Чюрлёнис и черти
У нас метёт, как в детском новогоднем спектакле, где надо всех заворожить и припугнуть. На чистейшем, посверкивающем в сумерках снегу - мой любимый градиент от оранжевого к густому синему: ночь и фонари, ночь и мандарины, ночь и свечка, но главное - ночь.
Следы заметает так быстро, что выйдя за стратегическим запасом колбасы и мандаринов, уже можно не найти дороги обратно, если лесом. Честно, пришлось возвращаться улицей, все привычные тропинки завалило.
Хамстеры богаты традициями, и Каунас под новый год - одна из них. В этот раз времени хватило на обязательную программу: Чюрлёнис и музей чертей.
Чюрлёнис опрокинул все мои презумпции.
Обилие ссылок на этого обязательного персонажа Серебряного века и колоссальный корпус произведений, который он оставил по себе во всех областях - текст, музыка, живопись, - создавали образ маэстро возрастного, респектабельного и благополучного. Поэтому запихать себе в голову субтильного молодого человека, в 35 уже скончавшегося в психиатрической клинике, получилось с некоторым трудом. А работоспособность в этом контексте выглядит просто ошеломительной - воистину, не тратил даром времени человек.
Во-вторых, знакомая с его живописью только по репродукциям, я представляла себе эти полотна гораздо более крупными. Все знаменитые сказки и сонаты, и более чем знаменитый, кристаллизовавшийся уже в логотип Стрелец из серии "Зодиак", - такие камерные, такие комнатные, небольшие. Это ещё предстоит обдумать.
И наконец, третий необоснованный штамп сознания - "типа имажинистов". Эксперты пусть меня распинают с высоты своей экспертности, но я - тупой хомяк, прицельно и пристрастно путешествующий по Европе исключительно ради старых мастеров в её картинных галереях и галерейках, и часами водящий носом по деталям, присягаю и клянусь. Чюрлёнис - совершенно средневековый живописец. А что у него размытые красочки и вот эти вот переходы и переливы, в этом столько же имажинизма, сколько в золотых фонах и нарративной композиции средневековых досок и полотен. Имажинисты на самом деле были дотошными визуальными реалистами, живописцами per se, а Чюрлёнис - рассказчик и музыкант: то он обращается к подкорке, минуя предметность, то предметность у него организована на совершенно средневековый лад, как декор. Если водить носом по Чюрлёнису, то увидишь и цветочек, и домик, и дерево, и ангела на веточке, и веточку у ангела в ручках, и на той малой веточке цветочки, - в общем, в историю можно углубляться фрактально. Как на тех картинках-игрушках, где, если особым образом сощуриться, орнаменты превращаются в три дэ, пространства Чюрлёниса, взаимодействуя с упорным, ищущим глазом, оказываются неистощимы на детали! Это музей, в который надо ходить, как в театр, разгадывать и разглядывать, всё время обнаруживая новое в хрестоматийно известном полотне.
Черти тоже оказались совсем не теми чертями, которых ожидаешь увидеть. Я думала: ну, коллекция забавных чёртиков. Тем более, человек, её собравший, был вполне маститым и благополучным деятелем советской литовской культуры, а советская культура к чертям относилась с большой симпатией ещё со времён пропагандистов безбожия с их боязливо-разнузданными агитками; чёрт был, конечно же, герой этого времени.
Хе. Щаз. Забыла я, что видела на горе Ведьм.
Эти лесные люди, доложу я вам, толк в чертях знают. И черти их инфернально жутки и при этом завораживающе узнаваемы - как сам грех. Конечно, в коллекции есть и "забавные чёртики" советской уже понятийной штамповки, но большая часть экспозиции вызывает некоторый внутренний "ах", смех и ужас. (Вообще для меня это часть ответа на вопрос, зачем смех; дитя первобытного ужаса, конечно).
Я долго и ошеломлённо изучала текучую рэндомность диавольских очертаний и форм, изумляясь, как только человеческие руки могли такое забабанить, пока вдруг не поняла, что эти формы продиктованы той корягой или тем узловатым бревном, из которого извлекали очередного чёрта. Где не продиктованы - там всё те же садовые гномики (здешняя эстетика тяготеет к организованным формам, они признак человека, признак рукотворности, природных, случайных и неструктурированных форм вокруг дохренища, их, как мне кажется, ценят в культуре гораздо меньше, и ленд-арт - попытка это преодолеть). Например, жемчужиной коллекции считается "Чертова мельница" - действительно, крупная, сложная, многофигурная композиция, но главное - совершенно реалистичная, всё там "как настоящее". Это в резчике по дереву считается достоинством. А коряги - что коряги, иди себе в лес, их там под ногами полно.
