Полет вороненка
- как казаки, татары, башкиры, калмыки и русские воевали с россиянами и немцами - гражданская война 1773-1775 гг. Предыдущая часть, вместе с наступлением Кара, лежит тут.
Екатерине было обидно. Тридцать пять лет она постигала эту страну, сроднилась с ней, а все-таки не ожидала, не думала, что такое возможно. В 18 веке, отрывая ее от правильной завоевательной войны с османами, от благодетельных внутренних реформ, от тонкой дипломатической игры в Европе, от переписки с просвещенными литераторами и монархами-просветителями, наконец! - наползало, что-то темное, лохматое, страшное с Востока. Как будто гордая имперская столица Санкт-Петербург не сосредоточие силы, а осажденный форпост, инородное тело. Унизительно, как унизительно, да попросту стыдно перед Европой: где такое видано? мятежники уже полгода осаждают губернский центр, а ее войска не могут снять эту осаду. Мятежники убивают лучших людей империи, дворян, а власти как будто и нет? Не так ли начиналось - страшно сказать - Смутное время? Императрица даже хотела указать на эту аналогию в манифесте, но ее отговорили менее просвещенные, да более искушенные в народных нравах приближенные: подобное сравнение могло лишь подхлестнуть бунташный дух. Не Лжедмитрий, нет - Стенька Разин, не более. В Европе, посмеиваясь, судачили о турецком следе, польском влиянии и французских агентах. Старый друг Вольтер обидно сочувствовал и переживал в письмах!
Так или иначе, но мятеж нужно было подавить. Не полагаясь более на случайно выбранных генералов и местных губернаторов (о, кто не знает того как назначались губернаторы на Руси? выбирался немец, по-приличнее, и получал почти царские права на территориях где могла целиком разместиться какая-нибудь прелестная Саксония - нравов, обычаев и местных промыслов он, конечно, не знал, но зато и близко не воровал так как природный русак из какого-нибудь татарского рода - вот так и вышло, что супротив донца Пугачева билось три губернатора: два немца и один потомок итальянцев), она самолично решила подыскать кандидатуру в новые Крассы. Выбор Екатерины пал на запорожца (он действительно вступил в Сечь, попав под модное контркультурное веяние) Бибикова, уже имевшего в прошлом опыт подавления крестьянских восстаний в том регионе. Карьера этого генерала, прошедшего суровую пехотную школу в Семилетней войне, хорошо отвечала поставленной задаче, в которой тесно переплетались военные и административные вопросы: когда-то именно он возглавлял тихо помершее национальное собрание Екатерины и подавлял горделивый польский дух. Вернувшийся из усмиряемой Польши сорокачетырехлетний русский генерал (из сибирских татар) принял новое поручение со смирением уже бывавшего в немилости и прибыл в Казань к новому 1774 г.
Яик
Покуда в чиновный Петербург хандрил, а на огромных просторах люди в национальных одеждах убивали людей в немецком платье, наш герой-анпиратор продолжал действовать. Пугачев был уже не так связан по рукам и ногам как прежде: казачество перестало быть единственной его силой, оставаясь, впрочем, главной и самой боеспособной. Намного более важным было то, что в их глазах он был удачливым - качество особенно ценимое казачье вольницей, выросшей из того же помета, что и уголовные традиции на Руси. Фартовый - такую кличку мог получить Емельян Иванович в другие времена... А пока нужно было действовать. Самозванец начал ощущать некий предел своим возможностям: иные крепостям удавалось выстоять против него, а Оренбург продолжал держаться, так что нужно было нащупать другие слабые места в правительственных рядах. Он обращается к Яицкой крепости.
В первые дня января солдатам запершимся в цитадели удалось произвести несколько удачных вылазок и сжечь часть деревянных городских строений - да попросту изб - укрывшись за которыми казаки беспрепятственно палили по укреплениям. Оробевшие мятежники нуждались в сильной руке и поддержке - и вот она пришла. Пугачев прибыл с небольшим конвоем и осадным парком из нескольких орудий. Собственно в людях недостатка не было, но казаки по природе своей не умели врываться в крепости - дело это трудное и кровопролитное, с минимальным шансами выжить в первой волне, т.е. полностью противоречившее казачьей психологии. Нужна была хитрость и император самолично взялся устроить коменданту Симонову эдакую штуку - подкоп.
Взрыв не удался. По замыслу Пугачева должен был образоваться достаточный проход в крепостном валу, но подкоп лишь уничтожил внешний откос и наполовину засыпал ров. Начавшаяся на рассвете атака быстро и кроваво захлебнулась, хотя атаманы-молодцы и кричали все что положено в этих случаях кричать, а сам император громовым голосом зазывал всех на слом, на штурм. В бою с обеих сторон участвовал слабый пол - боевитые казачки и ругательные солдатки, поливавшие штурмующих кипящей смолой и просто водой... Небольшая вылазка осажденных довершила разгром: пугачевцы оставили поле боя и бежали. Их потери были непомерно велики: не менее четырех сотен убитых и раненых супротив примерно двух десятков солдат. Удрученный этим государь почти на месяц оставил попытки штурма, убыв из Яика.
