860-х годов, свой золотой век открытки переживали с 1890-х годов по конец Первой мировой. Именно в это время они превратились в важное для своего времени средстве коммуникации и подлинно массовый феномен. Этому способствовало несколько обстоятельств. В связи со значительно возросшее мобильностью населения, миграциями, урбанизацией, первыми успехами индустрии туризма потребность в простом и дешёвом средстве передачи информации постоянно возрастала. Телефон в начале XX века ещё не получил широкого распространения, с письмом же открытка успешно конкурировала благодаря своей простоте и дешевизне. Не предъявляя особенных требований к уровню образования, открытка была доступ на гораздо более широким слоям населения, чем письмо, остававшееся по большей части привилегией образованной части общества. Более доступной открытка была и в материальном отношении, поскольку не приходилось тратиться на почтовую бумагу и конверты, доставка же её в большинстве стран стоила в два раза дешевле, чем доставка письма1. Почта доставлялась оперативно и по многу раз на дню: в Берлине, Париже и Лондоне - до 8 раз в день2. В этих условиях открытка часто выполняла функцию теперешнего телефонного звонка, например, обменявшись открытками утром, можно было договориться о планах на вечер. Наконец, открытка подкупала своей новизной и «мо-дерновостью», наряду с телефоном или метро она была выражением технического прогресса3. Послать открытку было не только дёшево и удобно, но и модно.
Мировым лидером в производстве и распространении открыток была Германия. До войны в этой сфере было занято почти 3000 предприятий, около половины производства которых шло на экспорт4. В 1900 году немецкая почта доставила свыше 240 млн открыток5, в 1913-м - 2 млрд, или около 3000 открыток на каждые 100 жителей Германии, включая детей6.
Именно открытка была главным визуальным медиумом своего времени, далеко опережая по тиражам и широте аудитории не только книгу и плакат, но и иллюстрированные журналы. Открытки стали важным средством визуализации политики и политизации масс7, позволяя увидеть лидеров отдельных партий и их наглядно представленные задачи, распределение мест в парламенте, конкретные события и полемику вокруг них: так,«дело Дрейфуса» со всеми его перипетиями получило широкое освещение в открытках разных европейских стран. Ещё активнее открытки откликались на значимые события международной жизни, например, на Гаагскую мирную конференцию 1899 годов, Англо-бурскую и Русско-японскую войны и т. д. Открытки служили самопрезентации власти и национальному воспитанию: далеко не каждый немец покупал портрет императора или посещал галерею исторической живописи, но бесчисленные открытки с изображением особ правящего дома, значимых событий национальной истории, символических национальных фигур и атрибутики проникали практически в каждый германский дом. В общем, открытка - это своеобразное телевидение начала XX века.
Привлекательность открытки для историка заключается ещё и в том, что помимо изобразительной в ней существует и другая сторона - как в прямом,так и в переносном смысле слова. Будучи «письмом маленького человека», открытка может многое рассказать о ментальности и повседневной жизни широких слоев населения и, кроме того, предоставляет единственную в своём роде возможность увидеть непосредственную реакцию отправителя открытки на содержание её лицевой части, например, на пропагандистский призыв. Справедливости ради нужно отметить, что текст открытки крайне редко имеет отношение к изображению на ней. Однако сам факт покупки открыток с тем или иным мотивом и даже собирание открыток, не прошедших почту, позволяет приходить к определённым выводам в отношении настроений собирателя8.
С началом Первой мировой войны открытка нисколько не утратила популярности, чему способствовало и то, что почта между фронтом и тылом доставлялась бесплатно. По самым осторожным оценкам, в Германии из 28,7 млрд почтовых отправлений с 1914 по 1918 годы не менее четверти приходилось на долю открыток9. По другим подсчётам, средний ежедневный оборот почтовых отправлений между фронтом и тылом в годы войны насчитывал 16,5 млн, из которых более половины составляли открытки10. Оторвав миллионы людей от родного дома, война ещё больше усилила потребность в простом и быстром средстве коммуникации: не имея конверта, открытка быстрее проходила военную цензуру, а малая площадь для письма идеально отвечала главной функции сообщений между фронтом и тылом - просто сообщать о том, что отправители всё ещё живы11.