Невероятно отзывчивые люди музея отвечали на мои вопросы так, как мне уже давно музейные не отвечали. Хотя мой литовский... скажем так, по-литовски мне удавалось только начинать и заканчивать, а в сложных местах со мною милосердно переходили на русский (возрастные люди, моего возраста и старше). Из чего я написала себе карандашиком во внутреннем блокноте, что литовцы к чертям, возможно, относятся так же, как британцы к своим standing stones. Над верой в эти сказки пошутят, но ночью через каменный круг не пойдут. Особенно в настоящий, особенно в сельской местности. Так что в музее есть несколько впечатляющих чертей-подкидышей. Купили люди у резчика, потому что впечатлились, а потом... ну как-то что-то пошло не так. Распилить на дрова, выкинуть, сжечь? Это неуважение, а нечистой силе тут стараются не хамить. (Тут вообще никому стараются не хамить, это не в культуре). Сплавить в музей - совсем другое дело: идеальный способ с уважением избавиться от подозрительного интерьерного акцента.
Наверное, если меня запереть в этом музее на ночь, я проведу интересную ночь. Хотела бы я поговорить, кстати, с теми, кто его охраняет по ночам. Если такие есть, конечно.
О концертах в Каунасе и в Вильнюсе (два мира - два стандарта) - потом, когда время будет. Скажу только, что с интервалом в день нам удалось послушать два значительных национальных оркестра: симфонический и камерный. Великолепные программы, обе, но очень разные. Домой в Висагу ворвались за 40 минут до полуночи, только успели нарезать бутеры с икрой и открыть вино. В этот раз я взяла не шампанское, а какое-то безбожно дорогое игристое из долины Вуврэ - ради многих и прекрасных воспоминаний, в том числе алкогольных, - и оно себя оправдало. Утром с удивлением читала про гусей, уток и салаты и хрустела последней корочкой. В доме из еды было только пластиковое ведро красной икры и много алкоголя.
Сейчас это уже исправлено, есть хлеб, масло, и, пусть не игристое, но болгарское черничное. Пойду, займусь.
Весёлого и сумасбродного тебе нового года, человек, который это читает.
Следы заметает так быстро, что выйдя за стратегическим запасом колбасы и мандаринов, уже можно не найти дороги обратно, если лесом. Честно, пришлось возвращаться улицей, все привычные тропинки завалило.
Хамстеры богаты традициями, и Каунас под новый год - одна из них. В этот раз времени хватило на обязательную программу: Чюрлёнис и музей чертей.
Чюрлёнис опрокинул все мои презумпции.
Обилие ссылок на этого обязательного персонажа Серебряного века и колоссальный корпус произведений, который он оставил по себе во всех областях - текст, музыка, живопись, - создавали образ маэстро возрастного, респектабельного и благополучного. Поэтому запихать себе в голову субтильного молодого человека, в 35 уже скончавшегося в психиатрической клинике, получилось с некоторым трудом. А работоспособность в этом контексте выглядит просто ошеломительной - воистину, не тратил даром времени человек.
Во-вторых, знакомая с его живописью только по репродукциям, я представляла себе эти полотна гораздо более крупными. Все знаменитые сказки и сонаты, и более чем знаменитый, кристаллизовавшийся уже в логотип Стрелец из серии "Зодиак", - такие камерные, такие комнатные, небольшие. Это ещё предстоит обдумать.
И наконец, третий необоснованный штамп сознания - "типа имажинистов". Эксперты пусть меня распинают с высоты своей экспертности, но я - тупой хомяк, прицельно и пристрастно путешествующий по Европе исключительно ради старых мастеров в её картинных галереях и галерейках, и часами водящий носом по деталям, присягаю и клянусь. Чюрлёнис - совершенно средневековый живописец. А что у него размытые красочки и вот эти вот переходы и переливы, в этом столько же имажинизма, сколько в золотых фонах и нарративной композиции средневековых досок и полотен. Имажинисты на самом деле были дотошными визуальными реалистами, живописцами per se, а Чюрлёнис - рассказчик и музыкант: то он обращается к подкорке, минуя предметность, то предметность у него организована на совершенно средневековый лад, как декор. Если водить носом по Чюрлёнису, то увидишь и цветочек, и домик, и дерево, и ангела на веточке, и веточку у ангела в ручках, и на той малой веточке цветочки, - в общем, в историю можно углубляться фрактально. Как на тех картинках-игрушках, где, если особым образом сощуриться, орнаменты превращаются в три дэ, пространства Чюрлёниса, взаимодействуя с упорным, ищущим глазом, оказываются неистощимы на детали! Это музей, в который надо ходить, как в театр, разгадывать и разглядывать, всё время обнаруживая новое в хрестоматийно известном полотне.