Новая попытка была предпринята в середине февраля. Вернувшийся из Берды Пугачев принялся за новый подкоп. На этот раз удалось достичь большего: тяжело осела колокольня собора, служившего солдатам укрытием, но этим успех и ограничился. Малютка-казачок, посланный из Яика одним из скрыто-лояльных казаков, предупредил гарнизон о готовящемся взрыве и из подвалов колокольни был заранее вынесен весь хранившийся там порох. Солдаты ожидали штурма и не успела еще осесть пыль от взрыва как засвистела картечь, заранее рассеивая штурмующих. Многого ожидавшие от этого взрыва казаки вторично оробели, действовали нерешительно и бой опять окончился неудачей. На этом пребывание императора в Яике закончилось, он убыл к действующей армии, успев, однако, предпринять намного более успешный штурм.
Заприметив, что Петру Федоровичу приглянулась одна статная юная казачка (по другой версии - выбрав ее самостоятельно), казацкая старшина решила оженить батюшку, еще пуще привязав его к своему делу. Авось женатым на Каспий не сбегет, порешили они и начали охмурять императора. Видимо девушка действительно была преизрядной красы потому что долго уговаривать не пришлось: уже на следующий день к ее родителям поехали сваты и вскоре Екатерина лишилась не только власти, но и статуса супруги императора. Теперь государыней была Устинья Петровна, так что Пугачев оказался в некотором роде троеженцем. В это время его настоящая законная супруга (вместе с малыми детьми и родным братом Пугачева) была отправлена в Казань - безо всякого оскорбления, но для уличения самозванца. Несмотря на эти слова, несчастным доводилось и голодать: милость императрицы не отменяла российскую расхлябанность и деньги на прокормление не всегда выделялись вовремя. В базарные дни первую супругу Пугачева выпускали в народ, поносить обманщика Емельку... Их избу, уже было проданную, вернули на прежнее место и демонстративно разрушили - империя мстила в старом-добром стиле, безжалостно и безгранично.
Очень текущий момент
Вольница
Казахи жгли деревни, башкиры ломали ненавистные заводы, пугачевцы уничтожали прежний порядок. Казавшийся незыблемым, он исчез, растворился будто никогда его и не было. Казанский и сибирский губернаторы уже и не думали помогать Оренбургу, речь теперь шла о том удастся ли оборонить свои губернии. Большая часть уральских заводов была потеряна, восточные области Казанской губернии лихорадило, равно как и Поволжье. Сибирякам, границы которых прикрывало около 5 т. солдат, было труднее всего, хотя они имели дело с башкирами и второсортными пугачевскими войсками - их, мятежников, многочисленность (отрядов и людей) заставляла правительственные отряды сугубо обороняться. Впрочем, среди тамошних офицеров тогда было немного решительных командиров, так что несмотря на всю второсортность пугачевских войск, положение постоянно ухудшалось: восстание охватывало все новые и новые районы.
Появляется целая плеяда новых пугачевских генералов, военной элиты будущего государства: молодой и харизматичный башкир Салават Юлаев, умело руководящий своей конницей, разорившийся купец Иван Грязнов, один из наиболее грамотных полковников императорской армии, взявшей под его командованием Челябинск, отставной солдат-артиллерист из крестьян Иван Белобородов, сумевший сделать из своего разношерстного войска хорошо организованный отряд. В лагере самозванца появились и дворяне: ставший впоследствии злым прообразом пушкинского Швабрина (и, отчасти, Гринева) подпоручик Шванвич, плененный со своей гренадерской ротой во время печальной памяти наступления Кара, был Пугачевым, по просьбе солдат, помилован и определен их атаманом. Шванвич перевел один из пугачевских указов на родной ему немецкий, немало удивив адресата в Оренбурге - оттуда, да еще и от пленных польских конфедератов размещенных в тамошних губерниях, берет свое начало легенда об иностранных кураторах царя Емельяна.
Между первым и вторым штурмом Яика дал знать о себе губернатор Рейнсдорп. Озабоченный ухудшающимся положением в городе (голод становился все отчаяннее) и понадеявшись на то, что в отсутствие предводителя мятежников дело пойдет удачнее чем ранее, он решился на большую вылазку, намереваясь захватить Берды вместе с запасами продовольствия пугачевской армии. В середине января чуть более 2 т. солдат и казаков выступили из города под общим командованием генерала Валленштерна. Достичь внезапности не удалось, казацкие пикеты известили о выступлении врага и колонны солдат сами подверглись внезапной атаке. Бой в предрассветной темноте у почти что сразу же окруженных правительственных войск складывался крайне неудачно. Первыми дрогнули оренбургские казаки, бросившиеся наутек и оставившие Валленштерна без резерва и конницы. Поражаемый со всех сторон отряд начал поспешное отступление, быстро превратившееся в бегство. Командовавший пугачевцами граф Воронцов (казак Шигаев) одержал убедительную победу: была захвачена дюжина пушек, осажденные потеряли больше 600 человек убитыми, ранеными и пленными. Пожалуй единственным позитивным итогом этой операции стало некоторое уменьшение нагрузки на продовольственные запасы Оренбурга (в ближайшие недели Рейнсдорп ослабил ее еще более, изгнав из города весь ненадежный элемент в виде крестьян и прочих татар).