Резко изменилась и изобразительная сторона открыток. Наряду с многочисленными патриотическими сюжетами особенно выделялись пропагандистские изображения врагов Германии, представленные по большей части карикатурами. Значительная доля подобных открыток приходилась на изображения России и русских, однако их полное понимание возможно лишь в контексте немецкого образа России, сложившегося в предыдущие десятилетия и даже века.
СТОЛЕТИЯ ВАРВАРСКОЙ ДИКОСТИ
Современные теории национализма подчёркивают важность роли «другого» в конструкции собственной национальной идентичности12. Некоторые исследователи считают, что в XIX веке возникла своеобразная синхронная система «национальных характеров», мыслившаяся как оппозиции, позволявшие путём противопоставления лучше ощутить своеобразие собственной нации13. Начиная с Раннего Нового времени подобным зеркалом немецкого национального самосознания служили романские народы - итальянцы и французы, воспринимавшиеся как наследники римлян и воплощавшие собой противоположные «немецким» началам черты - испорченность, безнравственность и т. д.
В отличие от Франции Россия вплоть до начала XIX века не играла для немецкого национального самосознания практически никакой роли. При этом ещё в XVI столетии у европейцев проснулся интерес к особенностям различных народов. Как правило, он утолялся не с помощью создания полноценной дифференцированной картины чужой страны и чужого народа, а с помощью стереотипов, в данном случае - образа «дикого московита». Основы этого образа заложили путешественники в Россию, среди которых особую роль сыграл знаменитый императорский посол Сигизмунд Герберштейн14. Именно он одним из первых выделил основные черты России и русских, которым была суждена очень долгая жизнь, - рабский характер, грубость, жестокость, испорченность нравов, дикость, деспотизм правителей. Эти же черты воспроизводились большинством немецких авторов о России и в XVII веке, хотя, например, у Лейбница появилась тенденция к относительно позитивной оценке России, в частности, пресловутое «варварство» московитов он оценивал в духе начинавшегося Просвещения: дикость, незатронутость цивилизацией позволяли трактовать Россию как tabula rasa, как возможность начать цивилизацию и развитие России с чистого листа, избежав пороков Запада15. Подобным строем мыслей объяснялась и положительная оценка рядом просветителей деятельности Петра I. Вместе с тем именно с просветителями связана важнейшая тенденция, которая станет одной из решающих в XIX столетии: образ России стал идеологизироваться. Если до XVIII века речь шла о негативном стереотипе, усиленном религиозным неприятием «московитских схизматиков», то в трудах просветителей Россия впервые предстала как идеологический противник, как антипод демократии.
В первой половине XIX столетия немецкое национальное движение развивалось под лозунгом «свободы и единства»16, Россия же трактовалась как главное препятствие, стоявшее на пути того и другого. Немецкие либералы считали, что именно Россия не позволила в 1815 году создать единое немецкое государство, что именно она продолжает сохранять германскую раздробленность и одновременно поддерживает реакционные режимы в германских государствах17.
Негативизации образа России способствовало и то, что на ментальной карте европейцев она превратилась в «восточную» державу. Соответственно, с ней стали увязывать «восточные» качества: немногочисленные доброжелатели России говорили о духовной и религиозной глубине русских, многочисленные её недруги - о жестокости и деспотизме. Более того, немедленно был сделан и следующий шаг: если Россия «восточная», то она и «азиатская» или, как часто писал Маркс, «полуазиатская» держава. Само это географическое обозначение - «Азия» - выступало как дискриминация России, поскольку с ним связывался целый букет негативных качеств - те же деспотизм, варварство и прочие18. Представление немецких либералов о том, что Россия является оплотом реакции, невольно укрепили немецкие консерваторы, которые не делали тайны из того, что они свои политические надежды связывают именно с Россией19.
К рубежу веков в связи с поворотом к «реальной политике» и образованием в 1871 году Германской империи ситуация решительным образом изменилась: идеологические аспекты сохранились, но на первый план стали выдвигаться мотивы силы и конкуренции наций. Этому способствовал и консервативный характер Германской империи, в частности, консерваторы отныне не нуждались в Петербурге как во внешней опоре и, более того, всё чаще вступали с Россией в серьёзные конфликты, например, по вопросу пошлин или внешнеполитических проблем.
Изменилось и самопонимание немецкой нации, в частности, огромное воздействие на немецкую национальную идею начали оказывать социал-дарвинизм и расизм. Они привели к биологизации представления о нации и одновременно - к новой динамике национализма. Отныне нация развивалась в борьбе за существование, а немцы и русские стали участниками этой борьбы.
