Хамста мама и Джоконда
Париж зимой - золотистая дымка то рассеивается до деликатного разлитого в воздухе сияния, то сгущается в смуглый туман, оставляющий от Эйфелевой башни только четыре толстые детские ножки.
Ходили к Нотр-Дам, девочке моей бедной. Там идут работы, вокруг собора ограждение, но фасад парит высоко и толпа на площади ест каштаны и смотрит на него с выражением "бедная наша девочка, всё будет хорошо".
Орсэ стал открытием сам по себе: после бесчеловечной логистики Лувра он удобен, приятен, компактен, там вкусно кормят и показывают красивое и интересное, а главное - с верхнего уровня открывается совершенно чумовой вид на Сакре Кёр. Это мой первый раз в Орсэ, всё как-то незачем было. Оказалось - есть зачем, даже если вычесть ресторан.
Лувр как будто каждый раз разный Лувр, неизменны только Ника и Джоконда. С Джокондой случилось так.
Мы начали с Северной Европы и до полного изнурения бродили по верхним уровням, а итальянцами решили закончить. Спустились к итальянцам, и первой напрыгнула на нас, конечно, она. Я увидела толпу, подбирающуюся к полотну и двигающуюся мимо него вдоль разделителей, вроде как в аэропорту для крауд-менеджмента, чтобы не толпились. Говорю маме: может, ну её? Ты что, - возмущается мама, - я, можно сказать, к ней приехала 25 лет спустя! Не знаю, увижу ли снова, а ты говоришь - ну.
ОК, встали. Течём. Где-то на середине очереди мой дорогой антиквариат попадается на глаза юноше-служителю, длинноногому и кудрявому, как Шерлок в роли официанта французского ресторана. Он решительным шагом подходит к нам и жестами показывает - "за мной!".
Мы растерялись, а он принялся размашистыми балетными движеньями открывать перед нами невидимые стены, расцепляя ремни ограждения. Как нож сквозь воду, мы пронзили толпу и очередь и оказались в первом ряду у ремня, лепеча благодарности на всех известных нам языках.
А "шерлок" не унимается. Машет руками, вздымает ремни. Я осталась среди смертных, мама дерзновенно шагнула вперёд. И чуть не за руку провёл он её сквозь последний ремень, и вперёд, и дальше, к самому деревянному дрыну перед полотном, традиционно и символически ограничивающему её пространство. И оставил стоять перед картиной нос к носу, как королеву.
Седенькую, растрёпанную, в лиловом шарфике, уже не вполне до конца способную распрямиться хамста-маму во всеоружии её и без того невеликих сантиметриков роста - она проходит у меня подмышкой, - оторвал от земной толпы и оставил с Джокондой наедине, сказав на их чирикающем галльском английском, чтобы стояла сколько хочет и никуда не торопилась.
И она там зависла, как перед чудотворной иконой, и так они стояли, через 25 лет, здороваясь или прощаясь - знают только ангелы.
А потом мы, потрясённые, побрели из Лувра прочь пить кофе, потому что после этого можно было только уйти.
Всё получилось, в общем.
Ходили к Нотр-Дам, девочке моей бедной. Там идут работы, вокруг собора ограждение, но фасад парит высоко и толпа на площади ест каштаны и смотрит на него с выражением "бедная наша девочка, всё будет хорошо".
Орсэ стал открытием сам по себе: после бесчеловечной логистики Лувра он удобен, приятен, компактен, там вкусно кормят и показывают красивое и интересное, а главное - с верхнего уровня открывается совершенно чумовой вид на Сакре Кёр. Это мой первый раз в Орсэ, всё как-то незачем было. Оказалось - есть зачем, даже если вычесть ресторан.
Лувр как будто каждый раз разный Лувр, неизменны только Ника и Джоконда. С Джокондой случилось так.
Мы начали с Северной Европы и до полного изнурения бродили по верхним уровням, а итальянцами решили закончить. Спустились к итальянцам, и первой напрыгнула на нас, конечно, она. Я увидела толпу, подбирающуюся к полотну и двигающуюся мимо него вдоль разделителей, вроде как в аэропорту для крауд-менеджмента, чтобы не толпились. Говорю маме: может, ну её? Ты что, - возмущается мама, - я, можно сказать, к ней приехала 25 лет спустя! Не знаю, увижу ли снова, а ты говоришь - ну.
ОК, встали. Течём. Где-то на середине очереди мой дорогой антиквариат попадается на глаза юноше-служителю, длинноногому и кудрявому, как Шерлок в роли официанта французского ресторана. Он решительным шагом подходит к нам и жестами показывает - "за мной!".
Мы растерялись, а он принялся размашистыми балетными движеньями открывать перед нами невидимые стены, расцепляя ремни ограждения. Как нож сквозь воду, мы пронзили толпу и очередь и оказались в первом ряду у ремня, лепеча благодарности на всех известных нам языках.
А "шерлок" не унимается. Машет руками, вздымает ремни. Я осталась среди смертных, мама дерзновенно шагнула вперёд. И чуть не за руку провёл он её сквозь последний ремень, и вперёд, и дальше, к самому деревянному дрыну перед полотном, традиционно и символически ограничивающему её пространство. И оставил стоять перед картиной нос к носу, как королеву.
Седенькую, растрёпанную, в лиловом шарфике, уже не вполне до конца способную распрямиться хамста-маму во всеоружии её и без того невеликих сантиметриков роста - она проходит у меня подмышкой, - оторвал от земной толпы и оставил с Джокондой наедине, сказав на их чирикающем галльском английском, чтобы стояла сколько хочет и никуда не торопилась.
И она там зависла, как перед чудотворной иконой, и так они стояли, через 25 лет, здороваясь или прощаясь - знают только ангелы.
А потом мы, потрясённые, побрели из Лувра прочь пить кофе, потому что после этого можно было только уйти.
Всё получилось, в общем.