От Каспия на юге и Казани на севере мятеж докатился до Тюмени. Десятки тысяч казаков, крестьян и местной неруси носились по охваченной волнениями земле. Малые екатерининские отряды ими уничтожались, большие избегали встреч. Первые месяцы 1774 г. пугачевское движение продолжало распространяться вполне свободно. Пугачев наружно был вполне оптимистичен: ништо, ништо, повторял он, солдаты де такие же мужики, сами перейдут под нашу царскую руку. В эти дни он наглядно демонстрирует свою возросшую власть: атаман Лысов, один из отцов-основателей самозванства, вызвал его негодование и был публично отруган. Неслыханное дело - вчерашний ставленник позволяет себе кричать на выборного полковника-казака! И из-за чего? жалоб каких-то мужиков, недовольных особенностями фуражирования лысовских людей. Завязывается перебранка и вот уже атаман наносит несколько ударов пикой царю - спасает кольчуга и верная стража. Лыкова вешают, несмотря на горячие просьбы казацкой старшины. Он государь, а не марионетка.
Несчастная девушка, судьбой заплатившая за интриги других
Кольцо
Найдя Казань в унынии, Бибиков немедленно деятельно занялся успокоением нервов дворянского сословия. Послание императрицы, назвавшейся казанской помещицей, подняло дух оробевших, но еще больше их ободрило прибытие первых, из десятка, полков, направленных на усмирение. Постепенно у Бибикова скопилось достаточно сил, чтобы начать новое наступление на казацко-мужицкое царство. У правительства появляются свои вожаки, сравнительно молодые офицеры, умеющие со своими малочисленными отрядами рассеивать скопища мятежников и быстро наводить ужас на покоренные обратно земли: т.е. вешать и пороть. Такие решительные герр майоры как Муфель или Михельсон выгодно отличались на фоне остальных не фонов, действовавших медлительно и осторожно. Солдаты, в целом, тоже проявляли себя вполне лояльно, не считая отдельных случаев: сказывалась пропасть вечной армейской службы, безнадежно вырывающей молодых парней из крестьянского мира - бравы-ребятушки попросту не ощущали бед мужика, не сочувствовали крепостным, полк вполне заменял им давно забытое село.
Умный и распорядительный Бибиков постепенно брал дело в свои руки: на юге продвижение регулярных пугачевских войск было остановлено победами у Самары и Ставрополья отряда Муфеля, бравый Михельсон был послан на деблокаду Уфы, а к Оренбургу устремилась основная часть имевшихся в распоряжении главнокомандующего войск. Наступавшее двумя колоннами, под командованием князя Голицына (литвин), генералов Мансурова (татарин) и фон Фреймана, 7 т. войско соединилось и направилось к уже известной нам Татищевой крепости, чуть восточнее которой лежал Оренбург.
Еще в пути авангард совсем не старого князя (ему было тридцать пять лет) подвергся внезапной атаке казаков атамана Овчинникова. Расположившиеся в деревне солдаты оказались неготовыми к бою, их командира подняли на копья, но слабая организация мятежников, сильных только первым ударом-натиском, позволила оставшимся офицерам постепенно переломить ход боя, контратака гренадер и удары с фланга сломили пугачевцев. Относительно незначительный эпизод обнажил коренную слабость армий Петра Федоровича: их иррегулярность, неустойчивость. Даже слабые удары по флангам или угроза окружения зачастую обращала в бегство многократно превосходящие числом солдат силы мятежников.
Пугачев решил дать вражеским войскам генеральный бой у стен Татищевой крепости и принялся стягивать туда свои лучшие силы. Всего было собрано до 10 т. человек, равно разделенных на три части - казаков, татарскую, башкирскую, калмыкскую конницу, пехоту из заводских и просто крестьян, а также бывших солдат, добровольно-принудительно переприсягнувших чудесно спасшемуся Петру Федоровичу. Действовавший под его личиной Пугачев несомненно осознавал важность предстоящего и предпринимал все возможное для того, чтобы победить. Обстоятельства, казалось, благоприятствовали ему как и в прежние месяцы: снежные метели затрудняли действия вражеской артиллерии, замедляли врага, который не имел особенных сведений о его намерениях.
Император лично расставил имевшиеся у него 36 пушек, спрятал свое войско за ледяным валом, заменившим сгоревшие во время прошлого штурма стены. Он рассчитывал ошеломить неприятеля внезапной атакой - обмануть судьбу, вырвать у нее победу хитростью.
Сарафан Бибиков - именно с этим предметом сравнил себя генерал, намекая, что долгое время ненужный лежал под лавкой, то бишь был в немилости
Две битвы
Сражение началось в последних числах марта. Голицын действительно не ожидал увидеть в крепости значительных сил мятежников, но как опытный офицер предпринял разведку, которая и обнаружила пугачевцев. Несколько батальонов егерей и лыжников, поддерживаемые тремя эскадронами кавалерии, осторожно продираясь через сугробы подошли к молчащей и, казалось бы, обезлюдевшей крепости. Тут на них и выбежали пугачевцы. Пехота было подалась, но кавалерии удалось удачной атакой выиграть время и егеря сумели отбросить инсургентов обратно. Стороны принялись обстреливать позиции друг друга из пушек, причем правительственной артиллерии было на треть меньше. Несколько часов пальбы показали, что презренные скопища не спешат разбегаться и надобно употребить штыки во славу Ее Величества.