РУССКАЯ НЕКУЛЬТУРА
Несмотря на все эти изменения, одна черта немецкого образа России сохранилась до Первой мировой войны практически в полной неизменности - представление о русской культуре. Образованный немец XIX века скорее всего взял бы последние два слова в кавычки, поскольку само наличие в России культуры в германском понимании часто попросту отрицалось. Нагляднее всего это проявлялось в использовании отрицательной приставки «не» перед словом «культура» - «russische UnkuAtiir», «русская некультура». Применительно к России в ходу было также выражение «полукультура» (Halbkultur), в которое могло вкладываться различное понимание - от признания движения России в сторону культуры до утверждения её неполноценности по сравнению с настоящей,«полной» культурой. В первой половине XIX века, когда, как мы помним, момент идеологического противостояния с «русским деспотизмом» был особенно силён, под «русской культурой» мог пониматься политический строй России. Так, Август Генрих Хоффман фон Фаллерслебен (1798-1874), автор знаменитой «Песни немцев» («Германия, Германия превыше всего», «юбер аллее»), в 1842-м писал: «Что может прийти из России / К нашему благу и пользе? / Русская культура / Годится лишь для России» - и в качестве атрибутов «русской культуры» перечислял кнут, плеть и Сибирь. Однако уже тогда наряду с Россией как символом деспотизма и немецкой несвободы в полной мере стала проявляться недифференцированная ненависть ко всему русскому, конструировалось противопоставление Германии как страны культуры и России - страны «некультуры», варварства. Многие считали, что русские по самой своей сути не способны ни к производству, ни даже к восприятию истинной культуры: так, поэт и публицист А. Юнг пришёл в ужас от «варварской идеи» перевести Гёте на русский язык20. Во второй половине века, несмотря на широкое распространение в Германии русской литературы и искусства, стереотип русского «варварства» и «некультуры» всё же сохранял преобладающие позиции.
Претендуя на особую культурную ценность, немцы охотнее всего сравнивали себя именно с русскими, представлявшими собой более выгодный материал для сравнения, чем, например, французы с их многолетним культурным лидерством в Европе. Всегда свойственная подобным сравнениям асимметричность сделала оценку русской культуры ещё более негативной: ведь чем темнее фон, тем ярче высвечивалось на нём превосходство немецкой культуры.
С началом Первой мировой подобные противопоставления достигли апогея. Война воспринималась многими немцами прежде всего как борьба за культуру, защитниками и носителями которой они себя объявляли. Однако, сделав «культуру» своим главным идеологическим оружием и на Западе, и на Востоке, немцы оказались в сложном положении, не лишённом противоречивости: если по отношению к Франции и Англии они заявляли об особом характере немецкой культуры,то применительно к России они подчеркивали её европейский характер. В отношении к Западу главным тезисом стало противопоставление «идей 1914 года» и «идей 1789 года» - глубокой немецкой «культуры», основанной на чувстве общности и солидарности всех немцев, с одной стороны, и поверхностной, бездуховной французской «цивилизации» с её эгоизмом и индивидуализмом - с другой21.
Если подобное противопоставление требовало тщательной работы с аргументами и выделения нюансов, то в отношении русских задача была значительно проще: «культура» и «некультура» противопоставлялись здесь как таковые. Контраст с Россией был гораздо более выгодным идеологически, поскольку Германия выступала здесь не в роли нации-эгоиста, защищающей только свои собственные ценности, а представала защитницей всей европейской культуры. Одновременно связь с Россией позволяла дискредитировать Францию и Англию как предателей европейской культуры: «Великобритания разрушила преграду, которая защищала Западную Европу и её культуру от песчаных ветров азиатской некультуры России и панславизма. Теперь немцы должны заменить её своими телами»22, - писал один из немецких современников. В известном воззвании немецких интеллектуалов от 4 октября 1914 года, характерным образом названном «Культурному миру!» («Ап die Kulturwelt!»), утверждалось, что «менее всего имеют право заявлять о себе как о защитниках европейской цивилизации те, кто связан союзом с русскими и сербами и предлагает миру позорное зрелище, натравливая монголов и негров на белую расу»23.