Черти тоже оказались совсем не теми чертями, которых ожидаешь увидеть. Я думала: ну, коллекция забавных чёртиков. Тем более, человек, её собравший, был вполне маститым и благополучным деятелем советской литовской культуры, а советская культура к чертям относилась с большой симпатией ещё со времён пропагандистов безбожия с их боязливо-разнузданными агитками; чёрт был, конечно же, герой этого времени.
Хе. Щаз. Забыла я, что видела на горе Ведьм.
Эти лесные люди, доложу я вам, толк в чертях знают. И черти их инфернально жутки и при этом завораживающе узнаваемы - как сам грех. Конечно, в коллекции есть и "забавные чёртики" советской уже понятийной штамповки, но большая часть экспозиции вызывает некоторый внутренний "ах", смех и ужас. (Вообще для меня это часть ответа на вопрос, зачем смех; дитя первобытного ужаса, конечно).
Я долго и ошеломлённо изучала текучую рэндомность диавольских очертаний и форм, изумляясь, как только человеческие руки могли такое забабанить, пока вдруг не поняла, что эти формы продиктованы той корягой или тем узловатым бревном, из которого извлекали очередного чёрта. Где не продиктованы - там всё те же садовые гномики (здешняя эстетика тяготеет к организованным формам, они признак человека, признак рукотворности, природных, случайных и неструктурированных форм вокруг дохренища, их, как мне кажется, ценят в культуре гораздо меньше, и ленд-арт - попытка это преодолеть). Например, жемчужиной коллекции считается "Чертова мельница" - действительно, крупная, сложная, многофигурная композиция, но главное - совершенно реалистичная, всё там "как настоящее". Это в резчике по дереву считается достоинством. А коряги - что коряги, иди себе в лес, их там под ногами полно.
Невероятно отзывчивые люди музея отвечали на мои вопросы так, как мне уже давно музейные не отвечали. Хотя мой литовский... скажем так, по-литовски мне удавалось только начинать и заканчивать, а в сложных местах со мною милосердно переходили на русский (возрастные люди, моего возраста и старше). Из чего я написала себе карандашиком во внутреннем блокноте, что литовцы к чертям, возможно, относятся так же, как британцы к своим standing stones. Над верой в эти сказки пошутят, но ночью через каменный круг не пойдут. Особенно в настоящий, особенно в сельской местности. Так что в музее есть несколько впечатляющих чертей-подкидышей. Купили люди у резчика, потому что впечатлились, а потом... ну как-то что-то пошло не так. Распилить на дрова, выкинуть, сжечь? Это неуважение, а нечистой силе тут стараются не хамить. (Тут вообще никому стараются не хамить, это не в культуре). Сплавить в музей - совсем другое дело: идеальный способ с уважением избавиться от подозрительного интерьерного акцента.
Наверное, если меня запереть в этом музее на ночь, я проведу интересную ночь. Хотела бы я поговорить, кстати, с теми, кто его охраняет по ночам. Если такие есть, конечно.
О концертах в Каунасе и в Вильнюсе (два мира - два стандарта) - потом, когда время будет. Скажу только, что с интервалом в день нам удалось послушать два значительных национальных оркестра: симфонический и камерный. Великолепные программы, обе, но очень разные. Домой в Висагу ворвались за 40 минут до полуночи, только успели нарезать бутеры с икрой и открыть вино. В этот раз я взяла не шампанское, а какое-то безбожно дорогое игристое из долины Вуврэ - ради многих и прекрасных воспоминаний, в том числе алкогольных, - и оно себя оправдало. Утром с удивлением читала про гусей, уток и салаты и хрустела последней корочкой. В доме из еды было только пластиковое ведро красной икры и много алкоголя.
Сейчас это уже исправлено, есть хлеб, масло, и, пусть не игристое, но болгарское черничное. Пойду, займусь.
Весёлого и сумасбродного тебе нового года, человек, который это читает.