Сначала наступавшие колонны не имели особенного успеха. Пугачев действительно хорошо подготовил свое войско и стремительно налетавшим на солдат казакам иногда удавалось потеснить их. Мятежники также попытались вести среди противника агитацию, призывая солдат не противиться истинному императору, но без видимого успеха. Тем не менее, тот очевидный факт, что в течении нескольких часов 7 т. хорошо подготовленных солдат и офицеров не могли сломить сопротивление пугачевской армии говорит сам за себя. В какой-то момент Голицыну пришлось отправить в бой своей последний батальон, он, как и другие генералы в его войске, лично повел солдат в бой.
Постепенно ситуация начала преломляться в пользу енералов - все же на одного царского стрелка приходилось почти семеро княжеских. Несмотря на то, что наступающая пехота подбиралась к крепости буквально по грудь в снегу, превосходство в огневой мощи и дисциплине начало брать верх над удальством и ореолом непобедимости пугачевской армии. Первыми дрогнули башкиры, хорошо порубленные кавалерией Голицына, они уже не вступали в бой и лишь бесполезно пускали стрелы с безопасного расстояния. Почти замолчала и пугачевская артиллерия, оставшаяся без ядер. Мятежники постепенно оттеснялись в крепость, сражение приближалось к известному финалу.
В этот момент Пугачев покинул свое войско, сопровождаемый шестью десятками казаков. Решающим фактором, судя по всему, был маневр правительственных гусар и казаков, отрезавших Татищеву и обрекавших Пугачева на пленение вместе с его армией. Оставшийся на хозяйстве атаман Овчинников (по некоторым сведениям уговоривший царя бежать) попытался удержать крепость, но наседавшие со всех сторон солдаты взобрались наконец-то на вал и началось побоище. Самому лихому атаману удалось прорваться с тремя сотнями казаков, но остальному войску пришлось гораздо хуже. Пугачевцы оставили на поле боя больше половины своей армии - 2,5 мятежников было убито, не менее 4 т. пленено. Была потеряна вся артиллерия и обоз. Голицын тоже понес достаточно серьезные потери, особенно в первой половине дня, у него выбыло до 150 убитыми и 500 ранеными. Тем не менее, дело было сделано: миф, как написали бы двумя столетиями позже, о непобедимости пугачевских войск был разбит под Татищевой.
Мог ли Пугачев победить? Возможно, но крайне маловероятно. Даже если предположить, что он вывел бы в поле еще несколько тысяч слабовооруженных мужиков, все равно - исходя из управляемости пугачевской армии - почти невозможно представить себе как атаманы-молодцы употребили бы эти тысячи. Восставшие относительно легко сминали немногочисленные отряды, но победить крупные могли лишь при совпадении многих удачных случайностей. В этот раз такой случайностью должна была стать неожиданная атака из крепости, но как только она не удалась - поражение стало лишь вопросом времени. В общем, повторилась известная в борьбе цивилизаций штука: один казак побеждал одного екатерининского солдата, три сотни казаков не могли разбить пехотной роты, а тысячный отряд карателей рассеивал десятитысячные рати пугачевцев.
Почти в это самое время (двумя днями позже) состоялось не менее важное сражение близ Уфы. Возглавивший имевшиеся для ее деблокады местные силы майор Михельсон вполне оказался бы своим человеком в Африканском корпусе Роммеля. Прибыв на театр военных действий со своим карабинерным полком, он, не тратя время зря, устремился прямо на деревню Чесноковку, где и располагался наш давний знакомец Зарубин-Чика, граф Чернышев. Уничтожая по дороге небольшие отряды башкир и мятежных крестьян, Михельсон был атакован главными силами пугачевского атамана на подступах к деревне. Растянувшееся, для устрашения, цепью 10 т. войско графа безнадежно уступало небольшому, но намного лучше вооруженному и подготовленному отряду карателей. Покуда Чика придерживал для решительного удара 3 т. своих конных, Михельсон бросил все силы на его пехоту и, опрокинув, погнал ее. Начавшаяся после этого запоздалая атака пугачевской конницы была легко отражена, равно как лыжники, обошедшие правительственный отряд и попытавшиеся захватить обоз. Начался разгром, Зарубин бежал, его войско рассеялось, несколько тысяч были убиты или оказались в плену. Сам же лихой Чика был вскоре схвачен другими, не менее лихими казаками и выдан властям. Наиболее верный Пугачеву атаман сумел зарубить одного из нападавших и посечь не до смерти еще пятерых - такой же неукротимый нрав он проявит и после ареста... Но все это будет потом, а сейчас Санкт-Петербург может торжествовать - самые опаснейшие армии инсургентов разбиты, Оренбург и Уфа спасены, а дело, очевидно, клонится к скорейшему окончанию и без того возмутительно долго длящейся смуты. Виват, Екатерина!