МЕЖДУ СВИНЬЯМИ И ВШАМИ
Подобный строй мыслей предельно наглядно отображался на открытках. Открытка «Призванные нашими врагами для спасения европейской культуры» словно бы иллюстрирует воззвание «Культурному миру!», изображая «русских, сербов, монголов и негров». При этом очевидный расистский контекст здесь вторичен по сравнению с главным - отношением противоборствующих сторон к европейской культуре. Изображены представители неевропейских народов, к которым в духе многолетней традиции «ориентализации» России причисляется русский, а также серб, бомба в руке которого, после сараевского убийства ставшая типичным атрибутом, выдаёт в нём террориста. Суть карикатуры составляет типичный для иронии антифразис, когда слова употребляются в смысле, противоположном буквальному: неевропейским народам не может быть дела до европейской культуры, следовательно, их «защита» - это нападение. В данном случае иронический эффект усилен за счёт противопоставления текста и рисунка. Легко прочитав за иронией, что в действительности речь идёт не о спасении, а об угрозе европейской культуре, зритель к тому же видит, что эта угроза не статична, поскольку отряд «спасителей культуры» находится в движении, неся угрозу в жестах и выражении лиц. России здесь отводится весьма значительная роль, ведь именно русский возглавляет этот поход на европейскую культуру.
На других открытках немцы и русские, немецкая культура и русская «некультура» противопоставлялись друг другу непосредственно. Ярким примером подобного рода образов служит серия открыток о «русской культуре» известного немецкого карикатуриста Артура Тиле (1860-1936), о направленности которой многое говорит уже её название - «Ру Ку». Тиле, до войны известный сентиментальными рисунками котят, общим сюжетом серии сделал пребывание немецких солдат на оккупированной части России, то есть ситуацию, в которой «русское» и «немецкое» соприкасались самым очевидным и непосредственным образом. Тем более показательно, что русские как таковые на открытках почти не присутствуют. Из выбранных нами пяти открыток серии две просто изображают немецких солдат на зимних квартирах в русских домах, а сами открытки снабжены нейтральными надписями. Стихотворные же надписи на трёх других содержат прямую диффамацию русских, начинаясь двумя одинаковыми строками: «От культуры / Ни следа». Одна из открыток изображает немецких солдат за ночной «охотой» за крысами, другая - застрявшую в грязи вместе со свиньями телегу. Находящиеся в центре композиции немецкие солдаты всякий раз противопоставляются не русским, которые либо вовсе отсутствуют, либо сюжетно не играют никакой роли, а той обстановке, в которую они попали. Иными словами, происходит отождествление обстановки в русских деревнях, какой её изображал немецкий ка-
рикатурист, с русской культурой как таковой и, следовательно, с самим русским народом. Антисанитария и грязь - вот что такое русская культура, это не культура в собственном смысле слова, это - «Ру Ку».
На следующей открытке серии появляются сами русские, которые изображаются в образе семьи, живущей со свиньями и ищущей вшей. Собственно, чаще всего русские в немецких открытках времён войны изображались с помощью трёх символических фигур - медведя, казака и Николая II, которые либо трусливо бегут, либо проявляют доблесть лишь во «взятии» водки, либо избиваются немецкими солдатами. Важно отметить, что каждая из этих фигур является олицетворением не только народа, но и государства, и каждая по самой своей природе может трактоваться в качестве противника в войне, поскольку содержит в себе возможность применения оружия, потенциал силы и угрозы. Тем более показательны открытки в духе «Ру Ку», изображающие тех, кто по всем прежним представлениям врагом считаться просто не мог, - гражданское население, женщин, стариков и детей. Однако специфика Первой мировой как «войны культур», войны тотальной и национальной, стёрла эти привычные границы.
Открытка изображает немецкого солдата, размещённого на постой в жалкой хижине с примитивным очагом и оказавшегося в окружении русской семьи, все члены которой от мала до велика заняты одним - выискивают на себе вшей. Надпись на открытке: «От культуры / Ни следа, / Всё, что здесь обитает, / Завшивлено!» Этот же мотив с небольшими вариациями можно наблюдать и на других открытках времён войны.
Сюжет здесь построен на прямом противопоставлении русских и немцев, без всяких отсылок на роль последних как защитников общеевропейской культуры. При этом из всех возможных стратегий сравнения немецкой и русской культуры карикатуристы предпочитали проводить его лишь по линии «чистота - грязь». Противопоставление именно подобного рода было призвано подчеркнуть национальное превосходство немцев, позволяло ярче оттенить немецкие «национальные добродетели» чистоты и порядка: растрёпанным волосам и неухоженному облику русских противопоставляется аккуратно одетый и подстриженный немецкий солдат, беспорядок в русском доме подразумевает порядок в немецком, карикатурная «русская культура» призвана служить контрастом истинной культуре - немецкой.
Эта заявка на превосходство, типичная для национализма, оказалась тем более востребованной во время войны, поскольку позволяла показать врага не просто не подобным себе, но и стоящим гораздо ниже - и тем облегчить задачу его убийства. Ярче и очевиднее всего превосходство доказывалось с помощью классических и понятных антитез добра и зла, света и тьмы, здорового и больного. В рамках этой стратегии доказательства собственного превосходства главной задачей было показать противника нечистым, «испачкать» его. Иконографически здесь на первый план выходила даже не столько собственно грязь - на полу, на одежде, сколько её сильные эмоциональные метафоры - вши и свиньи.
Хотя в реальности от телесных паразитов страдали солдаты всех воюющих сторон, и на тех же немецких открытках можно видеть соответствующие окопные сцены, карикатуристам важно было изобразить вшей как сугубо русскую реалию. Не случайно на трёх открытках паразиты возводятся едва ли не в геральдический символ русских. Немец же был чист до того, как попал в русский дом, где также был вынужден начать борьбу со вшами. Поскольку надписи на рисунках объявляют «русской культурой» именно вшей, то фактически послание открыток зрителю может читаться так: вши - это всё, что может дать русская культура немцам. Изображение вши помимо неприятных эмоций содержало в себе указание на личную телесную нечистоплотность русских, что, в свою очередь, могло служить указанием на нечистоплотность моральную.
Изображение свиньи несло в себе несколько иную смысловую нагрузку, поскольку свиньи известны как животные, которые не только нечистоплотны, но и получают от грязи удовольствие. Пуская свиней в дом, русские принимают эти их качества и тем самым сами уподобляются свиньям. Близость русских к свиньям подчёркивается многократно: не существует пространственной дистанции между человеком и свиньёй, домом и скотным двором; деля со свиньями кров, русские не только не испытывают неудобства, но даже ощущают некоторую близость к этим животным, подобную той, которая возникает между человеком и собакой. На одном рисунке свинья совершенно по-собачьи положила голову на колени кого-то из членов русской семьи, получая в ответ ласку, которую получила бы собака. Подменяя собаку свиньёй, немецкий художник как бы заявлял: что для немца собака, то для русского свинья. Русские уподоблены свиньям и в своей всеядности, и в отсутствии брезгливости: на рисунке трапезу с одним из членов семьи делит курица. А на другом рисунке уподобление свиньям достигает своего апогея: русский ребёнок и свинья едят из одной тарелки. В этом же направлении воздействует и тема нечистот, испражнений, будь они антисанитарным образом объединены с едой или просто показаны крупным планом.
Помимо удовлетворения специфических потребностей немецкого национального самосознания и дискредитации врага стратегия «огрязнения» русских имела ещё одну важную сторону - «ориентализацию» России, как в смысле отнесения её к «восточным» странам, так и в смысле наделения русских негативными «восточными» качествами. Грязь в изображении русских в немецких открытках - это грязь «восточная». Грязь воспринималась немцами как «нормальный, постоянный, вездесущий атрибут Востока»24. Стереотипные противопоставления западной, немецкой чистоты и восточной, в данном случае русской, грязи были настолько сильны, что часто даже высокообразованные немцы, непосредственно сталкиваясь во время войны с культурой своих восточных соседей и её представителями, не воспринимали их в качестве таковых, а видели лишь «грязь, глушь, болото и унылую местность»25. Иконографически «восточный», «азиатский» характер грязи иногда подчёркивался самим физическим обликом русских на некоторых рисунках они выглядят совершенно как монголы.