Екатерине было обидно. Тридцать пять лет она постигала эту страну, сроднилась с ней, а все-таки не ожидала, не думала, что такое возможно. В 18 веке, отрывая ее от правильной завоевательной войны с османами, от благодетельных внутренних реформ, от тонкой дипломатической игры в Европе, от переписки с просвещенными литераторами и монархами-просветителями, наконец! - наползало, что-то темное, лохматое, страшное с Востока. Как будто гордая имперская столица Санкт-Петербург не сосредоточие силы, а осажденный форпост, инородное тело. Унизительно, как унизительно, да попросту стыдно перед Европой: где такое видано? мятежники уже полгода осаждают губернский центр, а ее войска не могут снять эту осаду. Мятежники убивают лучших людей империи, дворян, а власти как будто и нет? Не так ли начиналось - страшно сказать - Смутное время? Императрица даже хотела указать на эту аналогию в манифесте, но ее отговорили менее просвещенные, да более искушенные в народных нравах приближенные: подобное сравнение могло лишь подхлестнуть бунташный дух. Не Лжедмитрий, нет - Стенька Разин, не более. В Европе, посмеиваясь, судачили о турецком следе, польском влиянии и французских агентах. Старый друг Вольтер обидно сочувствовал и переживал в письмах!
Так или иначе, но мятеж нужно было подавить. Не полагаясь более на случайно выбранных генералов и местных губернаторов (о, кто не знает того как назначались губернаторы на Руси? выбирался немец, по-приличнее, и получал почти царские права на территориях где могла целиком разместиться какая-нибудь прелестная Саксония - нравов, обычаев и местных промыслов он, конечно, не знал, но зато и близко не воровал так как природный русак из какого-нибудь татарского рода - вот так и вышло, что супротив донца Пугачева билось три губернатора: два немца и один потомок итальянцев), она самолично решила подыскать кандидатуру в новые Крассы. Выбор Екатерины пал на запорожца (он действительно вступил в Сечь, попав под модное контркультурное веяние) Бибикова, уже имевшего в прошлом опыт подавления крестьянских восстаний в том регионе. Карьера этого генерала, прошедшего суровую пехотную школу в Семилетней войне, хорошо отвечала поставленной задаче, в которой тесно переплетались военные и административные вопросы: когда-то именно он возглавлял тихо помершее национальное собрание Екатерины и подавлял горделивый польский дух. Вернувшийся из усмиряемой Польши сорокачетырехлетний русский генерал (из сибирских татар) принял новое поручение со смирением уже бывавшего в немилости и прибыл в Казань к новому 1774 г.
Яик
Покуда в чиновный Петербург хандрил, а на огромных просторах люди в национальных одеждах убивали людей в немецком платье, наш герой-анпиратор продолжал действовать. Пугачев был уже не так связан по рукам и ногам как прежде: казачество перестало быть единственной его силой, оставаясь, впрочем, главной и самой боеспособной. Намного более важным было то, что в их глазах он был удачливым - качество особенно ценимое казачье вольницей, выросшей из того же помета, что и уголовные традиции на Руси. Фартовый - такую кличку мог получить Емельян Иванович в другие времена... А пока нужно было действовать. Самозванец начал ощущать некий предел своим возможностям: иные крепостям удавалось выстоять против него, а Оренбург продолжал держаться, так что нужно было нащупать другие слабые места в правительственных рядах. Он обращается к Яицкой крепости.
В первые дня января солдатам запершимся в цитадели удалось произвести несколько удачных вылазок и сжечь часть деревянных городских строений - да попросту изб - укрывшись за которыми казаки беспрепятственно палили по укреплениям. Оробевшие мятежники нуждались в сильной руке и поддержке - и вот она пришла. Пугачев прибыл с небольшим конвоем и осадным парком из нескольких орудий. Собственно в людях недостатка не было, но казаки по природе своей не умели врываться в крепости - дело это трудное и кровопролитное, с минимальным шансами выжить в первой волне, т.е. полностью противоречившее казачьей психологии. Нужна была хитрость и император самолично взялся устроить коменданту Симонову эдакую штуку - подкоп.
Взрыв не удался. По замыслу Пугачева должен был образоваться достаточный проход в крепостном валу, но подкоп лишь уничтожил внешний откос и наполовину засыпал ров. Начавшаяся на рассвете атака быстро и кроваво захлебнулась, хотя атаманы-молодцы и кричали все что положено в этих случаях кричать, а сам император громовым голосом зазывал всех на слом, на штурм. В бою с обеих сторон участвовал слабый пол - боевитые казачки и ругательные солдатки, поливавшие штурмующих кипящей смолой и просто водой... Небольшая вылазка осажденных довершила разгром: пугачевцы оставили поле боя и бежали. Их потери были непомерно велики: не менее четырех сотен убитых и раненых супротив примерно двух десятков солдат. Удрученный этим государь почти на месяц оставил попытки штурма, убыв из Яика.