Открытки не призывают ни к каким действиям, не делают политических выводов, однако фигура немецкого солдата в центре композиции во многом их подразумевает: если вокруг грязь и беспорядок, полное отсутствие культуры и цивилизации, то в качестве воплощения противоположных начал он присутствует здесь по праву. Он принёс подлинную культуру в царство «Ру Ку», именно это является обоснованием и оправданием его появления здесь. Грязь и беспорядок взывают к тому, чтобы принести сюда культуру, чистоту и порядок. Сами русские этого сделать не способны. Русский на этих открытках - это представитель низшей расы, недочеловек. Немец безусловно выше этих людей, моральная деградация которых к тому же подчёркивается пристрастием к пьянству. В этой связи нельзя согласиться с немецким автором, что лишь в годы Второй мировой войны чувство превосходства по отношению к русским превратилось в презрение к человеку26, поскольку изобразительные средства и метафоры немецкой карикатуры Первой мировой уже низвели русских до последней ступени человеческого, ниже которой их не смогла опустить даже карикатура гитлеровской Германии. Нацистская открытка, прошедшая почту в 1942-м и выдержанная абсолютно в той же иконографической традиции, рисует русского «недочеловека» даже более умеренными красками. Скорее, более правомерен вывод о том, что с началом Второй мировой войны был во многом востребован и задействован образ России, сложившийся в кайзеровской Германии27.
ЖЕРТВЫ РАДОСТНОЙ ИГРЫ
Как воспринимали современники запёчатлённые в открытках образы русских, какое воздействие оказывали они на умы? Ответ на этот вопрос сопряжен со значительными трудностями, поскольку, с одной стороны, выявление взаимосвязи между пропагандой и её восприятием в принципе представляет собой сложную методологическую проблему и, во-вторых, поскольку, как уже отмечалось, сами открытки несут мало информации на сей счёт. Тем не менее косвенные и немногочисленные прямые свидетельства складываются в определённую картину.
Прежде всего, в отличие от Англии и Франции, в Германии вплоть до конца Первой мировой не существовало никаких специальных пропагандистских органов. Применительно к открыткам это означало, что их содержание не насаждалось «сверху» (цензура в начале войны даже запрещала изображать врагов «недостойным образом»), а являлось выражением чувств и настроений достаточного широкого круга их создателей. Энтузиазм творцов карикатур разделялся публикой: открытки с карикатурами пользовались исключительной популярностью. Один из современников писал: «Совершенно поразительным был спрос на открытки. Только одно берлинское издательство в течение недели продало три четверти миллиона открыток с карикатурами!»28
Открытка представляла собой массовый промышленный товар, предназначенный для массового потребления. Карикатура не предполагала сложных аллюзий и скрытых смыслов; её содержание не должно было быть слишком далёким от рядового немца. Карикатура не приглашала к дискуссии и раздумью - она утверждала. Противник высмеивался, и смех укреплял чувство собственного превосходства. Идеализация своего и опорочивание чужого укрепляли веру в себя и мобилизовывали на борьбу с врагом, причём открытки здесь играли значительную роль. Так, Клаус Манн, сын Томаса, писал, что мальчишкой он воспринимал войну как радостную игру именно благодаря потоку открыток, на которых немецкие солдаты прижимали к своему сердцу невест, а страны Антанты выставлялись дураками29.
Обычно получалось так, что отправитель купил, подписал и отправил открытку, исходя из собственного вкуса и вкуса получателя. Конечно, подобный подход предполагает наличие выбора и его свободу: в конце концов, будь эта свобода у них, товарищи Швейка наверняка предпочли бы открытке про русского мужика венгерскую колбасу. Показателен в этом отношении и текст на одной из открыток с антирусским сюжетом, в котором немецкая барышня извиняется перед своей подругой, что не смогла найти «открытку покрасивее», так как не было нового завоза в лавку. Однако, имея в виду подобные исключения, можно констатировать, что сам выбор открытки в целом адекватно свидетельствовал о предпочтениях отправителя и получателя.
Выбор в пользу открыток о «русской культуре» совершался достаточно часто, о чём свидетельствует уже то количество, в котором они дошли до наших дней: ведь если коллекционера привлекает редкость, то историку важна скорее распространённость открытки, позволяющая делать выводы о её привлекательности для широких слоев. С этой точки зрения, особенно выделяется открытка «Русская культура». Она многократно переиздавалась в различных цветовых вариациях разными издательствами, её огромные тиражи указывают на популярность и востребованность сюжета.
Абсолютное большинство таких открыток было использовано и прошло почту. Показательны и сами тексты открыток с просьбой их не потерять, вклеить в альбом, пополнить коллекцию, сохранить. Комментарии непосредственно к изображению чрезвычайно редки, безоговорочно преобладают личные и бытовые сюжеты, однако на основании нескольких сотен открыток с антирусскими сюжетами, изученными при написании этой статьи, можно сделать любопытный вывод: если такие комментарии следуют, то в первую очередь они относятся именно к открыткам о «русской культуре».
Очевидно, что это связано с самим сюжетом. Немецкий отправитель открытки не чувствовал потребности высказаться, например, по поводу изображения пьющего водку казака или спасающегося бегством Николая II. Другое дело - семья: тема гораздо более понятная, близкая и взывающая к двойному сравнению - русской семьи с немецкой, а также, если речь идёт о солдате на Восточном фронте, с тем, что он в реальности там увидел. Именно последнее составляет суть практически всех высказываний подобного рода.
Не обладая всей совокупностью открыток о «русской культуре» и располагая, по сути, лишь их случайной выборкой в несколько десятков штук, тем не менее можно констатировать разность оценок и предположить их зависимость в том числе от социокультурного облика отправителя открытки. К сожалению, малый объём текстов на открытках затрудняет выяснение этого облика, в определении которого приходится опираться как на не слишком частые прямые указания, так и на косвенные - содержание и стилистические особенности текста, орфографические ошибки.
Лишь две открытки полностью посвящены их изобразительному сюжету. Чрезвычайно редкое и ценное свидетельство восприятия солдатами открыток серии «Ру Ку» содержится на обороте приведённой выше открытки, написанной немецким солдатом 23 марта 1917 года. Он сообщает своей жене, что привезённые открытки подобного типа (обещает прислать ещё три) «были мгновенно расхватаны и вызвали безудержное веселье». Далее следует сравнение: «Настолько плохо у наших хозяев всё не выглядит. Я не думаю, что у них есть вши, нет и свиней в их комнатах, но кур я уже видел, а товарищи утверждают, что в других домах не редкость поросята. Во всяком случае, пахнет у них отвратительно...» Автором открытки явно был образованный человек, о чём говорит как индивидуальный стиль письма, отличный от стереотипных солдатских фраз, так и его интерес к быту и культуре восточных соседей - вплоть до сожалений, что нет возможности поучить их язык. Сравнение образа русских на открытке с реальностью приводит к достаточно дифференцированной оценке.
Гораздо более резкий тон звучит в открытке, отправленной из России 12 января 1916 года. Сильная национальная ангажированность автора видна уже из того, как он подчёркивает свою принадлежность к ландштурму - немецкому ополчению: частное письмо он подписал не просто именем, а «ландштюр-мер Юргенс». Ещё отчетливее говорит об этом текст открытки, в котором автор как бы подхватывает издевательский характер рисунка, стилизуясь под манеру рекламного объявления: «Если что-то на открытке понравилось, готов к услугам. Образцы бесплатно. Поставка парами только при условии возмещения расходов. Русский патент».
Можно выделить несколько типов отношения отправителей открыток к сюжету «русской культуры». Абсолютно преобладают тексты «маленького человека», состоящие из коротких стереотипных фраз (здоровье, благодарность за письмо) без всякой отсылки к изображению. И тем не менее можно предположить, что именно заинтересованность в сюжете была решающей при выборе открытки, тем более в свете имеющегося свидетельства, что подобные открытки «были мгновенно расхватаны». В реакции другого типа эта заинтересованность заявляется непосредственно в тексте. Часть таких открыток носит отпечаток почти туристического интереса к чужому и экзотическому: подобно известному ландшафту или памятнику архитектуры, русская семья играет здесь роль приметы чужой страны и свидетельства, что автор в ней побывал. Кто-то писал, что посылает открытку, чтобы его родня имела представление, как им приходится бороться со вшами «в бедной России»; другой находил изображение русской семьи просто «забавным». Тексты говорят о том, что выбор открыток был не вынужденным, а осознанным, но также и о том, что их отправители далеко не всегда улавливали весь смысл, вложенный в рисунок художником. Солдаты, как правило, сравнивали изображение с реальностью и сосредоточивались на конкретном - облик домов, наличие или отсутствие свиней, вшей. Тем не менее встречаются и обобщения «такова русская культура», «это русская культура». Иными словами, открытки помогали немецкому солдату в понимании смысла происходящего и тем самым способствовали превращению Первой мировой в «войну культур».
Источник - "Родина" №3 - 2011