Новая попытка была предпринята в середине февраля. Вернувшийся из Берды Пугачев принялся за новый подкоп. На этот раз удалось достичь большего: тяжело осела колокольня собора, служившего солдатам укрытием, но этим успех и ограничился. Малютка-казачок, посланный из Яика одним из скрыто-лояльных казаков, предупредил гарнизон о готовящемся взрыве и из подвалов колокольни был заранее вынесен весь хранившийся там порох. Солдаты ожидали штурма и не успела еще осесть пыль от взрыва как засвистела картечь, заранее рассеивая штурмующих. Многого ожидавшие от этого взрыва казаки вторично оробели, действовали нерешительно и бой опять окончился неудачей. На этом пребывание императора в Яике закончилось, он убыл к действующей армии, успев, однако, предпринять намного более успешный штурм.
Заприметив, что Петру Федоровичу приглянулась одна статная юная казачка (по другой версии - выбрав ее самостоятельно), казацкая старшина решила оженить батюшку, еще пуще привязав его к своему делу. Авось женатым на Каспий не сбегет, порешили они и начали охмурять императора. Видимо девушка действительно была преизрядной красы потому что долго уговаривать не пришлось: уже на следующий день к ее родителям поехали сваты и вскоре Екатерина лишилась не только власти, но и статуса супруги императора. Теперь государыней была Устинья Петровна, так что Пугачев оказался в некотором роде троеженцем. В это время его настоящая законная супруга (вместе с малыми детьми и родным братом Пугачева) была отправлена в Казань - безо всякого оскорбления, но для уличения самозванца. Несмотря на эти слова, несчастным доводилось и голодать: милость императрицы не отменяла российскую расхлябанность и деньги на прокормление не всегда выделялись вовремя. В базарные дни первую супругу Пугачева выпускали в народ, поносить обманщика Емельку... Их избу, уже было проданную, вернули на прежнее место и демонстративно разрушили - империя мстила в старом-добром стиле, безжалостно и безгранично.
Очень текущий момент
Вольница
Казахи жгли деревни, башкиры ломали ненавистные заводы, пугачевцы уничтожали прежний порядок. Казавшийся незыблемым, он исчез, растворился будто никогда его и не было. Казанский и сибирский губернаторы уже и не думали помогать Оренбургу, речь теперь шла о том удастся ли оборонить свои губернии. Большая часть уральских заводов была потеряна, восточные области Казанской губернии лихорадило, равно как и Поволжье. Сибирякам, границы которых прикрывало около 5 т. солдат, было труднее всего, хотя они имели дело с башкирами и второсортными пугачевскими войсками - их, мятежников, многочисленность (отрядов и людей) заставляла правительственные отряды сугубо обороняться. Впрочем, среди тамошних офицеров тогда было немного решительных командиров, так что несмотря на всю второсортность пугачевских войск, положение постоянно ухудшалось: восстание охватывало все новые и новые районы.
Появляется целая плеяда новых пугачевских генералов, военной элиты будущего государства: молодой и харизматичный башкир Салават Юлаев, умело руководящий своей конницей, разорившийся купец Иван Грязнов, один из наиболее грамотных полковников императорской армии, взявшей под его командованием Челябинск, отставной солдат-артиллерист из крестьян Иван Белобородов, сумевший сделать из своего разношерстного войска хорошо организованный отряд. В лагере самозванца появились и дворяне: ставший впоследствии злым прообразом пушкинского Швабрина (и, отчасти, Гринева) подпоручик Шванвич, плененный со своей гренадерской ротой во время печальной памяти наступления Кара, был Пугачевым, по просьбе солдат, помилован и определен их атаманом. Шванвич перевел один из пугачевских указов на родной ему немецкий, немало удивив адресата в Оренбурге - оттуда, да еще и от пленных польских конфедератов размещенных в тамошних губерниях, берет свое начало легенда об иностранных кураторах царя Емельяна.
Между первым и вторым штурмом Яика дал знать о себе губернатор Рейнсдорп. Озабоченный ухудшающимся положением в городе (голод становился все отчаяннее) и понадеявшись на то, что в отсутствие предводителя мятежников дело пойдет удачнее чем ранее, он решился на большую вылазку, намереваясь захватить Берды вместе с запасами продовольствия пугачевской армии. В середине января чуть более 2 т. солдат и казаков выступили из города под общим командованием генерала Валленштерна. Достичь внезапности не удалось, казацкие пикеты известили о выступлении врага и колонны солдат сами подверглись внезапной атаке. Бой в предрассветной темноте у почти что сразу же окруженных правительственных войск складывался крайне неудачно. Первыми дрогнули оренбургские казаки, бросившиеся наутек и оставившие Валленштерна без резерва и конницы. Поражаемый со всех сторон отряд начал поспешное отступление, быстро превратившееся в бегство. Командовавший пугачевцами граф Воронцов (казак Шигаев) одержал убедительную победу: была захвачена дюжина пушек, осажденные потеряли больше 600 человек убитыми, ранеными и пленными. Пожалуй единственным позитивным итогом этой операции стало некоторое уменьшение нагрузки на продовольственные запасы Оренбурга (в ближайшие недели Рейнсдорп ослабил ее еще более, изгнав из города весь ненадежный элемент в виде крестьян и прочих татар).
От Каспия на юге и Казани на севере мятеж докатился до Тюмени. Десятки тысяч казаков, крестьян и местной неруси носились по охваченной волнениями земле. Малые екатерининские отряды ими уничтожались, большие избегали встреч. Первые месяцы 1774 г. пугачевское движение продолжало распространяться вполне свободно. Пугачев наружно был вполне оптимистичен: ништо, ништо, повторял он, солдаты де такие же мужики, сами перейдут под нашу царскую руку. В эти дни он наглядно демонстрирует свою возросшую власть: атаман Лысов, один из отцов-основателей самозванства, вызвал его негодование и был публично отруган. Неслыханное дело - вчерашний ставленник позволяет себе кричать на выборного полковника-казака! И из-за чего? жалоб каких-то мужиков, недовольных особенностями фуражирования лысовских людей. Завязывается перебранка и вот уже атаман наносит несколько ударов пикой царю - спасает кольчуга и верная стража. Лыкова вешают, несмотря на горячие просьбы казацкой старшины. Он государь, а не марионетка.
Несчастная девушка, судьбой заплатившая за интриги других
Кольцо
Найдя Казань в унынии, Бибиков немедленно деятельно занялся успокоением нервов дворянского сословия. Послание императрицы, назвавшейся казанской помещицей, подняло дух оробевших, но еще больше их ободрило прибытие первых, из десятка, полков, направленных на усмирение. Постепенно у Бибикова скопилось достаточно сил, чтобы начать новое наступление на казацко-мужицкое царство. У правительства появляются свои вожаки, сравнительно молодые офицеры, умеющие со своими малочисленными отрядами рассеивать скопища мятежников и быстро наводить ужас на покоренные обратно земли: т.е. вешать и пороть. Такие решительные герр майоры как Муфель или Михельсон выгодно отличались на фоне остальных не фонов, действовавших медлительно и осторожно. Солдаты, в целом, тоже проявляли себя вполне лояльно, не считая отдельных случаев: сказывалась пропасть вечной армейской службы, безнадежно вырывающей молодых парней из крестьянского мира - бравы-ребятушки попросту не ощущали бед мужика, не сочувствовали крепостным, полк вполне заменял им давно забытое село.
Умный и распорядительный Бибиков постепенно брал дело в свои руки: на юге продвижение регулярных пугачевских войск было остановлено победами у Самары и Ставрополья отряда Муфеля, бравый Михельсон был послан на деблокаду Уфы, а к Оренбургу устремилась основная часть имевшихся в распоряжении главнокомандующего войск. Наступавшее двумя колоннами, под командованием князя Голицына (литвин), генералов Мансурова (татарин) и фон Фреймана, 7 т. войско соединилось и направилось к уже известной нам Татищевой крепости, чуть восточнее которой лежал Оренбург.
Еще в пути авангард совсем не старого князя (ему было тридцать пять лет) подвергся внезапной атаке казаков атамана Овчинникова. Расположившиеся в деревне солдаты оказались неготовыми к бою, их командира подняли на копья, но слабая организация мятежников, сильных только первым ударом-натиском, позволила оставшимся офицерам постепенно переломить ход боя, контратака гренадер и удары с фланга сломили пугачевцев. Относительно незначительный эпизод обнажил коренную слабость армий Петра Федоровича: их иррегулярность, неустойчивость. Даже слабые удары по флангам или угроза окружения зачастую обращала в бегство многократно превосходящие числом солдат силы мятежников.
Пугачев решил дать вражеским войскам генеральный бой у стен Татищевой крепости и принялся стягивать туда свои лучшие силы. Всего было собрано до 10 т. человек, равно разделенных на три части - казаков, татарскую, башкирскую, калмыкскую конницу, пехоту из заводских и просто крестьян, а также бывших солдат, добровольно-принудительно переприсягнувших чудесно спасшемуся Петру Федоровичу. Действовавший под его личиной Пугачев несомненно осознавал важность предстоящего и предпринимал все возможное для того, чтобы победить. Обстоятельства, казалось, благоприятствовали ему как и в прежние месяцы: снежные метели затрудняли действия вражеской артиллерии, замедляли врага, который не имел особенных сведений о его намерениях.
Император лично расставил имевшиеся у него 36 пушек, спрятал свое войско за ледяным валом, заменившим сгоревшие во время прошлого штурма стены. Он рассчитывал ошеломить неприятеля внезапной атакой - обмануть судьбу, вырвать у нее победу хитростью.
Сарафан Бибиков - именно с этим предметом сравнил себя генерал, намекая, что долгое время ненужный лежал под лавкой, то бишь был в немилости
Две битвы
Сражение началось в последних числах марта. Голицын действительно не ожидал увидеть в крепости значительных сил мятежников, но как опытный офицер предпринял разведку, которая и обнаружила пугачевцев. Несколько батальонов егерей и лыжников, поддерживаемые тремя эскадронами кавалерии, осторожно продираясь через сугробы подошли к молчащей и, казалось бы, обезлюдевшей крепости. Тут на них и выбежали пугачевцы. Пехота было подалась, но кавалерии удалось удачной атакой выиграть время и егеря сумели отбросить инсургентов обратно. Стороны принялись обстреливать позиции друг друга из пушек, причем правительственной артиллерии было на треть меньше. Несколько часов пальбы показали, что презренные скопища не спешат разбегаться и надобно употребить штыки во славу Ее Величества.
Сначала наступавшие колонны не имели особенного успеха. Пугачев действительно хорошо подготовил свое войско и стремительно налетавшим на солдат казакам иногда удавалось потеснить их. Мятежники также попытались вести среди противника агитацию, призывая солдат не противиться истинному императору, но без видимого успеха. Тем не менее, тот очевидный факт, что в течении нескольких часов 7 т. хорошо подготовленных солдат и офицеров не могли сломить сопротивление пугачевской армии говорит сам за себя. В какой-то момент Голицыну пришлось отправить в бой своей последний батальон, он, как и другие генералы в его войске, лично повел солдат в бой.
Постепенно ситуация начала преломляться в пользу енералов - все же на одного царского стрелка приходилось почти семеро княжеских. Несмотря на то, что наступающая пехота подбиралась к крепости буквально по грудь в снегу, превосходство в огневой мощи и дисциплине начало брать верх над удальством и ореолом непобедимости пугачевской армии. Первыми дрогнули башкиры, хорошо порубленные кавалерией Голицына, они уже не вступали в бой и лишь бесполезно пускали стрелы с безопасного расстояния. Почти замолчала и пугачевская артиллерия, оставшаяся без ядер. Мятежники постепенно оттеснялись в крепость, сражение приближалось к известному финалу.
В этот момент Пугачев покинул свое войско, сопровождаемый шестью десятками казаков. Решающим фактором, судя по всему, был маневр правительственных гусар и казаков, отрезавших Татищеву и обрекавших Пугачева на пленение вместе с его армией. Оставшийся на хозяйстве атаман Овчинников (по некоторым сведениям уговоривший царя бежать) попытался удержать крепость, но наседавшие со всех сторон солдаты взобрались наконец-то на вал и началось побоище. Самому лихому атаману удалось прорваться с тремя сотнями казаков, но остальному войску пришлось гораздо хуже. Пугачевцы оставили на поле боя больше половины своей армии - 2,5 мятежников было убито, не менее 4 т. пленено. Была потеряна вся артиллерия и обоз. Голицын тоже понес достаточно серьезные потери, особенно в первой половине дня, у него выбыло до 150 убитыми и 500 ранеными. Тем не менее, дело было сделано: миф, как написали бы двумя столетиями позже, о непобедимости пугачевских войск был разбит под Татищевой.
Мог ли Пугачев победить? Возможно, но крайне маловероятно. Даже если предположить, что он вывел бы в поле еще несколько тысяч слабовооруженных мужиков, все равно - исходя из управляемости пугачевской армии - почти невозможно представить себе как атаманы-молодцы употребили бы эти тысячи. Восставшие относительно легко сминали немногочисленные отряды, но победить крупные могли лишь при совпадении многих удачных случайностей. В этот раз такой случайностью должна была стать неожиданная атака из крепости, но как только она не удалась - поражение стало лишь вопросом времени. В общем, повторилась известная в борьбе цивилизаций штука: один казак побеждал одного екатерининского солдата, три сотни казаков не могли разбить пехотной роты, а тысячный отряд карателей рассеивал десятитысячные рати пугачевцев.
Почти в это самое время (двумя днями позже) состоялось не менее важное сражение близ Уфы. Возглавивший имевшиеся для ее деблокады местные силы майор Михельсон вполне оказался бы своим человеком в Африканском корпусе Роммеля. Прибыв на театр военных действий со своим карабинерным полком, он, не тратя время зря, устремился прямо на деревню Чесноковку, где и располагался наш давний знакомец Зарубин-Чика, граф Чернышев. Уничтожая по дороге небольшие отряды башкир и мятежных крестьян, Михельсон был атакован главными силами пугачевского атамана на подступах к деревне. Растянувшееся, для устрашения, цепью 10 т. войско графа безнадежно уступало небольшому, но намного лучше вооруженному и подготовленному отряду карателей. Покуда Чика придерживал для решительного удара 3 т. своих конных, Михельсон бросил все силы на его пехоту и, опрокинув, погнал ее. Начавшаяся после этого запоздалая атака пугачевской конницы была легко отражена, равно как лыжники, обошедшие правительственный отряд и попытавшиеся захватить обоз. Начался разгром, Зарубин бежал, его войско рассеялось, несколько тысяч были убиты или оказались в плену. Сам же лихой Чика был вскоре схвачен другими, не менее лихими казаками и выдан властям. Наиболее верный Пугачеву атаман сумел зарубить одного из нападавших и посечь не до смерти еще пятерых - такой же неукротимый нрав он проявит и после ареста... Но все это будет потом, а сейчас Санкт-Петербург может торжествовать - самые опаснейшие армии инсургентов разбиты, Оренбург и Уфа спасены, а дело, очевидно, клонится к скорейшему окончанию и без того возмутительно долго длящейся смуты. Виват, Екатерина!